Тук - тук птичка

ТУК-ТУК-ПТИЧКА
Заметки о войне

Война сущность омерзительная, всеядная, не разборчивая, кому жить, кому погибать, ей всё равно. Она сводит, переплетает судьбы людей крепко цепляя в свой механизм кровавой лотереи, калеча морально, физически, убивая даже те души, что, казалось бы, находятся далеко от эпицентра этой мясорубки. А ещё это память, въевшаяся в разум, так крепко, что спасу нет. Хотелось бы часто не думать о ней, не вспоминать, не размышлять, но организм уже по-другому не может, она заражён её, однажды окунувшись во власть этой проклятой напасти.
Лёха-Гена-Терминатор… Был у меня когда-то такой боевой коллега, осталась и память о нём, как и о многих других погибших товарищах. Звали его Алексей, а вот Геной его прозвал я, поскольку по натуре человек я наблюдательный, да к тому же ещё и насмешливый, в чём и признаюсь. Я первым приметил, что Лёха сильно похож на одного сериального странного и комичного персонажа Гену из телевизора, и не замедлил на эту тему высказаться. Вот так это второе имя — Гена — к нему и прилипло. Ох и злился же тогда Лёха-Гена на сие обстоятельство, да только ничего поделать не мог. Разве что огрызался временами, когда его так называли, да объявлял мне бойкот как автору этого прозвища.
А потом его контузило в Херсонской области, на одном из заданий, польской миной. Мы его эвакуировали. Война продолжалась. Вскоре и я выпал из обоймы, тоже оказавшись с ранением в госпитале. А через какое-то время Лёха вернулся в строй, и там его уже достал байрактар, взорвавшись неподалеку, — товарища сильно ранило осколками этой шайтан-птицы. Пострадало больше всего лицо в области скулы и челюсти — последнюю ему частично заменили титановой пластиной. Немного спустя и я вернулся в строй — к тому времени направление у нашей дивизии поменялось на северное, — а следом и Лёха-Гена вновь оказался на передовой. Правда, теперь он уже не так сильно был похож на киношного персонажа Гену из-за внушительного шрама на лице. В роте ему придумали позывной Терминатор.
Той зимой мы простояли в обороне, закрепах совсем рядышком с врагом. Так уж сложилось, что Лёха-Гена-Терминатор стал моим напарником. Вместе жили в одном блиндаже, вместе стояли на посту по графику. Характер мой стал совсем скверным: война меня превращала не просто в мизантропа, а в настоящего психа, которого всё раздражало и бесило, а особенно напарник. Он часто жаловался на боли в голове, щека из-за титановой пластины в холод у него мёрзла, да к тому же многое, как мне казалось, он выполнял несуразно, медлительно, а некоторые вещи отказывался делать вообще, из-за чего возникали конфликты. А поскольку дипломат из меня никакой, я просто покрывал напарника трёхэтажным матом и делал всё сам. Несмотря на это, мы никогда не переставали быть боевыми товарищами и продолжали нести службу, стойко перенося все тяготы и лишения… Да, ещё надо добавить, что во время сна Лёха сильно скрежетал своей челюстью, издавая невообразимые звуки наподобие металлического лязга, отчего я не мог долго уснуть, а порой и в страхе просыпался, инстинктивно нащупывая в темноте автомат или гранату поблизости, пока не понимал, что это не звуки приближающегося врага или его техники, а всего лишь челюсть Лёхи.
— Мужики, подъём! Ваша очередь стоять, хорош дрыхнуть: Родина зовёт! — разбудил нас ранним утром боец с позывным Негодяй, заглянув к нам в берлогу. Отогнув тряпку, висевшую на входе, и убедившись, что мы начали просыпаться, он удалился восвояси. Такой позывной он заработал благодаря своей фамилии, немного схожей с этим словом. Позже Негодяя пронзит вражеская пуля. Раздробив ключицу, она превратит крепкого парня в инвалида.
Как же сладко там спалось, если смог уснуть! И всегда снилось что-то хорошее, доброе, домашнее. И тут на тебе — как гром среди ясного неба, противный, резкий голос Негодяя возвращает тебя в действительность!.. Первым очухавшись ото сна, я на карачках выбрался из своего спальника, а затем таким же макаром из малюсенького блиндажа наружу — в окоп. Согретому спальником телу стало сразу холодно, хоть и был в бушлате. Чтобы окончательно не замёрзнуть, начал активничать мослами. Забрезжил рассвет, время от времени подавали голос птички — чувствовалось приближение весны.
— Давай, Гена, шевели поршнями, вылазь уже, готовь нам кофе, завтрак, блинов нажарь, да и баньку истопить не помешало бы! — шутканул я, окончательно просыпаясь.
— Да пошёл ты! Сколько раз говорил: меня так не называть! — огрызнулся товарищ, следом за мной выбираясь из блиндажа.
— Ну, тогда господин Терминатор! Хотя ну его — лучше сам чайку организую: сломаешь ещё мне плитку. Пока постой тут, покарауль, а то хохол в гости к Гене придёт ещё, обидит! А я по нужде пока.
— Иди ты подальше…
Ну я и пошёл, как планировал, по нужде, прихватив автомат и выбравшись из окопа. Путь лежал в сторону тыла, в лесок. Возвратившись и вновь спустившись в окоп, направился в закуток, где закопал воду в бутылях. Слой земли в этих краях небольшой, со штык-лопату, а остальное всё песок, вот в этот песок мы поглубже и закапывали бутыли с водой — таким образом она на морозе не замерзала. А ещё этот вездесущий песок был у нас повсюду: на одежде, в одежде, на теле, на оружии, в оружии, в еде, так что на зубах хрустел. А окопы и блиндажи постоянно осыпались, и приходилось это дело поправлять.
— Ну, иди теперь ты! По делам, короче, а я пока нам чаю вскипячу! — предложил я, заходя на пост. Пост наш располагался совсем рядышком с блиндажом, он же по совместительству был столовой — тут у нас находились газовая мини-плитка, посуда, запасы еды.
Напарник молча удалился. Я мельком глянул в сторону врага в смотровое окно: сосновый лес на месте, кое-где остатки недотаявшего снега. Вокруг тишина, всё заметнее рассвет. Набрав воды в большой стакан из нержавеющей стали, я поставил посудину на газовую плитку, повернул кран. Через короткое время Лёха, запыхавшись, забежал на пост:
— Птичка, тварь такая!
— Тихо ты, чуть плитку не уронил! Слышу — да, летает!
— Вон зависла, сволочь! И непонятно чья: сбоку залетела!
— Да и хрен с ней! Главное, больше не высовываться, сейчас улетит!
Повисев ещё пару минут, издавая при этом ненавистный нам звук своих лопастей, птичка удалилась в сторону врага. Тем временем вода в стакане начинала закипать. Я закинул туда сразу два чайных пакетика и выключил плитку: каждый раз старался излишне не расходовать столь ценные газовые баллончики.
— Сахар каюк, больше нет, кончился? — спросил Лёха, шебарша по пакетам.
— Кончился, хлеб доставай и масло, — ответил я, переливая половину чая в другой стакан.
Лёха разрезал подмороженный хлеб, достал целую пластинку порционного масла в пластике, положил её на импровизированный стол на верхушке окопа, и мы стали пить чай. Подлетела любопытная синичка и стала нагло выпрашивать, прямо-таки требовать еды. Я подсунул ей хлеб, но тот нисколько её не заинтересовал — она допрыгала до пластинки с маслом и, пробив клювом крышечку у одной из порций, принялась выковыривать оттуда содержимое.
— Вот же нахалка! Понимает ведь, что сытнее будет! — прокомментировал Лёха, жуя хлеб с маслом и попивая горяченький чай.
— Да уж, губа не дура! Клювик, если точнее!
Вдали проснулись артобстрелы, эхом разносясь по лесу. Мы допили чай, нахальная синичка улетела, съестное мы прибрали. Миномётные приходы становились всё ближе к нам. Да уж, так и вспомнишь известное высказывание: «Война войной, а обед по расписанию». В нашем случае — завтрак. Неожиданно бабахнуло совсем рядом с нами, землю тряхануло — напарник аж присел на пятую точку. Обоих слегка подконтузило, в ушах стоял звон, в голове — дурман, так что и ста грамм не надо. Во рту песок и металлический привкус, а в ноздри ударил запах пороха и ещё чего-то жжёного, неприятного. Я быстрее приходил в себя в таких случаях: сильные контузии, слава богу, меня миновали. Прилёты продолжались, но уже подальше от нашей позиции. Лёха привстал, хотя был ещё в состоянии дезориентации, губы его тряслись, голос дрожал:
— Вот же твари, как голова опять раскалывается!
— Таблетки где твои? Пей! — напомнил я товарищу. Обезболивающее ему прописал военный врач, по совету эскулапа он и прихватил с собой приличный запас лекарства.
— Да здесь, в кармашке, сейчас! — ответил Лёха, растерянно копошась по кармашкам, ища нужный. Я пригубил холодной воды из початой бутылки и протянул её напарнику, чтобы тот запил таблетку, а сам глянул в смотровое окно. Издали продолжали доноситься звуки артобстрелов, а по сосне прямо перед нами долбил дятел в поисках пропитания.
— Ещё этот тук-тук да тук-тук! Долбоящер пернатый, никак не успокоится! — пожаловался товарищ на раздражающие его звуки. Как же ему хотелось тишины!
— Ага, тук-тук-птичка! — сыронизировал я.
— Вот же долбит и долбит, злыдень! Дятел, одним словом!
— Тук-тук-птичка! — продолжил подшучивать я.
И тут на меня накатила философия, возможно, и абсурдная. Скорее всего, именно так её можно назвать — не случайно эти мысли я обычно держу в голове. Но сейчас решил их озвучить, нагнувшись при этом в смотровое окно и наблюдая за птичкой, так что со стороны можно было подумать, что перлы своего красноречия я решил расточать перед ней.
— Да какой это дятел? Это тук-тук-птичка! Это мы всё долбим и долбим, потому что долбоящеры неугомонные! Это мы долбим себе подобных всю свою историю, потому что не можем ужиться или потому, что кому-то так надо! А по-другому просто не умеем! Мы убиваем себя и всё вокруг, как рак, как зараза, как опухоль, на этой планете! Так что это мы и есть самые настоящие долбодятлы!
— А этим фашистам, им что теперь — дальше жить и продолжать такое творить? — обрубил поток сих заумных измышлений Лёха, вмешавшись в мой разговор с природой. Видимо, головная боль его немного отпустила…
— Да нет, конечно, хуже этой опухоли, этих нелюдей на земле нет! Их надо истреблять, тут особых раздумий быть не может! Я тут вообще о глупом человечестве демагогию развожу! — ответил я. А сам подумал: раз напарник ожил и решил вступить в диалог, то, не имея других развлечений в запасе, не грех и продолжить разговор в свойственной мне манере. – Да и вообще я не об этом, Гена-Терминатор. Я о том, что живём мы тут с тобой скучно, по гостям не ходим, по подругам тоже, да и гости к нам не заглядывают — тьфу-тьфу, лишь бы не эти, конечно! Да и поговорить-то уже с тобой не о чем, ничего не рассказываешь, скучный ты человек, Гена…
— Сам ты Гена, достал уже с этим Геной! Вон с дятлом болтай, с тук-тук-птичкой! Философ хренов… — почти прокричал в ответ возмущённый товарищ.
— Вот так тук-тук-птичка обижается на меня чего-то. Гена, снимался бы и дальше в своём сериале, чего на войну припёрся?! — продолжил иронизировать я, прекрасно зная, что тот Гена — вовсе не наш Лёха-Гена-Терминатор. И даже не является его дальним родственником, несмотря на сильную схожесть и то, что оба они родом из Пермского края.
— Вы чего разорались? Чего, Терминатор, орёшь? — раздался голос.
Парня с позывным Шкипер звали Николаем, для нас он был просто Колян. Он был у нас временно за старшего, за комвзвода. Позывной ему достался «по наследству» в соответствии с традицией перехода позывных от командира к своему преемнику. Колян тоже потом погибнет, как и Лёха, — даже раньше. Поскольку позывной Шкипер окажется очень неудачным — три командира, что носили его в нашем взводе, погибнут, — впоследствии от него откажутся.
— Да так, спорим, кто круче: Терминатор или крокодил Гена с Чебурашкой! — пояснил я, продолжая дурковать.
Лёха, устремив свой взгляд в сторону линии врага, лишь неодобрительно цокнул языком, шевеля своей полуметаллической челюстью, словно проверяя её подвижность.
— А! У вас сахар есть? — не вникая в сказанное мною, спросил Колян.
— Да откуда? — ответил я.
— Птичка тут вражеская летает, передавали! Так что повнимательнее! — произнёс Шкипер и пошёл туда, откуда пришёл.
А дятел продолжал своё дело, ритмично простукивая сосну.
— Ну чего стал? Болтай опять вон с тук-тук-птицей, только от меня отстань! — приказал Лёха.
— Как скажешь, Терминатор! — ответил я, давно приметив, что товарищу очень нравится этот позывной-прозвище — аж грудь колесом, когда к нему так обращались. Хотя, как по мне, так наш отечественный Гена завсегда покруче будет забугорной железяки.
— Вот-вот, тебе только с дятлами и болтать! Спроси у него, сколько нам ещё воевать?
— Ну, говори, тук-тук-птичка, сколько нам ещё? — спросил я у природы.
Дятел ещё пару раз стукнул и улетел восвояси, видимо выудив из наших сосенок всё, что смог.
Тут вновь появился Шкипер.
— Хорошая новость, мужики: ротация, нас менять сегодня будут! Надо будет, как стемнеет, кое-что на ноль отнести!
Сообщив нам радостную весть, Шкипер, пройдя через наш пост, двинулся к дальнему посту. Этой же ночью нам на смену пришёл другой батальон, и мы отправились на отдых.
Бывал я на похоронах погибших товарищей. Много хорошего там говорили о них, а по-другому и не могло быть. Много слёз, горя, отчаяния видел я на лицах людей, потерявших родного человека. Там, на войне, я тысячу раз представлял себе картину, как меня будут хоронить, если я погибну и к тому же мне повезёт, что моё тело в какой-либо маломальской цельности доставят в родную деревню. Кто придёт на мои похороны, а кто нет, как всё это будет происходить, что будут говорить, а что не будут, кто будет искренне горевать, а кто и вовсе нет… И даже какая будет погода в этот день, было важно! Короче, ненормальность какая-то в голове. И самое главное, как быстро всё это забудется. Был человек — и не стало человека… Но жизнь-то продолжается, и надо жить.
Вот и сейчас, когда боевых товарищей больше нет, вспоминаю ли я постоянно о них? Конечно, нет — так уж устроена жизнь, и ничего тут не поделаешь. Лишь червь самоедства грызёт меня изнутри бессонной ночью, и тогда я вспоминаю всё — как я, счастливчик, выжил, а они нет. А заслужил ли я это? И вот, побывав на похоронах погибших товарищей, я не смог произнести ничего хорошего, а ведь надо было, обязательно надо было что-то говорить — а я не смог, ни разу не смог!.. Всё тело предательски цепенело; чувство вины за то, что ты жив, так накатывало, что хотелось под землю провалиться, а ещё этот ком в горле и давящая боль на глаза пытающаяся вырваться наружу… Вот теперь и пишу, раз не смог тогда сказать. Написать-то, оно всегда легче: есть время собраться, подумать, совладать с эмоциями. «Спасибо вам за всё!» И это всё? Да нет, конечно, можно было бы ещё много чего написать: как говорят, бумага всё стерпит. Но, даже уподобившись графоману, сделать этого я не в состоянии. Потому что мочи моей нет вложить в это «всё» всё то, чего никак нельзя забыть. А это сама жизнь, вера, надежда, память, будущее, истина. И истина в том, что всего не перечислишь…