Златые купола над Русью. Книга 2

25 Пророчество жрецов
Как быстро - незаметно, словно вихрь снега над землей, пронеслись первые три года радостной супружеской жизни стареющего государя и подросшей, похорошевшей молодой панны. Как счастливо прожили они эти годы: казалось, вот совсем недавно, вчера, отгремели пышные пиры свадебные и пожелания здравия молодым, а осмотрелись - второй год минул, так скоро. Василий всем сердцем, всей душой прикипел к Елене, всюду брал ее, а она - красивая, лучезарная следовала за ним: пиры ли, охота ли, дальняя ли поездка по вотчинам да святым местам. Княгиня-государыня любила любила супруга своего и он, помолодевший душой, отвечал ей взаимностью. Ради нее одной свершил он доселе неслыханный, грешный для Руси поступок - о том в тайне перешептывались бояре с князьями, митрополит с архиереями - сбрил великий князь пышную бороду на европейский манер, заменил ферязь на польский кунтуш. Было ему все равно, что скажут думцы - то не их печаль-забота, но бояре молчали, боялись прогневить Василия и кончить жизнь как умный, но неосторожный Иван Никитич Берсень-Беклемишев. Радовался государь, что и в сим угодил жене своей, поговаривала в том иной раз Елена Васильевна:
- Стал ты, княже, на пана похож. Да что там пан! Сам круль польский позавидовал бы тебе.
А он, Василий, смеялся, принимал в свои объятия красавицу и, целуя в уста ее медовые, отвечал:
- Все ради тебя одной, люба моя, солнышко мое!
"Светило" ласкалась к нему, смеялась, в надежде думала, что вскоре обрадует его и весь народ русский долгожданной вестью. Но проходило несколько седмиц и очи Елены вновь застилали слезы горечи, что и на сий раз не смогла понести наследника - не могла, не ведала, но опасалась, что и ей предстоит вскоре разделить судьбу несчастной Соломонии.
А Василий призывал к себе постельниц да мамок из числа знатных боярынь, с надеждой в голосе вопрошал: свершилось долгожданное? Женщины потупляли виновато взоры, отрицательно качали головами в изукрашенных убрусах, со страхом ожидали государева гнева. Тогда брал великий князь свой посох, махал им над боярынями, кричал:
- Убирайтесь, глупые бабы! Худую весть принесли вы мне!
Женщины плакали, покидали светлицу, радуясь тому, что остались живы и моля Господа подарить государевым супругам дитя.
Василий расстегивал ворот кафтана, тяжело дыша. Невыплаканные слезы комом подкатывали к горлу и тогда ему становилось трудно вдохнуть воздух. В бессилии подходил он к резному окну, с высоты дворцовых палат всматривался в далекий, разверзшийся как на ладони город. И тогда осознавал государь, что в тайне - давно уже - горячо завидует простому люду, которому Бог каждый год посылал младенца. Закрадывалось сомнение - горькое, правдивое, что, возможно, не в Соломонии дела, а в нем. Неужели он, великий князь, не мог иметь детей? Неужели Господь, наделивший его богатством и властью с рождения, лишил самого главного - того, что имела даже любая животина? А тут еще и дурная весть - и не откуда-то, а из самого суздальского монастыря, в котором была заточена Софья, разнеслись слухи, будто под покровом святой обители в душной келье сверженная великая княгиня растит маленького сына именем Георгий, коего родила через несколько месяцев после пострига. Словно насмешка над Василием: смотри, мол, государь, ты ждешь сына от литвинки, в то время, как истинный наследник томится сколько годов в заточении.
Ранее великий князь не поверил бы в сий слух, разносимый тайными недругами и завистниками, но теперь после трех лет бесконечных терзаний, он уверовал бы в существование Змея-Горыныча, лишь бы избавиться от мученических дум. Призвал Василий верного на слово и дело Ивана Шигоню, велел сбираться в Суздаль для поручения: узнать про слухи все - правда ли то, что там живет некий царевич Георгий, кто разносит сие слухи и для чего? Боярин услуживо поклонился, целовал крест на верность и следующим днем собрался в путь-дорогу. Ураганом ворвался он в женский монастырь, учинил допрос игуменье и простым монахиням, а служивые люди обшарили все кельи, пристройки монастыря, все его кладовые и темные подземелья, искали дитя лет двух мужского пола. А конце ввели на допрос высохшую, бледную старицу Софью в черной рясе, оттенявшей круги под глазами - ни единого следа не осталось от великой княгини. Иван Шигоня взглянул на нее, его губы презрительно растянулись в нечто наподобие улыбки, вопросил:
- Правда ли то, что народ сказывает, будто у тебя есть сын от государя нашего, имя которого Георгий?
- По воле твоего государя вот уж три лета как живу я здесь. Откуда мне ведать, что люд сказывает?
Не понравился сий ответ боярину. Подошел к старице, дыхнул в лицо:
- Не лукавь. Все ты знаешь, ведьма. По твоим глазам хитрым вижу я, что врешь.
- Ежели ведаешь правду, то зачем призвал меня? Не буду и не желаю говорить с тобой, с тем, кто собакой бегает у ног Василия.
Не ожидал сих слов Шигоня. В яростном гневе побагровело лицо его. Выхватил он из-за пояса хлыст, с силой ударил старицу. Софья отшатнулась в ужасе, нестерпимая боль пронзила все ее тело, но она не вскрикнула, даже виду в том не подала. Опустившись на скамью, холодным не своим голосом молвила:
- Уходи, боярин, не терзай меня более. Нет сына у меня, не было и никогда более не будет. И в том нет вины моей, так и передай государю.
Нагнав страху на всю суздальскую обитель, Иван Шигоня воротился на Москву и сразу же поведал Василию, что рождение Георгия - всего лишь слухи, никто из стариц про то не ведает. Василий успокоился, щедро одарил верного боярина шубой из своего плеча и отпустил.
От доброй вести обрадовался великий князь, стал сговорчивее, ласковее. Ради молодой жены велел готовить сани да поездить по святым местам, испросить Господа о детище да помолиться у гробов православных чудотворцев. Посетили они с Еленою Сергиев посад, долго пребывали там - молились денно и нощно, вкушали скромную монашескую трапезу. Перед отъездом государыня из собственных рук щедро одарила братию Сергиева посада и те обещали молиться за ее здравие. Побывали царствующие супруги и в Свято-Юрьевом монастыре, и в Крестовоздвиженском монастыре, что в Нижнем Новгороде, где давно - много лет назад, была сослана Марфа Борецкая. В тиши сей обители провели государи две седмицы. Елена вместе с иными старицами и утром на заре и при полуночной звезде возносила молитвы, просила у Господа исполнить давнее - и единственное - желание ее. Всей душой прикипела великая княгиня к далекой доселе, сложной жизни монахинь. Чувствовала она иным новым ощущением, что именно в этой обители - в тени белокаменных стен за высокими воротами, просьба ее будет услышана, и что жизнь ее обретет доселе невиданное счастье.
Василий скучал, тосковал в священной тишине и спокойствии по шумным улицам Москвы, по крикливым боярам на Думе и с нетерпением ожидал окончания путешествия. Но он не смел торопить Елену - ради нее готов был государь скучать и тосковать по родным палатам.
В конце месяца, собрав священные дары от матушки-игуменьи, с ее благословением выехала Елена в обратный путь, неся в сердце своем умиротворение, что приобрела под сенью молитв.
По пути Василий заехал к боярину Григорию Михайловичу - верному и ему, и Ивану Васильевичу Хабар-Симскому. Боярин радужно встретил дорогого гостя, покликал холопов и сенных девок накрывать стол. Втроем сидели они, поднимали кубки за здоровье и счастье молодой государыни. Вскоре, сморенная медовыми напитками, Елена Васильевна удалилась в верхнюю светлицу почивать, а великий князь остался наедине с Григорием Михайловичем.
Когда слуги сменили блюда, Василий склонился к уху боярина, тихо, почти шепотом молвил:
- Слыхал я, Гриня, от здешнего люда, будто в лесах тут неподалеку живут мордовские волхвы, что и любую проказу лечат, и будущее предсказывают, и наговаривают на желания. Правда ли то аль молва лишь пустая?
Боярин побледнел в испуге, оглянулся по сторонам, словно загнанный в ловушку зверь, перекрестился и проговорил:
- То правда, государь. Только не советую тебе являться туда: гиблое там место да и грех-то большой у нехристей просить.
- Ты, боярин, грехи мои не считай, своих, поди, достаточно. А мне надобно как можно скорее наследника родить. Негоже мне, государю, бездетному помирать, ибо тогда трон-то мой пустым окажется и такая свора на Руси почнется - хуже любого мора. Смекаешь аль нет?
- Смекаю, государе, смекаю, - медленно, растягивая слова, ответил Григорий Михайлович.
- То-то же, - покачал указательным перстом великий князь.
Следующим днем после заутреней собрался Василий конно ехать в лес на поиски неведомых жрецов. Слуги сбирали седельные сумы да дары, проверяли подпруги и удила. Государь стоял в ожидании на крыльце, подле него был и боярин.
- На гиблое дело сбираешься, государе, - тихо молвил Григорий Михайлович, - сказывают, что путь к колдунам безбожным проходит через болота. Еще народ сказывает, будто в ночи над топями светятся огни - то души убиенных да утопленников. А еще молвят, что оттуда доносятся страшные, зловещие голоса, крики, стоны нежити и нечести разной, - перекрестился боярин, - с нами крестная сила.
Василий усмехнулся, положил тяжелую ладонь ему на плечо, ответил:
- Ты, Григорий, чать не дитя малое, чтобы сказки слушать.
- Да как же так, княже? В логово да к нехристям? - боярин приподнял полы опашня, засеменил за государем.
Василий ловко вскочил в седло, потрепал по холке любимого аргамака. Григорий Михайлович подвел к нему рослого молодого парня с простоватым лицом, сказал:
- Сий молодец твой проводник, государе. Поликарпом звать.
- Ин буде, - махнул рукой в кожаной перчатке великий князь и тронул коня, за ним следом двинулась личная охрана.
Ворота со скрипом отворились и процессия выехала с подворья боярского. Григорий Михайлович сотворил за их спинами крестное знамя. Сидящая у оконца светлицы Елена Васильевна в окружении девиц увидела отъезд супруга, спросила саму себя:
- Куда собрался Василий?

Неспроста предупреждал Григорий Михайлович о трудном пути. В лесу, среди высоких могучих сосен, было не развернуться. Пришлось спешиться и идти пешком, ведя лошадей в поводу. Земля была сырой и скользкой из-за недавно растаявшего снега, повсюду на головы людей свисали ветви - голые, похожие на скрюченные пальцы. Был ясный день, но здесь, в диком таинственном лесу всегда сгущались сумерки, словно само светило не желало освещать проклятое место. Вокруг стояла зловещая, сковывающая душу, тишина. Вдруг аргамак Василия заржал, став на дыбы, и принялся тянуть поводья назад, не желая идти дальше. Сколько ни старался великий князь, конь не двигался с места. К нему подошел Поликарп, пояснил:
- Лошадей придется оставить здесь. Ни одна животина не ступит на болота, ибо чувствует присутствие нечистого.
Ничего не оставалось, как оставить государевых лошадей под надзором двух ратников. Дальше путь шел через топкие болота, кои зимой ли, летом ли оставались неизмененными. Из-под земли, от самих мертвых деревьев исходил леденящий душу могильный холод, хотя никакого ветра не было. Вокруг все также стояла мертвая тишина и неясный дикий страх. Какая-то птица при виде путников сорвалась с ветки и с воплем унеслась прочь. Государь перекрестился, лицо его, доселе строгое темное, побледнело, глаза широко раскрылись. Поликарп пояснил шепотом:
- То не птица, но злой дух.
- Скоро ужо? - также шепотом вопросил Василий.
- Мы почти пришли.
Вскоре за болотами, у края поляны, показалась покосившаяся от времени крыша землянки - избушка словно корнями ушла в земь, до того ветхая, старая. Переглянулся государь с поводырем, а тот отвечает:
- Не гоже мне следовать с тобой, государь. За советом аль просьбой ты должен идти один.
Поборов первобытный страх перед неизведанным, шагнул великий князь в избу мордовских жрецов и рывком распахнул дверь. В низкой темной комнатенке он впервой не узрел ничего, но его шибанул в нос смрадный запах немытых тел, перемешанный с запахами лесных душистых трав. Когда глаза привыкли к темноте, Василий разглядел у очага рослого детину в залатанной рубахе и портах, а в углу за столом сидел дряхлый старец в черном мешковатом рубище с темным, словно кара дерева, лицом. Что-то страшное, зловещее было во взоре, в самом облике старика, что не произносил ни слова, а только тяжело, с хрипом дышал.
Высокий человек встал навстречу гостю, вопросил по-русски:
- Чего тебе надобно, путник? Кто послал тебя сюда?
Государь в первое мгновение растерялся, но вскоре взял себя в руки, ответил:
- Пришел я за помощью к волхву, но не с пустыми руками, - и бросил под ноги толмача седельную суму, в ней оказались дары жрецу: мешочки с крупами, ткани.
Перебирая подарок, мужчина что-то спросил у старика, тот промолвил на незнакомом языке. Тогда толмач повернулся к великому князю, сказал:
- Чего тебе надобно от жреца: узнать ли будущее, погадать аль наслать порчу на кого, извести недругов со свету?
Василий глянул в лицо старика и вновь испугался: зловещее, дьявольское читалось в его блеклых очах. Но, совладав с собою, государь проговорил:
- Желаю знать, будет ли сын у меня?
Толмач перевел просьбу. Волхв пару раз кивнул, встал, опираясь на посох: невысокий, сгорбленный и в то же время сколько силы пребывало в этом тщедушном дряхлом теле! Бросив пучок травы в огонь, жрец возвел руки вверх, проговорил заклинание на неведомом языке и принялся ударять в бубен, приплясывая под его звук. Чем громче сотрясались стены землянки от заклинаний, тем ярче пылало пламя в очаге, словно исполняя следом за жрецом древний первобытный танец. Языки пламени в последний раз взметнулись ввысь и в свете его четко обозначилась на стене черная тень колдуна с поднятыми руками. Устало опустившись на холодный пол, старик принялся выводить в воздухе какие-то знаки, словно они были ключами в неведомый потусторонний мир. Наконец, жрец издал протяжный стон и затих. Толмач наклонился к нему и долго вслушивался в его ответ, переведя на русский:
- Будет сын у тебя и даже двое. Долгая жизнь ожидает первенца твоего, в богатстве и почестях пребудут дни его.
Лицо Василия озарила ясная улыбка: сын, у него будет сын, наследник русского престола, продолжатель рода его и начинаний его! Слава Тебе, Господи! Хотел сотворить крестное знамя, но не смог - рука как бы онемела, так и застыв в воздухе. Жрец приметил сий жест, сказал со смехом через толмача:
- В этих местах вашего Бога нет, здесь обитель других сил. А теперь ступай.., Василий, и бойся проклятия за грехи твои.
Всё тело государя забила дрожь. Как старый колдун узнал его имя? Сам не помня, как выбрался из избы, он бегом добрался до своих людей и только хотел было взобраться в седло, как почувствовал, что теряет сознание.
Целую седмицу пролежал великий князь в лихорадке. Его бросало то в жар, то в холод. Подчас на него находило - то ли сон, то ли видение - стоит он посреди болот, вокруг ни души, огромный черный ворон срывается с высокого дерева и с криком бросается на государя. Он пытается бежать, но ноги его по колено утопают в болотных топях, он хочет крикнуть, позвать на помощь, но горло его сдавливает тошнотворный комок. В другой раз Василий видит себя у избы жреца, а бестелесные, забытые на земле призраки и духи протягивают к нему свои костлявые, полуистлевшие руки. Посреди шабаша появляется жрец, смеясь неистово, грозит перстом, приговаривает: "Гляди, Васька, гляди". Все вокруг завертелось-закружилось, словно метель в снежную пору. Чувствуя, что задыхается, государь рванулся вперед и закричал: "Помогите, помогите!" - и очнулся в тихой, светлой почивальне. Вокруг была мирная безмятежность, в киоте и на подставах горели свечи, а напротив ложа за столом склонила уставшее лицо Елена. Услышав крики мужа, она бросилась к нему, схватив его холодные влажные руки. Наклонившись, государыня поцеловала его в чело, прошептала ласково:
- Вот, государь мой светлый, ты и пришел в себя. Молитвы и окропения святой водицей спасли тебя. Теперь все будет хорошо.
- Где я? - не своим голосом, уставший, обезумевший, вопросил Василий.
- В доме боярина Григория Михайловича, родимый.
- Сколько времени я спал?
- Седмицу, княже. Но ты не волнуйся. Встанешь на ноги, окрепнешь и мы отправимся домой - в Москву.
Елена подошла к оконцу, отворила ставни. Свежий, все еще прохладный весенний воздух ворвался в светлицу, охладил измученное жаром тело Василия. И, словно ветер придал ему силы, великий князь приподнялся на локте, сказал:
- Вели сбираться в путь-дорогу, Аленушка. Больно по дому родному соскучился.
Молодая государыня опустилась на скамью, покрытую алым сукном, воскликнула:
- Да как же так, Василий? Негоже в таком виде тебе в дальний путь отправляться. Слаб ты еще и он хвори пока что не излечился.
- Нет, не желаю здесь более оставаться. В груди тяжко мне. В Москву хочу я, а дома, как говорят, и стены помогают.

Государя вся Москва встречала веселым колокольным перезвоном. Высыпал народ из домов, столпился на обочинах дорог, радостно приветствовал возвращение царствующих супругов. У красного крыльца дворцовых палат Василия с Еленою уже поджидали митрополит с братией и дворецкий. Благословил Даниил великого князя, окропил святой водой из самого священного града Иерусалима. В свою очередь, чинно подозвав слугу, Василий преподнес владыке богато изукрашенный ларец: в нем лежали дары из святых мест - небольшая икона Богородицы в золотом окладе, мешочек с фимианом, позолоченная чаша с рубинами и топазами. Даниил принял сий дар трясущимися руками, в душе радуясь за щедрость великокняжескую.
- Благодарб за сие, государь. Господь да пребудет с тобою и твоею супругою.
- Все то суетно, владыко. Лишь молитвы наши вечны, - ответил Василий и вспомнил невольно о встречи с языческим колдуном, почувствовав от этого горькое раскаяние.
Вечером того же дня во дворцовых палатах состоялся пир. Ближние бояре да князья, дьяки и приказчики высших чинов поднимали кубки за здравие государя и государыни, проливали словами медовые тосты и пожелания. Играла музыка, скоморохи из числа карликов веселили гостей. Во всей Грановитой палате стояли смех и веселье, песни и пляски, музыка и говор захмелевших думцев.
Василий сидел на троне, возвышаясь надо всеми. Он улыбался, приветливо кивал головой гостям, но душой оставался далеко ото всех. Неясная тоска вновь сковала его грудь и мысленно он воротился за пределы дворца, за пределы Москвы, туда, где пролегал дикий темный лес, в котором скрывались топкие страшные болота, охраняемые всякой нечестью. Дождавшись окончания пира, Василий велел всем ворочаться по домам дабы самому - одному - побыть в тишине. Ни о чем думать не хотелось, просто желалось вот так - при тусклом поблескивании пламени свечи - посидеть в светлице, уставившись бездумным взором в резные окна.
Безмолвие полуночи прервал звук шагов. Государь вскочил с резного стула, в гневе готовый выгнать того, кто посмел без зова явиться к нему, и оробел, отступив назад: перед ним в черном бесформенном одеянии, опираясь на посох, стояла Исидора, серое постаревшее лицо старицы оттенял свет от одной-единственной свечи, но глаза ее поблескивали все тем же молодецким огоньком.
- Что ты здесь делаешь? - воскликнул Василий, только теперь чувствуя, как сильно ненавидит ее.
- Нынче ты пригласил на пир всех, кроме меня. А не я ли столько делала ради тебя?
- Акромя Елены Васильевны иных жен не было на пиру. К тому же, Исидора, не по сану своему ты встреваешь в дела государственные.
- Может, ты и прав, да только запамятовал ты, княже, что я по рождению имею право сидеть с тобою рядом, так и передай своей литвинке.
- Боже, Исидора! - воздев руки, воскликнул государь. - Да неужто и ее ты ненавидишь, как ненавидела прежде Соломонию?
- Соломония была пострижена за бесплодие свое и ты это ведаешь, государь. Однако, и Елена еще не понесла наследника. Что будешь делать тогда? - и с нескрываемым презрением скосила взор туда, где располагалась почивальня великой княгини.
Василий понял ее намек и от этого пальцы его затряслись. Сдерживая себя, дабы не убить игуменью, он потряс указательным перстом перед ее лицом, в гневе прошептал:
- О, не смей, даже не думай, а то...
- Что, Василий? Неужто ты смеешь угрожать мне? Мне, в чьей длани находится священный сан? Я позволила тебе жениться вновь, я же и расторгну сий брак, ежели литвинка не родит наследника, - после этих слов развернулась и широкими шагами покинула светлицу.
Василий глядел ей вслед, понимая теперь только, что он должен совершить то, чего не смел ранее.
Исидора радовалась испугу государя. Она чувствовала власть над ним, подчиняла его своей воле и ныне хотела направить мысли его к тому, о чем уже не раз думала. Опираясь на высокий посох, игуменья шла в ночи по берегу реки Неглинки, в том месте, где недавно был сооружен новый мост, соединявший два берега. Вокруг стоял покой, не было видно ни души. Да и ежели кто повстречается, ее сан и имя великого князя явятся преградой и защитой от любого лиха. Так, успокоив себя, Исидора увереннее зашагала дальше, ловя и выдыхая еще холодный весенний воздух. Вдруг раздался шорох - или это только показалось? Во тьме не было видно ничего и именно в такие моменты разум начинает представлять несуществующие картины. Сотворив крестное знамя, Исидора пошла дальше, однако не так уверенно, как прежде. И в этот миг - уже более отчетливо - неподалеку раздался звук шагов. Перед игуменьей словно из-под земли возник высокий широкоплечий мужчина, чье лицо было сокрыто черной тканью. Исидора в страхе отшатнулась, посторонившись назад, но за спиной возник другой незнакомец - тоже с закрытым лицом, которому старица доходила до плеч. И оба эти незнакомца окружили маленькую игуменью, но не произнесли ни слова.
- Убирайтесь вон, грязные лиходеи! Я - игуменья Исидора, родственница великого князя! - воскликнула не своим голосом она, воздев вперед посох словно защиту.
- Мы знаем, кто ты. Государь послал нас за тобой, - ответил один из них.
- Вы не посмеете и пальцем тронуть меня, ибо я... - не понимая, что происходит, в диком страхе перед опасностью игуменья ринулась вперед и резко остановилась, широко открыв глаза и ловя ртом воздух.
Один из подосланных убийц рывком вытащил остро отточенный нож, чувствуя на руках горячую липкую кровь. Второй сообщник пырнул Исидору со спины и тут же столкнул окровавленное тело в ледяную воду.
Раздался плеск, речная гладь заколыхалась. Некоторое время бездыханное тело Исидоры держалось на поверхности, но, намокнув, опустилось на дно, и только черный клобук зловеще поблескивал при свете луны, колыхаясь на волнах.