Ты поплачь!

В огромном двусветном зале приморского ресторана пусто. На закрытых дверях, обращенных к веселому морю и шумной набережной, висит мемориальная доска со строгой и непреклонной надписью. Разночтения исключает дюжий молодец-швейцар, а может, даже швейцарец.

Но ресторан не закрыт. Напротив, кухня, метрдотели, официанты и музыканты заняты до чрезвычайности. В самом уютном углу ресторана, откуда виден весь зал, и пальмы, и море, и белый лоснящийся бок рояля, занят столик. Впрочем, это не столик, ведь на нем вполне можно поиграть в пинг-понг, а при известной ловкости и аккуратности – даже в теннис. За этим безбрежным столом, покрытым тяжелой скатертью цвета слоновой кости, сидит человечек. Он едва виден из-за приборов; он болезненно тощ и сутул, он лопоух, он совершенно лыс и неимоверно, курчаво и черно бородат. Общее впечатление карикатурности его вида дополняют многочисленные блюда, живописно расположенные на столе целым роем официантов под командой бравого мэтра в звании не ниже – а может, и выше – полковничьего, судя по осанке и взгляду.

Человечек своими черными глазами, которые, кажется, одни живут на этом тщедушном теле, посматривает и на зал, и на стол, и на официантов, и на мэтра, и даже в сторону моря. По всему видно, что человечек знает толк во всем, чего касается, а тот, кто подсунул ему этот ресторан, пищу, людей, море, место и время – нет, не знает никакого толку и не имеет никакого вкуса, положительно ни в чем.

Человечек поигрывает десертной вилочкой – большую столовую вилку не удержать его смуглой лапкой - поковырывает ею в тарелке, пошевеливает что-то на одном блюде, потом на другом, а глаза его при этом наполняются тоской и обидой обманутого в своих лучших надеждах человека.

Внезапно это выражение в его глазах исчезает; в зале появляется скрипач. Это настоящий мастер, виртуоз, гений – ведь только он может играть так проникновенно, так пронзительно и при этом по-настоящему камерно и тихо, словом, так, чтобы взволновать душу, не спугнув аппетита. Человечек даже обронил свою вилочку, которая над самым полом была подхвачена стремительным бело-черным официантским телом, предотвратившим вторжение этой лишней посудной ноты между адажио и анданте.

Скрипач и человечек тянутся и льнут один к другому, кажется, что они летят навстречу друг к другу, словно фигуры на фреске под потолком какого-нибудь итальянского собора. При этом человечек сделал только короткое движение бородой в сторону скрипача, а скрипач проплыл через весь зал каким-то одним слитным, только ему доступным движением, грациозно лавируя между столиками и пальмами.

Скрипач замирает в такой позе и на таком расстоянии от человечка, чтобы все движения смычка, глубокое мерцание тела скрипки, мелодия и сам маэстро создавали именно тот гипнотический эффект, который заставляет клиента забыть обо всем и потребовать от маэстро свое самое любимое на все оказавшиеся под рукой деньги.

Но человечек и тут раскусил обычный подвох. Он не потянулся за бумажником, а снова заиграл десертной вилочкой, которая словно бы из воздуха прыгнула ему в руку, потом посмотрел на вянущего на глазах скрипача и наставительным, вполне поясняющим смысл его слов тоном, исключающим, впрочем, любую осуществимость этого наставления здесь, сейчас и вообще где-либо и когда-либо, произнес:

- Ты поплачь! Поплачь!

2013