Есть святости в народе глубина,
у каждого — своя, и переменна.
Тем, видимо, падение до дна
дозволено, в ком вера сокровенна.
Я — русский, и не верить — мне нельзя:
родник молитвы из реки былинной.
По нити духовиденья скользя,
я сердцем слышу тихий плач Арины…
Зарницей дальней ночь поражена,
вот-вот ударит гром, разбрызгав искры,
и каждою минутой томит выстрел
распахнутого ветрами окна.
В ладонях чувствую я равновесье плит,
основ, сходящих к песенным глубинам.
Колодец времени — пространства вновь открыт
и тяжестью безмолвья мир налит
в молитвенном прошении незримом.
Пригвождённый однажды к белу свету своим бытием,
Ныл и жалился всем, что, мол, несправедливо страдаю.
Что мне послебытийные радости рая,
Если эта вот нервная плоть и земля под огнём?
Карамазов о детской слезе сочиняет трактат,
Обвинений Судьи самогО многотомные эвересты.
Всё учли и составлены контрпретензий реестры,
Взвешен вздох даже каждый на чашах небесных карат.
Что же сердцу так тесно и мысль ускользает за грань,
В безконечность стремится, сбегая от тяги подземной?
Может, всё же не тщетна за душу с драконами брань?
И ценою божественной удостоены мы не для тлена?
Если бог, всю вину на себя одного возлагай,
Получай по заслуженной только богам их мере.
Всем известно: воздастся любому по искренней вере,
Если бог ты, свой крест на земле по делам получай.
В настающее Завтра глазами музейных химер
Смотрят с телеэкранов вершители судеб.
Всесожженье любви Бог явил нам, а наше ли будет,
Если злобное слово раз за разом и с мата в карьер?