Из заполярья в субтропики

ИЗ ЗАПОЛЯРЬЯ В СУБТРОПИКИ
(Книга №4.)

ПРЕДИСЛОВИЕ
В этой книге продолжено описание событий в стране после увольнения автора в запас из состава кадров Северного Военно-Морского Флота СССР, в период так называемой «Оттепели» в стране, к которым, как рядовые люди и должностные лица общества, имели непосредственное отношение. Как и в прежних книгах, они описаны так, как происходили: фамилии лиц, в том числе и автора, не изменены. Оценка их поступков в каждом случае оставлена за читателем.
Если кто-то из читателей найдёт в книге фамилию родственника или свою с отрицательной характеристикой, данной автором, пусть не обижается: все факты, как и в прежних книгах, описывал без корректировки…
В эту книгу вошли также и выписки отдельных цитат из прочитанных автором книг, которые ему понравились и сохранены в его архиве. Они взяты в кавычки, и указаны: фамилия автора книги, дата, когда сделана выписка и дана автором им оценка, чтобы читатель мог учесть, в контексте каких исторических событий это сделано...

АДАПТАЦИЯ
После увольнения в запас в средине октября 1955 года я прибыл в станицу Дагестанскую, где проживали родители Вали, и Валя после лечения в санатории в Ялте находилась там вместе с детьми. Она выглядела значительно бодрее, чем до санатория с розовыми щёками и без грусти на лице, что было до санатория. Дети встретили меня как давно знакомого, хотя, когда мы расстались с ними, они были совсем малы: полтора года и полгода, и прошло после того больше полгода. Дети были краснощёкие упитанные, чисто и красиво одетые в морскую форму, весёлые и во всю лепетали, выговаривая целые предложения... и дружно игрались с Надиной дочерью Ниной. Я отнёс это за счёт Валиного, её сестры – Нади и их родителей правильного воспитания. Я был доволен всем, и радовался здоровью Вали, Нади, детей и родителей. Отец после перенесённой больше года назад пневмонии тоже чувствовал себя нормально. Мне показалось, что после того как уже больше года он не курил, стал бодрее и выглядел моложе – щёки стали розовыми и, в отличие от прошлых лет, не было у него изнурительного кашля.
Несколько дней спустя после моего приезда мы с Валей съездили в гости к моим родителям в посёлок Черниговский на пару дней. У них тоже все были здоровы, кроме мамы, которая продолжала мучиться от болей в суставах после того, как она несколько лет назад, работая дояркой в колхозе, заболела бруцеллёзом, который, приняв хроническую форму, продолжал её мучить, хотя периодически врачи её лечили. Отец был бодрый со своими обкуренными «будёновскими» усами. У Сестры Вартуш и братьев Михаила и Вагаршака дети уже подросли и тоже лепечили. Всех, как и в станице Дагестанской, одарил скромными гостинцами. Там я узнал, что за время последних лет моей службы в армии в Краснодарском крае, как и по всей стране, были произведены большие административно-территориальные преобразования. Бывшего Армянского района Краснодарского края, единственного национального района в составе РСФСР, которого пытались ликвидировать давно, но не давал это делать всесоюзный староста, как называли в своё время председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина, уже не существовало. Вторая часть района: от посёлка Тубы под перевалом к Черноморскому побережью до посёлка Черниговсий вместе с хуторами вокруг до посёлка Нефтегорск входила в состав Апшеронского района, а первая часть его со всеми посёлками за перевалом входила в состав Туапсинского района. Один из наиболее богатых в Армянском районе колхоз им. Шаумяна в посёлке Черниговском тоже был включен в состав вновь сформированного беднейшего в Апшеронском районе Самурского плодо-скотоводческого совхоза,
Кстати, с той реорганизации в крае и началось переселение в станицы, города и посёлки Кубани и Черноморского побережья людей из около десятка сёл второй части бывшего Армянского района, которые, вследствие этого, полностью опустели и многочисленные плодородные сады, овощеводческие и табачные поля гектарами опустели и обросли бурьяном, кустарниками и лесом.
Главным врачом Черниговской участковой больницы был уже не Чечанов Владимир Маркович, с которым я начинал свою врачебную деятельность после окончания института, а Яготинов Николай Дмитриевич. Он в институте учился на два курса ниже меня, но окончил на три года позже, так как они, в отличие от нас, учились не по пятилетней, а шестилетней программе, но мы с ним в общежитии долго жили вдвоём в одной комнате и были друзьями. Я обрадовался тому, что мои родственники будут теперь под надёжным медицинским попечением моего друга, пожелал ему успехов, пообещал ему моральную поддержку в укреплении его авторитета среди знакомого мне населения…
Вернувшись в станицу Дагестанскую, стал заниматься трудоустройством и сам. Тогда только узнал, что административная структура того региона края тоже изменилась. Тульский район вместе со станицей Дагестанской входил уже в состав Адыгейской автономной области, хотя сама область административно оставалась в составе края, и в подчинении его руководства.
Чтобы в первое время быть недалеко от семьи, решил устроиться на работу в Майкопе и обратился в отдел здравоохранения Адыгейского облисполкома. Но заведующий Годизов заявил, что в городе нет вакансий, и предложил единственно, якобы, свободную должность ординатора в районной больнице Шовгеновского района, пообещав со временем перевести на работу в Майкоп.
У меня подспудно подкралось сомнение в его искренности, но по своей неопытности в трудоустройстве на гражданке поверил ему и без предварительного ознакомления с условиями в той больнице дал согласие, надеясь, что раз больница районная, то она – солидное лечебное учреждение и находится в районном центре. Но, получив направление и прибыв на место, узнал, что она расположена не в районном центре – в ауле Шовгеново, а в ауле Хатажукай – далеко от райцентра – на расстоянии около 7 километров по грунтовой шоссейной дороге. Была размещена в приспособленном под больницу кирпичном здании, конфискованном у какого-то богатого хана. Но было видно, что оно давно не ремонтировалось. В больнице на предусмотренных по штатному расписанию семи штатных врачебных должностях был только один врач, он же – главный врач по специальности гинеколог, исполняющая обязанности и хирурга.
Между райцентром и аулом Хатажукай рейсовый транспорт не ходил, и люди добирались оттуда в райцентр и обратно на случайном – попутном транспорте, а больше – пешком по тропе травянистой обочины насыпной грунтовой шоссейной дороги, так как на самом шоссе после дождливой погоды в течение нескольких дней бывало цепко прилипающее к обуви месиво. А в сухую погоду – пыльно. В самом ауле было полное бездорожье. Зимой в сырую погоду по улицам ездили на подводах в грязи по ступицу колёс. Иногда в отдельных местах подводы застревали в ямах, наполненных грязью, намертво, и ездовым приходилось дожидаться выручки своих коллег, тракторов или машин с канатами для вытягивания их из трясин.
Мне предоставили большую квартиру без удобств в одноэтажном с высоким цоколем кирпичном под железной кровлей доме бывшего хана. Во второй половине этого дома располагалась амбулатория, вход в которую был с торца здания.
Сначала в стационаре и в амбулатории я выполнял функции: терапевта, хирурга, окулиста, ЛОР и по другим профилям в пределах своих знаний. Затем к нам прислали старика на должность терапевта, а гинеколога перевели главным врачом родильного дома в райцентре, и нас в районной больнице осталось два врача. Главным врачом назначили меня. Однако за мной оставалось и выполнение функции по оказанию плановой и неотложной помощи по всем перечисленным специальностям, включая теперь и гинекологическую помощь, ибо второй врач, кроме того, что он был специалистом чисто терапевтического профиля, был и преклонного возраста. Так что я попадал домой лишь иногда и на короткое время, не имея покоя и по ночам…
Несмотря на такую сверх предела нагрузку по основной работе, на очередном отчётно-выборном партийном собрании, несмотря на категорический самоотвод, по настоянию райкома партии меня избрали секретарем территориальной первичной партийной организации. И вновь приходилось тратить массу времени на работу не по специальности…
В единственном смешанном: продуктовом и хозяйственном магазине в центре аула такие ходовые продукты, как масло сливочное и подсолнечное, сахар, крупы, макаронные, мясные и рыбные изделия были редким явлением, а, если они и появлялись, за ними бывали большие очереди и быстро с полок исчезали. В первое время мы доставали эти продукты, на рынке и в магазинах как могли, затем стали их нам в магазине отпускать по блату. А потом пациенты мне на работу и домой начали приносить презенты в виде различных продуктов, от чего я сразу их отучил, вежливо отказываясь от них и объясняя, что у меня всё есть, хотя всё было не так. Так или иначе, всё это меня, как человека, приученного с детства к порядку и закону, в институте – в духе советского врача, а теперь – и как секретаря первичной партийной организации, не устраивало. И вскоре я обратился к заведующему райздравотделом Азашикову Нурбию и к первому секретарю райкома партии, и по их ходатайству с трудом разрешили отпускать нам – для двух врачей районной больницы дефицитные продукты за наличный расчёт по нашему заказу через завхоза больницы из районной базы снабжения вместе с отпускаемыми для больницы товарами. Население об этом знало, но всё равно, бывало, утром перед дверью дома оказывались куры, цыплята или небольшие индюшата с завязанными крыльями и ножками… Я их развязывал и отпускал на волю, что было с моей стороны, как я понял потом, излишним старанием выглядеть в глазах населения честным и справедливым. Через третьих лиц слышал об этом неоднозначные лести и нелестные комплименты, но в то же время я не замечал изменения отношений людей ко мне как к врачу и человеку. Но в то же время я заметил, что, из-за местных адыгейских традиций, мне трудно будет добиваться соблюдения порядка в больнице без риска потерять уважения коллектива своей излишней строгостью…
Дело в том, что весь средний и младший медперсонал больницы полностью состоял из адыгеек. Они все придерживались сугубо старых адыгейских традиций: никому из мужчин любого возраста и женщин – старше себя замечаний не делали, если они даже в грязной обуви и одежде заходили в палаты и в кабинеты, вплоть до операционной. Поэтому очень трудно было поддерживать в больнице необходимый порядок. Среди них не только не придерживались старых традиций, а старались поддерживать порядок в больнице две медсестры: главная медсестра больницы, как я помню, её звали Фатима, и операционная медсестра с не адыгейским именем – София. Они были участницами Великой отечественной войны, а Фатима была ещё и членом КПСС. Они в поддержке порядка в больнице оказывали мне большую помощь
Но однажды случилось «ЧП», которое чуть не поколебало мнение обо мне главной медсестры и населения...
А случилось это так. Вернувшись из очередного вызова к больному надом, я повесил своё пальто в кабинете на вешалку и начал делать записи о больном. Вдруг главная медсестра, делавшая выписки назначений из историй болезней для заявки в аптеку, резко поднялась со стула, подошла к моему пальто, и, задержавшись там некоторое время, вернулась к столу… и, взяв пробирку, что-то опустила в неё… и, закрыв её ватно-марлевой пробкой и поставив в угол, вновь села на своё место…
Заподозрив, что главная на моём пальто нашла что-то подозрительное, пока с особой осторожностью всё это она делала, я наблюдал за ней незаметно – «одним глазом», раздумывая, что же она там нашла и о чём сейчас она думает? Не мне ли приписывает то, что она нашла… и с какой-то другой – только ей известной целью изолировала найденное существо или предмет?.. Но она сама прервала мои размышления…
- Сидрак Агопович! Извините! Пожалуйста! – Сказала она виновато, как бы лучше размещаясь на стуле. – Я вас забыла предупредить о том, чтобы, бывая на вызовах надом, вы пальто на кровать не клали, а вешали на вешалку. – Будто она была со мной и видела, как я своё недавно купленное бобриковое пальто перекинул на спинку кровати больной…
Оказалось, что она на рукаве моего пальто обнаружила пересыщенную кровью громадную вшу. Покраснев, будто сама виновата, что обнаружила её, и всё с изоляцией паразита сделала, не показывая её мне.
Я понял, что она подозревает «хозяином» чудовища не меня, и это несколько успокоило меня. Но, в то же время я размышлял, каким образом поставить в известность руководство района, чтобы не задеть самолюбие уважаемого с давних времён мной и моими родителями представителей адыгейского народа. Но тут же вспомнил завет, данный мной себе ещё в детстве: быть честным и не скрывать ни от кого любую общественную опасность…
- Фатима! – обратился я к ней (у них такое обращение принято). – Такое ранее у других не случалось?
- Знают! Но остерегаются. А вас я забыла предупредить. – Извинилась вновь.
- А руководство района знает об этом? – спросил я её, а она, сказав, - наверно, - не стала распространяться.
На ближайшей районной партийной конференции я выступил, и наряду с нуждами районной больницы рассказал, как возникло у меня подозрение на завшивленность в районе и что надо делать.
Что началось там после моего выступления?.. То на русском, то адыгейском языках, то репликой вопрос, то репликой ответ. Я пока по-адыгейски не понимал, но догадывался, что мнение зала в поддержку и с сомнениями в правдивости моего сообщения разделились…
Неожиданно для меня из зала к трибуне быстрыми шажками пошла делегат от нашей партийной организации Фатима. Она была щупленькая небольшого роста, будто незаметная, но обычно умела так одеваться, что выглядела довольно солидной и стройной, не была замужем, но вела очень скромный образ жизни. Быстро доходя до возвышенной над полом зала сцены, медленно поднялась на неё по ступенькам, подошла к трибуне, поклонилась президиуму, но я заметил, что поклон был, в основном предназначен первому секретарю райкома Хаконову (как я помню).
Она говорила недолго, но эмоционально. Предварительно извинившись перед залом по-русски за то, что она будет говорить по-адыгейски, ни одного слова не произнесла на русском языке, но я чувствовал, и по отдельным смешанным словам понимал, что она, подтверждая мои слов, объясняет детали случившегося…
После неё поднялся в президиуме первый секретарь райкома. Не выходя к трибуне, он огласил состав комиссии по организации подворного обхода пока лишь в ауле Хатажукай под руководством заместителя председателя райисполкома. Меня назвал его заместителем, и уточнил, чтобы в течение недели закончить работу и доложить для определения, по их результатам, необходимости продолжения обходов по всему району, и распорядился начать работу в ближайший понедельник.
Но легко было писать на бумаге и дать распоряжение, а на деле начались трудности. При подходе ко двору первого же дома калитка в него оказалась закрытой, и хозяин во двор комиссию не пускал. Я предложил председателю комиссии принять решение, а тот попросил меня действовать без него, ибо, мол, скоро выборы и он не хочет терять отношения с населением. К тому же, мол, в данном доме живут его родственники…
Я пошёл туда вместе с участковой медсестрой. Неожиданно нас пустили беспрепятственно…
Оказалось, что не пускали они к себе комиссию потому, что в соседнем доме работники районной СЭС, обнаружив вшей и гнид, требовали стричь до гола даже девушек с косами до бёдер…
Главным врачом СЭС района был фельдшер, по-моему, Ханоков. Я решил подключить его к решению этой проблемы. В тот период обработкой дустом ДДТ пользовались вольно, и мы, посоветовавшись с ним, разрешили тем людям, у кого будут обнаружены вши, но они отказываются от стрижки волос, тем более девочкам с косами, обрабатывать дустом или керосином два – три раза с промежутком между ними 10-12 дней. А у кого имелось дефицитное в то время зелёное мыло, использовать и его.
Хотя в начале обходов отказ населения пускать к себе комиссию для осмотра на вшивость показался мне невероятной дикостью, и протестом лично против меня за оглашение обнаруженной завшивленности, но распоряжение первого секретаря нам удалось выполнить без подключения милиции, которое с самого начала предполагалось.
И в последующие дни я не почувствовал протеста за возбужденный мной вопрос, ибо комиссия обнаружила относительно большой процент завшивленности в ауле Хатажукай, и они были продолжены и в других аулах района, правда – выборочно.
Только после окончания этой «эпопеи», попросив у Фатимы извинения и ей напомнив о её выступлении на партконференции, между прочим, спросил: «что она там говорила по-адыгейски, выступая сразу после меня?».
- Многие делегаты, - сказала она, будто вновь озаботившись, - почему-то, засомневались в достоверности вашего сообщения. Поэтому я рассказала, как это случилось, и что вы боялись обидеть адыгейцев и искали способ информации, чтобы этого не случилось. В заключение сказала, что, если они мне не верят, я могу им показать ту вшу, что у меня в пробирке…
Хотя и раньше я думал, что она в поддержку моего сообщения говорит, но теперь – после её уточнения у меня не осталось сомнений в том, что тогда она говорила на адыгейском языке в поддержку моей информации. И поблагодарил её за это...
К весне, после таяния снега, в ауле в течение некоторого времени грязи стало больше, но вскоре по улицам постепенно появились сухие тропы, и работать стало, будто легче, но не меньше. Включаясь по своему неугомонному характеру и по общественным обязанностям в хозяйственные дела аула и колхоза, я обратил внимание на две особенности местного населения. Оно, на мой взгляд, не было приучено огородному делу на приусадебных участках, и особенно – не имеет понятия в табаководстве, которым, как я узнал, они ранее не занимались, и оно являлось сельхозкультурой, навязанной из центра …
На земельном участке рядом с тем домом, где мы с семьёй жили, была небольшая целинная площадка, заросшая густой надземной густой как палас травой. Трактористы колхоза по моей просьбе распахали её крест на крест для разрыхления земли, и мы с Валей развели там огород, сделали теплицу для рассады. Посеяв различные сорта семян, согласно моим и её понятиям, поливали их нагретой на печке водой. И вскоре соседские аулчане, видя, что мы рассаживаем по огороду рассаду, стали просить их у нас для себя, и мы ими не только делились, но и показывали, какой вид из них, как сажать…
А недалеко от нас жила семья: муж и жена с дочерью – школьницей, тоже приезжие. Все они, как я заметил, были какими-то нелюдимыми. С соседями, в том числе и с нами, не контактировали. Муж был аптекарем, а жена работала у него же в аптеке, но, как и мы, была любительницей огородного дела. Однажды, я слышал, как она ругалась с соседкой, стыдя её за то, что та сама не выращивает рассаду, а всё просит у неё. Видимо, постыдив её в очередной раз, не дала той рассаду. Вскоре, когда встретил её мужа, я посоветовал ему объяснить своей жене, чтобы та этого не делала. Мол, не обеднеет она от пучка рассады, но за то подружится с соседкой, и та сама потом научится выращивать раннюю рассаду. Однако он с недовольным видом промолчал, и я заметил, что муж солидарен с действиями своей жены…
Через пару дней, когда по пути в больницу я проходил мимо его дома, он вышел мне на встречу и стал безадресно возмущаться, грозясь, почему-то мне, «уехать отсюда…», и показал мне свой огород. Там были растоптаны грядки запаса рассад и накануне рассаженные по огороду саженцы…
Я попытался его успокоить и, не распространяясь объяснениями, посоветовал ему и его жене быть терпимым к местным традициям и ушёл.
Пользуясь благосклонностью главной медсестры ко мне, я ей кратко рассказал о случае с аптекарём и его женой, и попросил помочь наладить отношение соседей с аптекарём, и вскоре конфликт погас…
Вникая в дела колхоза, в те же дни я случайно обнаружил, что колхозники, занимающиеся выращиванием рассады табака, высеянные семена поливали по утрам холодной водой из бочек, без её предварительного нагрева, как делал в своё время мой отец. Я об этом сказал секретарю первичной партийной организации колхоза и на очередном партийном собрании, что вызвало удивление тем, что я, будучи врачом, знаю и эти тонкости правил выращивания табака в этих широтах…
Работая с такой нагрузкой, и в то же время безотказно, со стороны населения я стал чувствовать к себе высокое уважение и внимание. А со стороны органов власти, особенно – ГАИ послабление контроля над работниками ограниченного автопарка больницы. В то же время, я заметил, что я теряю былую способность самоконтроля – чувства меры дозволенности самостоятельного решения разных вопросов. Так, не имея водительских прав, я часто своего водителя оставлял на ремонт второй машины, а на вызовы на дом и участки для планового контроля ездил сам за баранкой. Дважды попадал в аварийную ситуацию, но чудом вывернулся. Один раз, ездя по аулу на большой скорости, попал в поток скота, и избежал столкновения с коровами, с деревьями и с домами вдоль улицы только чудом. Второй раз поехал на осмотр работников колхозного тока на уборке пшеницы, но, не зная о ремонте моста по прямой дороге, поехал к нему. Когда, подъехав и обнаружив мост через ирригационную канаву лишённой дощатого покрытия, решил не возвращаться в объезд, а попробовать проехать по двойным брёвнам моста. Определил, что расстояние между колёсами машины и между этими двойными брёвнами моста точно совпадают, решил переехать по этим брёвнам. Мне удалось это сделать успешно. Но на свою голову об этом рассказал водителю Казбеку… и он перестал мне доверять машину, за что я ему благодарен, что он меня вовремя остановил от необдуманных поступков…
В июне того же года я заболел – такое почти непрерывное напряжение в течение более полугода не выдержало сердце. Я несколько дней лежал в постели по поводу подозрения на предынфарктное состояние. Видел, что руководство района, учитывая большую нагрузку на меня, не стало бы меня упрекать, если иногда на вызов не поеду, опоздаю на работу или уйду раньше с работы, но я не был привычен к работе, как говорили – спустя рукава. Я мог себя чувствовать удовлетворённым своей работой, если я был уверен, что ко мне не будет претензий, не только руководства, но и со стороны населения. Но в то же время я видел, что в таком состоянии я потеряю здоровье окончательно и, когда-либо, всё равно, медицинскую помощь в нужном объеме и в своё время не обеспечу. Я обратился к заведующему облздравотделом Годизову, напомнив ему о его обещании, перевести меня на работу в город с нормированным рабочим днём, но получил отказ, хотя я знал, что в Майкопе почти все врачи работали на полторы ставки. Не упрекнув его ни в чём, я обратился к заведующему краевым отделом здравоохранения Промскому Михаилу Степановичу с такой же просьбой. Он оказался сердобольным человеком и пообещал помочь мне после выпускных экзаменов в Кубанском мединституте, где заканчивают учёбу студенты из Адыгеи, планируя направить некоторых из них в нашу больницу, чтобы не оставить её без врачей после меня…
Однако, до обещанного перевода там происходили многие поучительные и интересные события, некоторые из которых достойны описания здесь…
Оказалось, что одновременно с обещанием перевести меня на другую работу, Промский распорядился, из Майкопской областной больницы направить на время уборки урожая в нашу больницу хирурга высшей категории Бузанова. И после его приезда значительно облегчилась моя работа по оказанию экстренной помощи. К сожалению, его имя и отчество я не запомнил, но хорошо – до мелочей запомнились несколько наиболее сложных операций, проведённых вместе с ним в тот период.
Первая из них. Местная женщина. Ещё до приезда Бузанова к нам она имела направление в онкологическое отделение Майкопской областной больницы с диагнозом рак придатков матки. Но, узнав, что здесь работает такой квалификации хирург, согласилась оперироваться на месте…
Когда мы вскрыли её брюшную полость, оказалось, что, как придатки матки, так и лимфатические узлы брыжейки были деформированы. Считая, что имеет место иноперабильный случай злокачественного новообразования, не трогая пораженные лимфоузлы, мы зашили брюшную полость и через два дня после операции выписали больную из больницы по просьбе больной и её родственников как безнадёжную больную. Я замечал, что там таких больных сами родственники предпочитали в последние их дни иметь дома, чем в больнице. Её я наблюдал и после отъезда Бузанова. Послеоперационные швы я вскоре снял дома. Состояние у неё день за днём становилось лучше. Наконец, она стала заниматься предосенними уборочными работами в огороде…
Будучи на врачебной конференции в Краснодаре, об этом случае я рассказал своему бывшему преподавателю Степанову. А он ответил, что это, вероятно, была ошибка диагностики. Могла иметь место и туберкулёз желёз брыжейки, который после доступа кислорода из атмосферы в брюшную полость получил обратное развитие.
Второй случай был с молодым человеком – выпускником средней школы. Он окончил среднюю школу с золотой медалью, и после сдачи документов в Кубанский медицинский институт, будучи освобождён от вступительных экзаменов, работал в колхозе. На работе случилась с ним такая трагедия, что она потрясла не только аул, но и весь Шовгеновский район: лошадь, на которой выпускник работал, лягнула его по голове...
Привезли его к нам около полудня. Был он в бессознательном состоянии. Из, казалось, небольшой раны в левой височной области вместе с кровью вытекали частицы мозговой ткани. Мы с Бузановым тут же пошли на трепанацию черепа. Не только мы с ним, а вся больница вмиг переключилась на оказание посильной каждому в той ситуации помощи этому парню. Самым дефицитным и одним из основных средств оказания помощи хирургу была в тот момент кислородная подушка, и молодые люди – друзья парня почти вереницей доставляли их из аптеки в операционную… А заведующий аптекой, самостоятельно – без Бузанова и моей просьбы, молча, второй кислородный баллон притащил на себе в больницу, чтобы попробовать его подключить непосредственно к больному или наполнять подушки на месте, будто, пытаясь доказать тем самым, что он не тот человек, за которого его ранее принимал некоторые окружающие…
Наконец кровотечение остановили, рану осушили и начали её закрывать послойно, и только тогда, подняв голову, я заметил, что за операционным столом мы с Бузановым окружёны людьми в обычной одежде, такими же людьми забита вся операционная и тут же обратил внимание на её недостаточную освещённость. А, присмотревшись, обратил внимание на то, что её окна, ветки деревьев у окон снаружи до предела облеплены лицами зевак, заглядывающими в операционную…
Я опешил… и почувствовал, что, если я сейчас начну возмущаться и наводить порядок, то мне здесь не работать с завтрашнего же дня…
Будто, понял это и Бузанов, имеющий гораздо больший опыт работы вообще, и в адыгейских аулах – в частности…
- Вы свободны…, спасибо! – сказал он, продолжая устанавливать дренажи в рану. – Остальное всё сделаю я сам. Займитесь другим делом…
Никто из посторонних в операционной не сдвинулся с места и тогда, когда я выпрямил спину за операционным столом, но, как только я повернулся к выходу из операционной, образовался для меня живой коридор…
Чувствуя своё мрачное лицо от злости беспорядком в святом из святых для хирурга помещении, я шёл по живому коридору, сдерживая себя, чтобы, не дай бог вспылить, и одновременно среди толпы искал солидное лицо, к которому я мог бы обратиться за помощью в наведении порядка…
На глаза попался секретарь первичной партийной организации колхоза. Взял я его под руку и повёл к себе в кабинет…
- Пожалуйста, Юнус! – обратился я к нему, как только переступили мы с ним порог моего кабинета. Мы с доктором сделали для спасения ребёнка всё, что было возможно. Всё остальное зависит от его организма. Сделай, пожалуйста, так, чтобы через минуту в помещениях больницы никого из посторонних не осталось, кроме матери ребёнка…
Думаете, он тут же пошёл наводить порядок сам? Нет. Он, пообещав мне выполнить мою просьбу, вышел от меня, а я в приоткрытую дверь понаблюдал за ним. Он прямо пошёл к старику, стоявшему всё время у торцового окна коридора у двери в операционную, оперев подбородок на свои, сложенные друг на друга ладони на рукоять посоха. Говорил ли Юнус старику что-либо, я не слышал. Да, вряд ли он успел, что-либо сказать тому, ибо он, подойдя к старику, там не задержался и на миг. Повернулся и пошёл по коридору обратно в мою сторону на выход, не произнося вслух ни слова. За ним пошёл и старик степенными бесшумными кошачьими шажками. А за стариком, как за пчелиной маткой пчёлы всей большой семьи, все зеваки направились к выходу из больницы, и вскоре никого из посторонних в ней не осталось, кроме матери оперированного мальчика. Исчезли зеваки и на окнах операционной…
Я был ошеломлён таким высоким почитанием аксакала соотечественниками и чётким выполнением его, даже без слов, просьбы или распоряжения…
Но события, связанные с травмой и операцией тому мальчику, ещё не завершились. После одиннадцати часов вечера мы с Бузановым в очередной раз осмотрели оперированного. Он дышал прерывисто, но особой тревоги оно не вызывало, температура 37,2, пульс учащённый, повязка лишь слегка подмокала. Завершив осмотр, Бузанов, взял мать за плечи, посадил её на вновь пододвинутый им к койке стул.
- Всё будет хорошо! – сказал он ей и направился к выходу из палаты.
Я, молча, слегка положил ладонь на плечо матери, и последовал за Бузановым.
Пришёл домой около полуночи, сразу лёг, но уснуть не мог…
Вдруг, во входную дверь постучали… В тревоге, не произошло ли в больнице что-то, непредвиденное… вскочил, и накинув халат, снял засов на всю ширину дверного проёма, как было там так устроено и до поселения нашей семьи туда. Перед дверью на открытой веранде узнал стоящего там местного колхозного лесничего. Он был выпивший, и с заплетающимся языком просил, чтобы я пошёл с ним в больницу… Днём, после операции, такая относительно заметная фигура в ауле, как он, мне на глаза не попадался…
- Я дядя мальчика, которого вы сегодня оперировали. – Сказал он, чуть ли не всплакнув.
- А что там случилось? Я толко что оттуда. Было всё в порядке. – Я стал, почему-то, обеспокоено объясняться. – Если что серьёзное, мне бы сообщили сами дежурные медсёстры. Так что, успокойтесь и идите домой, а утром придёте в больницу, и там поговорим. – Я не хотел ему подчёркивать его нетрезвый вид
- Нет мне сейчас надо. Понимаете? Он мой племянник. Мне сейчас надо его видеть… понимаешь?! Я его очень люблю...
Как я не старался убедить его в том, что сейчас ни к чему идти ему в больницу и беспокоить персонал, мать и самого больного, он настаивал на своём требовании и не уходил. Тогда я сам вышел на крыльцо, увлёкая за собой и его, чтобы не разбудить детей и жену. Там я ему ещё раз объяснил ситуацию, попрощался и, вернувшись в комнату, закрыл дверь на засов.
На утро он ко мне не заходил, но я его в больнице видел. Однако, раз он не обратился ко мне, и я не стал возбуждать разговор. Узнав, между прочим, что ночью того лесничего, как до его прихода ко мне, так и после, к его племяннику медсёстры и санитарки не пустили, я убедился, что старшая медсестра Фатима, опираясь на мои требования, проводит большую воспитательную работу среди подчинённых…
Тот мальчик лежал в больнице долго, и выписали мы его без Бузанова – после его отъезда. Он остался калекой – ходил боком и смотрел косо. Но история с его дядей не закончилась. А до этого в день отъезда Бузанова произошёл другой – вообще казуистический случай, подобного которому мне не приходилось ни до и ни после мне не приходилось видеть. Утром, как только мы с Бузановым попрощались, и на машине я его отправил до райцентра, откуда отправлялся его рейсовый автобус на Майкоп, меня вызвали в приёмный покой больницы. Когда я зашёл туда, не возможно было там находиться – там стояло такое зловоние, что, прежде, чем смотреть больную, укрытую простынёй, долго проветривали помещение. Оказалось, что операционная сестра – София, видавшая виды в войну, уже смотрела её, и потому пригласили туда именно меня. Когда она откинула простыню, которой была укрыта больная, мне чуть не стало дурно. Хотя за время учёбы в институте я видел всяких больных, но что когда-либо увижу такую картину, не мог и представить. На кушетке лежала голая женщина без движений, как труп, с пролежнями на ягодицах, на внутренних и наружных поверхностях бёдер и в промежности. Почти все раны были покрыты конгломератами живых серо-белого цвета с розоватым оттенком червей, которые, то выползали из ран, то влезали обратно в пространства между мышечными волокнами, торчащими в ране местами.
- Кто привёз эту женщину? Где родственники её? – Спросил я, еле сдержав свое возмущение.
Операционная медсестра укрыла женщину вновь простынёй и позвала в приёмную молодого сержанта в милицейской форме.
- Вы кем доводитесь этой женщине? – спросил я его с осудительным тоном и взглядом.
Он, помявшись, заявил, что она – его мать.
- Где вы её нашли в таком состоянии и почему ранше вы её не привозили к нам, а привезли сейчас, когда она доведена до такого состояния?
Он ничего внятного не ответил, пробормотав по-адыгейски операционной сестре. Тогда, видимо, видя, что тот всё равно ничего не скажет, операционная сестра отозвала меня в сторону, и объяснила, что женщина давно болела, но, якобы, по их обычаям мужчины к ней заходить не имеют право.
- А невестка? – вырвалось у меня так, что услышал меня и сержант.
- И она не имеет право в определённый срок, - ответила мне медсестра.
- Ладно! Подождите в коридоре, распорядился я сержанту.
Операционная медсестра, откинув вновь простынь, пыталась освободить раны от червей, но они лазили по щелям, «толкая друг друга», и никак «не хотели уходить из них». Но медсестра, бедная, надеясь их пересилить, продолжала по одному собирать в банку, а я размышлял, как быть, и чем помочь медсестре?..
- Давайте, дадим наркоз! – вырвалось у меня, не определившись, правильно ли я думаю.
Медсестра, прекратив борьбу с червями в ранах, уставилась взглядом в меня…
- Червям… - уточнил я, не осознав ещё, правильно ли распоряжаюсь…
Тем временем медсестра взяла из аптечки флакон с эфиром, раскрыла её и дала мне…, видимо, не решаясь самой исполнять моё распоряжение…
О… чудо!.. Как только я плеснул содержимым флакона на раны, черви… «уснули»… и сами стали выпадать из ран.
Мы с операционной медсестрой аккуратно очистили раны, наложили на них повязки и предложили сержанту отвезти свою мать в Майкоп, объяснив, что для её лечения мы здесь не имеем возможности.
Женщины переложили больную в его машину, и, тот, взяв направление нехотя, уехал…
Уважаемый читатель! Как выше писал, мне было суждено ещё встретиться с тем лесничим…
Однажды, несколько дней спустя после описанного события с той несчастной женщиной, когда уже заполночь я спал, в наружную дверь дома постучали. Но наученный горьким опытом, я давно в таких случаях дверь не открывал и переговаривался с ночными «гостьями», открыв только окно над высоким цоколем здания…
Открыв окно, на уровне его нижней кромки увидел лицо того же лесничего…
- Что случилось? – спросил я его, высунув голову за оконный проём.
- Доктор! Дайте мне машину. – Попросил он меня, глядя почти снизу вверх.
- А что случилось? – повторил я вопрос.
- Мне надо отвезти жену…
- Куда надо отвезти твою жену? Если она больна, и поэтому надо отвезти её в больницу, то надо мне её сначала посмотреть и решить надо ли её везти в больницу и, если надо, то в какую больницу? Значит, нужен я, а не машина.
- Нет! Вы не нужны. Дайте только машину.
Мне никак не удавалось его переубедить, и тогда, ответив ему категорически, прикрыл окно, но я успел услышать его угрозу: «Тогда, не знаю, доживёте ли вы до утра…». Услышав такую угрозу, я вновь и резко раскрыл окно…
- Слышите, молодой человек? – Громко и строго крикнул я ему. – Вам сейчас придётся отойти от дома и сторожить его до самого утра, ибо, если кто-то из ваших и моих недругов услышал вашу угрозу в мой адрес, и с моим домом или с семьей за ночь что-то случится, буду ссылаться на вашу угрозу, и вам придется за это отвечать. – И… окно закрыл.
На что я и рассчитывал, он опешил… задом, задом отошёл от дома и стал, продолжая смотреть в сторону окна…, а я, понаблюдав за ним некоторое время, отошёл от окна и ушёл спать, но долго не мог уснуть…
Это была первая прямая угроза моей безопасности и безопасности моей семьи за время работы там, и я не имел право об этом молчать. На следующий день зашёл к первому секретарю райкома партии и ему сообщил об этом. Он вызвал начальника милиции и дал ему задание…
В те же дни для подготовки больницы к зиме надо было выписать лес для печного отопления её помещений. Однако, завхоз больницы никак не могла для этого найти лесничего. Только через неделю он появился с опухшим лицом… - со следами «воспитательной работы» милиции и или – друзей…
Я и мои родители с адыгейцами имели контакты давно, о них были высокого мнения. И здесь после короткого времени работы среди них моё мнение о них не изменилось. Я к ним относился с уважением, и сам ощущал с их стороны искреннее уважение ко мне и к моей семье. Но я всегда считал, что среди любой нации найдётся, хотя бы один паршивец, из-за которого может портиться мнение людей обо всех его соотечественниках. После этого случая я понял, что адыгейцы, в отличие от некоторых других народов, и в этом отношении отличаются положительно: они умеют лечить паршивца, чтобы тот не портил строгий общий строй нации…
Несколько дней, спустя, я узнал, что машина лесничему в ту злосчастную ночь была нужна, как рассказали мне мои адыгейские друзья, для выполнения ритуала бракоразводного процесса: ему нужно было неугодную, по его мнению, свою жену вместе с чадами ночью инкогнито отвезти к дому её родителей, выгрузить их там и уехать…
Я так и не узнал, удалось ли ему тогда исполнить свой коварный замысел? Но моя совесть чиста: даже не зная о преступной сути его просьбы тогда, а лишь догадываясь о ней, я ему не помог.
А сейчас, уважаемый читатель, хочу специально остановиться на самом большом политическом событии, которое произошло в те дни и оказалось, на мой взгляд, судьбоносным для нашей страны. Рассказ об этом откладывать никак не могу…
Несмотря на свою в крайней степени занятость основной работой, будучи секретарем территориальной первичной партийной организации, я принимал участие почти во всех наиболее важных партийных мероприятиях районного масштаба. А самым важным событием было обсуждение доклада Н.С. Хрущева о культе личности Сталина, которое особо бурно и широко проходило в те дни.
По-адыгейски я стал понимать позже, но благодаря тому, что сами адыгейцы, говоря на своём языке, употребляли много русских слов, а иногда наполовину говорили по-русски, мне было частично понятно, что не все коммунисты одинаково оценивают доклад Хрущёва. Что касается меня, то я и тогда, как и сейчас, осуждал злоупотребления Сталина и других его соратников своей властью, в частности их деятельность в довоенный период: насильное создание колхозов с параллельным раскулачиванием относительно зажиточных крестьян, уничтожение военных кадров и инакомыслящей интеллигенции до и после войны. Но в то же время меня всё время терзала мысль об отсутствии логики в ряде вопросов, прозвучавших в самом докладе Хрущёва и в последующих документах о культе личности, в частности, относительно деятельности Сталина перед Великой Отечественной войной и в период военных действий. Однако не было в окружении доверенных людей, с кем бы можно было делиться…
Однажды в те дни я был на вызове у престарелого старика. Он недавно был реабилитирован и вернулся домой. Страдал деформирующим полиартрозом и самостоятельно передвигаться не мог. Когда пришёл к нему, он, сидя в кресле, читал газету «Правда». Когда я досконально осмотрел его, назначил лечение и дал рекомендации, вновь взял газету и спросил: вы читали? А после утвердительного ответа, отложив её, попросил немного задержаться и предложил сесть.
- Понимаете, доктор? – Положил он на своё колено кисть с искривлёнными пальцами. – Вы, молодые, сказанное сверху воспринимаете буквально, но я его видел. Это было под Царицыном в гражданскую… он спокойный, умеет человека слушать, умный и решительный, но коварный и проницательно хитрый человек. Но раз сумел выиграть такую войну, то он и великий человек. Я его виню лишь за то, что любил подхалимов и верил их доносам. И в моём деле он поверил клевете. Но в докладе меня удивило отсутствие логики…
Последние слова меня обрадовали тем, что они импонировали моему мнению. И, радуясь находке интересного собеседника, решил немного задержаться…
Пациент оказался сведущим в политике человеком… Не во всёх вопросах мы с ним были едины, но в ряде из них был с ним согласен.
Например, в докладе Хрущёв обвиняет Сталина в том, будто государственного масштаба важные решения он принимал единолично, не считаясь с мнением других членов политбюро и полководцев. Но почему тогда, если по его единолично – вопреки мнению оппонентов принятому решению достигался успех на стройках и на боевых фронтах, то заслуги в этих успехах докладчиком и новыми политиками приписываются не Сталину, а другим лицам. То есть, тем, вопреки мнению которых эти успехи достигнуты и победы одержаны, или умалчивают о них вообще? Больше того: получается, будто, над фашистской Германией мы одержали победу вопреки его – Сталина ошибочному руководству хозяйством страны, военными действиями на фронтах и его международной политике. Я думал: не с целью ли это делается, чтобы создать почву для создания культа своей личности, кто пришёл к власти следом за ним? А собеседник соглашался затруднённым, из-за шейного спондилёза, кивком головы…
Наконец, если лидеры антигитлеровской коалиции, признали важнейшую роль Советского Союза и лично его лидера – Сталина в войне против фашизма как великого полководца и стратега, то почему новое руководство нашей страны не должно понимать, что, перечёркивая заслуги лидера страны – главнокомандующего и, охаивая его, перечёркивает и заслуги всей своей страны? И больше того, судя по оценкам некоторых наших новых горе политиков, создавалось и создаётся впечатление, будто наш народ победил фашизм, несмотря на то, что Сталин мешал ему это сделать? Будто тогда у нас была анархия, и благодаря этой анархии одержаны все победы, как в сражениях на фронтах и в партизанском движении в тылу врага, так и в материальном обеспечении этих боевых действий в течение почти четырёх лет ожесточённых кровопролитных непрерывных боёв от Балтики до Чёрного моря и на Востоке.
- Самое главное, - сказал старик, пожимая на прощание мою руку и криво улыбнувшись, скованно поворачиваясь ко мне и продолжая вынужденно сидеть в кресле, - будет ли от этого доклада нам дальше лучше?..
Я и в будущем в своих частых размышлениях и беседах с доверенными лицами задавал и задаю им и себе эти вопросы, но честного и внятного ответа не находил и не нахожу до сих пор. Не знал я тогда ещё и то, что в партии в последующие годы будет ещё много культов, но в отличие от Иосифа Сталина, «они, становясь культами, так и не станут ЛИЧНОСТЬЮ...» и они больше навредят своей стране, чем добавят к тому, что было сделано полезного для страны их предшественниками. Что касается Хрущёва, то, как узнал потом, сам он был участником тех нарушений законов и преступлений, а его инициатива по разоблачению культа больше была связана с личной обидой на Сталина за его отказ от защиты сына Хрущёва, когда тот во время войны совершил государственное преступление и был осужден.
А некоторые политики в годы, так называемой, перестройки и особенно – после развала Советского Союза, вместо научного анализа допущенных ошибок и просчётов, чтобы их не допустить в будущем, продолжили огульно чернить всё семидесятилетнее прошлое страны и его тогдашнее руководство с удвоенной силой. Стали разрушать монументальные памятники, посвящённые героям и героическим сражениям в боях за Родину и трудовым достижениям народа до и после войны. Было заметно, что новые лидеры готовили почву для создания своего культа. Они стали кроме Сталина обвинять и других полководцев. Забегая вперёд, скажу, что в одно время наше новое руководство попыталось, как бы роль основного руководителя боевыми действиями во время войны приписать маршалу Жукову, но не прошло и пару лет, как и его стали обвинять в том, что он, видите ли, не жалел солдат и посылал их на явную смерть. А простой народ верит тому, что пишет пресса, не ведая, что она пишет в угоду тому, кто сейчас у власти и ей платит. А истина заключается в том, что война – не кулачные бои, а кровавое столкновение между враждующими государствами и политическими системами, и она… не на жизнь, а насмерть, и там не бывает без жертв и, порой – заранее предполагаемых, хотя и в кулачном бою они – не исключены…
Иногда я удивлялся: неужели эти политики не понимают, что, черня своё прошлое, подрывают также авторитет своей страны – теперь России. Но теперь нет у меня сомнения в том, часть из них всё это делали сознательно…
В последнее время молодое высшее руководство страны пытается установить историческую истину и дать справедливую оценку событиям, происходившим в годы тех лихолетий в стране и за её рубежами, но до примирения в нашей стране ради величия Отечества далеко. В угаре мести Советской власти и коммунистам хитроумной пропагандой за последние два десятка лет народ распропагандирован слишком широко и глубоко о том, что он в своё время своими лидерами был, будто, обманут и, будто, ничего полезного ими и их предками в прошлом не сделано. А самую кровопролитную за всю историю человечества войну, будто, выиграли они случайно, несмотря на то, что их лидеры в международной политике и в военном искусстве ничего не понимали. Поэтому молодым руководителям очень трудно будет переломить это мнение у части народа, а без этого – без беспристрастной объективной оценки деятельности народа и руководства страны в разные периоды его существования, примирения сторон, нет будущего страны. Больше того, налицо угроза потери и оставшейся части завоеваний нашими предками…
Я не историк, а врач, но изучение истории, особенно – истории России за период последних двух-трёх веков – моё хобби. И мне думается, что отдельные политические деятели постсоветского периода страны, огульно черня прошлое своей страны и её руководителей любого периода её существования, невольно или сознательно подбрасывают историческим врагам России и Советского Союза материал для умаления их исторической роли в разгроме самого коварного врага в годы второй мировой войны. Больше того, используя мнение очернителей прежнего руководства страны, исторические её враги пытаются доказать, будто в начале второй мировой войны было виновато руководство Советского Союза, пытаются учинить против них новый «Посмертный Нюрнберг». А часть новых политических деятелей страны, не разобравшись в причинах развала страны, сами огульно осуждают прежние экономическую и политическую системы. Не видят или умалчивают они тот факт, что при новой, восхваляемой системе уже более двадцати лет ничего пока не добавлено к тому, что было построено народом при той системе и под руководством тех руководителей за сравнительно короткое время в те годы лихолетий для страны, кого чернят. Больше того, всё то, что было построено при Советах, сделано при экономической и финансовой блокаде, а теперь ничего не сделано и при наличии достаточных своих нефтяных долларов и субсидий МВФ. И до сих пор страна держится на промышленной базе, созданной народом в Советское время, а разные компании используют недра тех месторождений, которые были изысканы ещё в советское время, а сами пока не построили ни одного крупного государственной важности предприятия.
Особо хочу подчеркнуть, что мероприятиям, связанным с разоблачением культа личности, радовались не столько те, кто был репрессирован необоснованно, сколько те, кто был в те годы осужден законно. Я, будучи позже вовлеченным, в работу внештатного отдела горкома партии, не раз был свидетелем этому, но приведу один пример. В начале марта 1956 года я ехал к родителям из аула Хатажукай в поселок Черниговский. На узкоколейной станции Апшеронской встретил нескольких моих односельчан, с которыми разговорились на самую злободневную в то время тему: «Доклад Хрущёва о культе личности Сталина». Многие собеседники, одобряя сам доклад, к самим событиям, происходившим после съезда, относились неоднозначно. А среди собеседников был на год или два моложе меня молодой мой односельчанин Андрей, отец которого во время немцев был ярым полицаем, а мать его тогда же по своей инициативе выдала немцам советскую подпольщицу, которую гестаповцы публично повесили в станице Самурской. После освобождения района его отец и мать получили 10 и 8 лет тюрьмы соответственно, а сам Аршак вскоре убил колхозного племенного быка-производителя и был осужден на 5 лет. К тем дням они были уже на свободе. И вот, тот Андрей, ругая Сталина трехэтажным матом, с гордостью, как с трибуны рассказывал собеседникам о своём недавнем «героическом» поступке.
- Недавно мне посчастливилось, - начал он, - на своём самосвале отвезти на свалку памятник этому людоеду. Когда привёз его туда, прежде, чем свалить с машины, кувалдой разбил голову на куски и помочился на них.
Можешь ли, уважаемый читатель, представить себе, как я ненавидел в тот момент этого отрока прямых вчерашних, да и нынешних врагов моей страны и как мне хотелось в ту минуту дать ему тумака? Ведь этот отрок врагов моей Родины, глумясь над памятником человеку, с чьим именем мои братья, другие родственники и друзья, проливали кровь за Родину, по существу глумился над ними и над памятью всех погибших в борьбе с врагом. А к докладу Хрущева ещё тогда многие, в том числе и я, и мои братья – потомки тоже необоснованно репрессированного, о чём рассказано в моей первой книге: «Воспоминание под пистолетом», относились однозначно, как и многие, с сомнением в том, надо ли было так чернить страну на весь мир?..
Но что я мог тому злобному врагу моей Родины тогда сделать кроме, как презреть его?..
А теперь, вспоминая историю нашей страны, происходившую в девяностые годы, у меня невольно возникает вопрос, не подобные ли Андрею и его родителям «обиженные» сыграли основную роль в развале СССР, и не могут ли навредить ей и в будущем независимо от социально-политического строя в ней, без культа и при новом культе…?..
Нет сомнения в том, что без анализа и выявления ошибок в прошлом, нет возможности избежать их в будущем, но надо это делать в любом случае так, чтобы страна, её имидж не пострадали… Ведь ни одна страна из «Антигитлеровской коалиции» за это время не рассекретила столько секретных государственных документов и не сделал разоблачительных действий против своих бывших лидеров, сколько сделали наши новые руководители. Не уж то те не допускали нарушений законности в своих и чужих странах, чтобы нынешним их лидерам использовать их для «перемалывания костей» своих бывших лидеров?.. Были! И были не только в странах коалиции. Но о них там молчат или говорят лишь иногда и с уклоном в интересах своей страны…
Однако вернемся к основной теме.
Несмотря на ослабление моего здоровья, в ожидании обещанного перевода на другую работу я продолжал выполнять свои врачебные, административные и общественные обязанности с полной отдачей.
Заведующий крайздравотделом Промский Михаил Степанович выполнил своё обещание. В августе 1956 года в нашу больницу были направлены два молодых врача и, согласно нашей договорённости по телефону, он пригласил меня к себе, чтобы вручить мне приказ о назначении меня заведующим здравотделом Туапсинского райисполкома. А до этого я случайно узнал, что председателем Туапсинского райисполкома работает бывший в год окончания мной 10 –го класса Черниговской средней школы первый секретарь Армянского райкома партии Вартанян Сурен Барекамович. Он был направлен на эту работу после окончания им двухгодичных курсов партийно-государственных работников в городе Краснодаре. Обрадовавшись этому, я позвонил ему, и, объяснив ему ситуацию, попросил его дать согласие на перевод меня на работу к нему, на что он, как я понял, будто обрадовавшись, дал согласие. Однако, я не знал, что мои тогдашние подозрения на неискренность в его отношениях с людьми вскоре подтвердятся и в наших с ним отношениях…
Когда я сидел в кабинете Промского в ожидании подписания лежащего у него на столе приказа, зазвонил телефон. Я сразу, почему-то, заподозрил, что этот звонок от Вартаняна... Из ответных слов Михаила Степановича, напомнившего тому, что «… мы же вчера обговаривали этот вопрос», я понял, что Вартанян изменил своё решение…, но молча ждал окончания разговора.
Положив трубку, мой высокий начальник с недовольным видом сказал мне: «видимо они хотят вас использовать на другой работе, и просят направить вас не на должность, а в их распоряжение».
Меня это не устраивало, ибо у меня был, во-первых, принцип: «один путь дважды не проходить», а во-вторых, и это – основное, я вновь мог попасть на работу с ненормированным рабочим днём… и попросил Промского, не направлять меня в распоряжение исполкома, а назначить на любую вакантную врачебную должность в Туапсе…
Тогда он, пригласив заведующего отделом кадров и уточнив вакансии, написал новый приказ о назначении меня инспектором отдела здравоохранения Туапсинского района в порядке перевода. С этим приказом в руках в последних числах августа 1956 года я вернулся в Хатажукайскую районную больницу. После оформления всех документов увольнения и снятия с партийного учёта в райкоме партии, выписал в Майкопе железнодорожный контейнер, сложили мы с женой туда наш скудный домашний скарб и отправили на железнодорожную станцию Туапсе. А сами с моим отцом и детьми отправились в станицу Дагестанскую с намерением оставить там детей на первое время, пока сами обстроимся в Туапсе.
Туапсе я считал и считаю своей Малой Родиной, так как я знал, что ещё в начале второй половины 19 века мой прадед со своим младшим сыном Кеворком, приехав из Турции в Россию, обосновался в селе Полковничий Шапшугского района недалеко от села Джубга нынешнего Туапсинского района, принял российское подданство. Там же родился мой отец Агоп в 1892 году. А я родился я в селе Катково Лазаревского района, которое тогда тоже входило в состав Туапсинского района. Поэтому я с удовольствием возвращался туда.

ЛЮДИ И ЗВЕРИ
Я давно замечал, что в наших широтах почти всегда, как только в конце второй – в начале третьей декад августа пойдут дожди, наступает похолодание и по существу, иногда, начинается осень, а затем – в сентябре начинается вновь потепление. Этот период называют в народе: «Бабье лето». А джаникские армяне, между прочим, выходцы из Турции, этот период ещё называют: «Чириклух», и ими было давно замечено, что всякие раны и даже малейшие царапины, полученные в этот период, чаще нагнаиваются и заживают, почему-то, долго. Но в том году дожди и похолодания наступили несколько позже обычного, но резко, и в связи с этим нам: с Валей, с детьми и с отцом пришлось в пути пережить неожиданные испытания…
Предполагая, что в Туапсе, не имея жилья, в первое время нам с детьми будет трудно, решили их отвезти к родителям Вали в станицу Дагестанскую и оставить у них до устройства в Туапсе с жильём.
Как только на железнодорожной станции в Майкопе контейнер сдали, пошёл нудный дождь, но мы, взяв билеты на автобус, отправились в Абадзехскую с намерением оттуда на попутных лесовозах доехать по давно знакомому нам маршруту в станицу Дагестанскую к Валиным родителям.
Когда приехали на станцию Абадзехскую, было пасмурно, шёл мелкий тихий дождь и дул с гор холодный ветер, день клонился к закату.
Сразу прошли к эстокаде перегруза леса с автомобильных лесовозов на железнодорожные вагоны, чтобы попроситься на машины, которые после выгрузки направлялись обратно в лес. Обычно, на них мы доезжали до так называемой развилки, а далее через небольшой перевал пешком по лесу проходили в станицу Дагестанскую. Уже ждали почти полчаса, а машин не было. Вдруг появились ездовые на двух подводах в двуконных упряжках, и, переехав через переезд за эстокаду, направились в сторону станицы Дагестанской к перевалу горы Шахан. Я напросился к ним, а они, узнав, куда мы едем, не стали возражать, но посоветовали дождаться машин-лесовозов, мол, они всё равно будут, и на них мы быстрей доедем, к тому же грядёт дождь, и детей можно посадить в кабину, и мы согласились с их мнением. А они сами направились в сторону перевала…
Почти через час появилась бортовая машина, погруженная круглым лесом, и стала под разгрузку. На моё обращение водитель согласился нас взять, и как только машина разгрузилась и вышла из эстакады, мы подошли, чтобы Валю с детьми посадить в кабину, но, вдруг, подошёл мужчина, мне показалось, напарник шофёра, и нагло, почти оттолкнув детей, сел в кабину. Я промолчал, детей подал в кузов отцу, который уже был там. Вале помог подняться туда же, поднялся и сам, и… поехали.
С нами сели в кузов машины ещё двое нам не знакомых мужчин. Хотя время было ещё летнее, но, учитывая раннее похолодание и предстоящий путь в горы, дети в дорогу были одеты в шубки. Чем больше углублялись в горы, тем более становилось прохладней, и я убедился, что мы правильно сделали, одев детей так. До развилки, где мы должны были сойти с данной попутной машины, оставалось менее 10 километров, как нас обогнала легковая машина и, перекрыв нам дорогу, остановила машину, на которой мы ехали. Из той лёгковушки вышел мужчина, открыл дверь кабины нашей машины со стороны водителя, стал его за что-то отчитывать и требовать, чтобы тот вернулся на станцию. А водитель доказывал, что через два часа не больше, он с новым грузом вернётся туда и во всём разберётся, но тот, видимо, его начальник, требовал разворота машины. Тогда я попросил начальника разрешить водителю довезти нас до развилки, пообещав оплатить дорогу дополнительно, обосновывая это наличием с нами детей, но тот нас не слушал, продолжая угрожать водителю увольнением, если тот не выполнит его требование. Подключились те двое мужчин и мой отец, ссылаясь к нему, исходя из общечеловеческой морали. Но чем больше его просили, тем более тот распалялся. Я понял, что тот мужчина – зажиревший лесозаготовитель, и в наших мелких купюрах не нуждается. Стал и я призывать его к человеческой совести, но не помогло и это. Тогда я попробовал погрозить ему обвинением в печати в жестокости к детям. Однако не подействовало и это…
Я раздумывал: как быть? Точно, сколько километров до развилки оставалось, не знал, дорога грунтовая грязная с выбоинами и лужами, местами – на всю ширину дороги так, что приходилось бы их проходить, рискуя намочить ноги. Тот начальник стал требовать от нас освободить машину. А я заявил ему ещё раз, что еду с детьми, и с машины сойду только на развилке, куда мы направляемся или, в крайнем случае, там, где водитель нас взял. Впереди ночь, в глухом лесу с детьми в такую погоду с машины не сойду…
Признаюсь, было бы у меня оружие, я был готов погрозить ему применением его, чтобы заставить довезти нас до развилки, но у меня другого оружия, кроме слов, не было, а их этот, как я понял, заготовитель – толстосум, потерявший совесть лёгкой наживой на дармовом государственном лесе, не понимал…
Высадив из кабины грузовика наглого помощника водителя, который на станции вместо детей сел туда, заготовитель пересадил того в свою машину, а сам из своей машины пересел рядом с водителем нашей машины и скомандовал ему, чтобы тот развернулся, и мы поехали назад…
На обратном пути на открытой местности я заметил, что те две подводы в лошадиных упряжках из Дагестанской, на которые мы напрашивались на станции, двигаются по косогору к перевалу горы Шахан, и, показав отцу на них, тут же, не раздумывая, чем может завершиться это моё действие, постучал по кабине шофёра…
Как только машина остановилась, я спрыгнул с неё. Отец, вероятно, поняв мой замысел, тут же подал детей один за другим мне, помог Вале перелезть через борт и, как только я взял и её, сошёл с машины и сам…
Водитель, не открывая дверь кабины, что-то стал в приспущенное окно мне говорить, но я его не понял. Возможно, хватило у него наглости требовать оплату за проезд после своего непорядочного поступка, хотя основной виновник был не он, а его начальник. Я, не ответив ему, распорядился отцу и Вале взять детей и следовать за мной, а сам выскочил на поляну рядом с шоссе, откуда были видны движущиеся к перевалу подводы, и, не надеясь, что они меня услышат, всё же со всех сил закричал в их сторону, размахивая соломенной шляпой…
- Эгегееей! Подождиитеее! – И побежал в сторону лощины под косогором, пробираясь сквозь низкий кустарник вперемежку с высокой травой после недавней вырубки леса, не дожидаясь ответа на мой зов, хотя и без того я сомневался в том, что ездовые меня услышали на таком расстоянии.
Время от времени на миг останавливался, чтобы, передохнув, мог кричать громче, и после повторения крика вновь бежал… в лощине между низиной косогора от перевала и поляной у шоссейной дороги оказался высокий лес. Пробегая сквозь него, во-первых, потерял ездовых из виду, а, во-вторых, неубранные после чухровки стволов сваленных лесорубами деревьев ветки мешали быстро пробежать этот участок, чтобы вновь было мне видно ездовых. С одной стороны эти ветки меня раздражали, задерживая моё движение, а с другой, я, на всякий случай мысленно, заметил, что они нам, возможно, понадобятся, если придётся здесь… заночевать, но я, отметая эти мысли, быстро их обошёл и вновь стал подниматься к перевалу. Мне показалось, будто подводы перестали передвигаться… и я, крикнув повторно, и тут же услышал, будто другой свой голос – в более умоляющем тоне: «Остановиитеесь! Подождиитеее! Помогиитеее!». Но вдруг почувствовал, что бежать не могу, на миг остановился, передохнул… и крикнул ещё раз из всех сил, однако он получился слабее прежнего, и одновременно услышал свист и голос отца… Он, почему-то звал меня и Валю. Отвернувшись и посмотрев вниз, я заметил, что лощина окутана в туман, который, поднимаясь клочьями вверх, закрыл от меня подводы, и… будто начались сумерки. Я заподозрил, что отец потерял Валю с детьми и ищет их. Отгоняя плохие мысли, я откликнулся, продолжая подъём, но уже с трудом и не видя, из-за тумана, подводы и ориентируясь лишь, тем, что иду к вершине горы…
- Шо стряслося? А де жэ воны остальные? – Услышал я голос мужчины.
Только увидев ездового в брезентовом плаще в сгущающемся тумане почти рядом со мной, заметил, что мелкий прохладный нудный дождь продолжает идти, ускоряя вечерние сумерки, а я мокрый, но трудно было мне определить от чего больше: от пота или от дождя…
- Спасибо, что услышали и остановились! – пожал я ему руку, задыхаясь, хотя недавно, когда на станции просился к ним, уже здоровались, и в ответ на его вопрос добавил: «Оказывается, есть звери и людской породы, но подробности потом, а сейчас выручайте, пожалуйста!.. Как вас зовут?»
- Мыкола Воронков. Можете дядько Коля. – Ответил он, оглядываясь. – С вами ж жинка, дети булы, кажись, и отец був, где ж воны? – Стал он оглядываться…
- Они должны были следом идти, сейчас поищем, - сказал я и позвал отца и Валю, однако никто не отозвался, и мы вместе с ездовым пошли вниз к лощине, окрикивая их время от времени…
Нашли мы их в лесу в лощине, где, отец, сначала потеряв Валю с детьми и найдя вновь, ждал моего оклика, чтобы решить, как быть дальше? Мне показалось, будто специально, чтобы нам легче найти друг друга, из ущелья подул ветер, и туман немного рассеялся, задержав сгущение сумерек. Я удивился неосознанному бесстрашию детей на фоне заметной растерянности Вали от страха о возможных последствиях с ней и с детьми в незнакомом глухом лесу, если мы с отцом не найдём их…
Дядько Коля взял Вову на левую руку, прижав его к себе и накинув сверху полу плащ-накидки, правой рукой взял небольшой чемодан с вещами и пошёл в гору. Артюшу взял на руки отец, а я – остальные вещи и пошли с Валей следом за ними…
Пока мы добрались до подвод, туман у вершины почти полностью рассеялся, оставшись белой полосой лишь над лощиной, дождь перестал, но стало почти темно. Второй ездовой предложил детей уложить на приспособленную им для них до нашего прихода «перину» на подводе, как я понял, Дядька Коли из скошенной для лошадей травы.
- Петро Седов! – представился он, протянув руку мне и отцу.
Разместили детей, укрыли их накидками, не снимая мокрой верхней одежды с них, и поехали…
Дети сразу уснули. Мы с Валей сели рядом с детьми на подводу Дядька Коли впереди, а отец на подводе Петра Седова рядом с ним следом…
Перейдя за перевал, шли с него на спуск в темноте, и я чувствовал, что Дядька Коля двигался почти на ощупь, надеясь на чутьё лошадей на знакомой им дороге. Я догадался, что он, надеясь именно на это, нас с детьми поместил на свою подводу. Однако я всё время был на стороже. Но всё равно, будто с меня свалился огромный груз, и я, уже не сомневаясь, что сегодня мы непременно будем у родителей Вали, и будем в очередной раз угощаться тёщиными блинами с яичницей и с мёдом, на миг отключился и уснул. Но… вдруг смешались: грохот и крик: стоп, стоп. Подвода остановилась. Я, проснувшись и почувствовав в темноте, что подвода идёт передком вниз под откос, сразу соскочил с подводы, и, не видя в темноте что впереди, я схватился за заднее колесо подводы, упёрся в попавшую под ногу опору, и со всех сил держал колесо, не зная, помогаю ли я этим чему…
Тем временем, Дядько Мыкола в темноте впереди запричитал: «Как же ты, Машенька?», а Дядь Петро и отец спустились к нам… и при свете спичек и на ощупь определили, что передними колёсами нашей подводы корпус Машеньки прижат к громадному корню дуба почти над пропастью и тем самым предотвращена катастрофа с трагическим концом. Я только тогда понял, что не к чему мне держать колесо, но, всё же, отпустил его осторожно…
С большим трудом освободили лошадь из теснины.
- Бог, всё же, есть! – воскликнул Дядько Мыкола, перезапрягая лошадь после её освобождения от подводы и западни.
- Я согласен, дядь Коля, если в данном случае вы имеете в виду себя! – сказал я ему, восхищаясь его выдержкой и умением распутывать постромки в темноте лишь при свете спичек, поджигаемых отцом одна за другой…
Когда, всё же осмотрелись при помощи спичек, оказалось, что лошадей выбросило с дороги влево к обрыву в виду внезапного задевания оси переднего левого колеса подводы за высоко спиленный ствол придорожного молодого дуба, а лошадь с той же стороны, споткнувшись, упала. А сама подвода держалась над пропастью не благодаря корпусу лошади, а, зацепившись за тот высоко срубленный дубок, и не к чему были также мои усилия держать правое заднее колесо подводы…
Только мы спустились с перевала и заехали на окраину станицы, хлынул дождь с новой лавиной – уже настоящий и подъехали к дому Валиных родителей заполночь под ливень.
Я, сидя рядом с детьми и думая, будто вновь может что-то с ними случиться, их придерживал, размышляя о причинах и возможных последствиях катастрофы на спуске с перевала горы Шахан…
Невольно стал вспоминать свои путешествия в детстве в горах с пожилыми людьми, которые по поводу каждого неприятного случая говорили о народных рекомендательных мудростях. Я вспомнил наставления доставщика нашего колхоза продуктов скотоводам на Лагонаки и молочную продукцию в колхоз довоенных лет Матевоса Янукяна, который говорил мне, что всегда, когда идёшь по лесу, и что-то рубишь там, надо думать о людях, которые могут идти там же после тебя. Видимо, тот человек, который рубил ствол того молодого дуба у гужевой дороги выше уровня оси колеса подводы, об этом не думал…
- Дедушка Амбарцум! – Зов Дядька Мыколы и стук его кнута по калитке двора, перед которой остановились лошади, вернули меня к реальной жизни. – Дедушка Амбарцум! – Громче постучал и повторно позвал он отца Вали. – Извини, сосед, за слишком поздний час, но прими дорогих гостей!..
Я поразился, что дети только сейчас проснулись, прозевав возможную трагедию на перевале. А тем временем в доме появился свет керосиновой лампы, хрустнула дверь, и я услышал знакомый «кхя-кхя» тестя…
Хотя дети были сонными, но они, как только я их снял с телеги и направил в дом пошли к открытой веранде дома на свет от открытой двери, держа, как обычно, друг друга за руку…
Родители и Надя всполошились и пригласили всех в дом, в том числе и своих знакомых соседей ездовых, но те отказались – пообещали в другой раз и, пожелав приятной встречи и спокойной ночи, уехали…
Так и не успел я объяснить Дядьке Коле, почему я считаю, что «Оказывается, есть звери и людской породы», имея в виду лесозаготовителя и его шофёра.
На следующий день утром распогодилось и, будто, лето вернулось. И мы с Валей решили у родителей детей не оставлять, а через день вместе с ними, оставив моего отца у родителей Вали, выехали в Туапсе обратным путём через Майкоп…

ОБУСТРОЙСТВО В ТУАПСЕ
Своего жилья в городе у нас не было. Поэтому руководство горисполкома поставило меня на льготную очередь на предоставление квартиры, согласно Постановлению Совета Министров СССР как демобилизованный из Вооружённых Сил по сокращению численности их личного состава в течение года, как было там сказано.
Вспоминая свою встречу с первым ответственным работником горисполкома, с заместителем председателя горисполкома Баранчиковым (не запомнил его имя и отчество), не могу умолчать о впечатлении, какое он произвёл на меня с первых минут беседы с ним. Он встретил меня приветливо: привстав, подав мне руку и показав на стул за столом для посетителей у своего рабочего стола, только тогда сел за свой рабочий стол и сам. Когда он привстал, я заметил, что он солидного телосложения, высокого роста и прихрамывает на одну ногу. Был немногословен, прочитав все документы, сложил их в папку, не задав никаких дополнительных вопросов, сказал, что я в течение месяца получу письменное подтверждение о постановке на льготную очередь на предоставление жилья, и добавил: «а когда подойдёт эта очередь, пока сказать трудно…», и, вновь подал мне руку в знак окончания приёма…
Хотя я приёмом остался доволен, но, исходя из откровенного разговора, понял, что до предоставления мне квартиры пройдёт немало времени и пока где-то надо жить…
Нас всей семьёй, включая наших Вову трех и Артюшу двух лет, временно приютила на своей квартире наша далёкая родственница Мария на улице Энгельса. Эта улица в то время была продолжением улицы К.Маркса, начиная от, пожалуй, самого в то время красивого двухэтажного здания тогдашней 5-й школы в конце платановой аллеи (теперь там вместо этого здания устроена платная автостоянка) до улицы Кронштадтской.
Квартира родственницы состояла из одной большой комнаты без удобств, с печным отоплением. У неё была одна дочь Ира, которая уже училась во втором классе 5-й школы. Вместе с ними в одной комнате с семьей разместились и мы. Поэтому на ночь кровати отгораживали одну от другой переносными ширмами. Но мы были рады и благодарны и этому, ибо другой возможности не было.
Несмотря на жилищные неудобства и мою занятость на пока незнакомой мне работе, бывая почти ежедневно в командировке по району, я постоянно помогал Вале по дому и принимал участие в систематически проводимых ею мероприятиях по воспитанию детей, используя каждую свободную минуту. Вместе с Валей или сам читал им детские книги и затевал познавательные и воспитательные игры, записывал вчерне свои мысли и наблюдения за поведением детей и рассказы Вали об этом с планом их обработки в будущем, считая это моим основным хобби.
Теперь, перечитывая те записи, содержание многих из них нахожу полезными для воспитания детей другими молодыми родителями и для самих детей разного возраста, несмотря на то, что в настоящее время, к сожалению, изменились понятия ценности тех воспитательных методик. Считая, что основной принцип воспитания детей к прилежности, уважительному отношению к взрослым, к другим детям и других позитивных черт остаются основой для всех эпох, решил предложить вниманию читателя некоторые из тех записей.

ВОСПИТАНИЕ ДОБРОТЫ
В том доме по соседству с комнатой нашей родственницы, жила и другая молодая семья, у которой был мальчик чуть постарше нашего сына Артюши, но был болезненным и слабеньким. Наши дети с ним быстро подружились и часто с самого утра играли вместе во дворе. Однажды, выходя из дома и направляясь на работу, я заметил такую картину. Тот мальчик и наш Артюша, как всегда, мирно играли рядом, присев на корточках. Я, как и ранее, попрощался с ними на ходу, не называя имя каждого, и прошёл мимо, но тут же услышал истерический крик того мальчика. Отвернувшись, заметил, что они натужно держатся за концы небольшой палочки и тянут её каждый к себе. Артюша это делал, молча, натужно держа за конец палки, а мальчик кричал в слезах, делая то же самое. Мне трудно было разобраться, кто у кого отнимает ту палочку, а для выяснения не было времени. Я попросил Артюшу отдать палочку мальчику, а он удивленно посмотрел на меня с прищуренными глазами снизу вверх, мол, почему именно он должен отдавать ничейную палочку?.. Но палку не отпускал в ожидании моего ответа на его молчаливый вопрос. Тем временем мальчик перестал плакать, но палку тоже продолжал держать, глядя на меня, видимо, надеясь, что я… повторю распоряжение. Я понимал, что палка, найденная во дворе – ничейная. На минутку остановился в раздумье, как в такой ситуации мне поступить, и, не найдя выхода, спросил: «Кто из вас эту палку нашёл?». Оба, не отпуская палку, промолчали, смотря снизу вверх то на меня, то друг на друга. Была потешная ситуация… мне было интересно поговорить с ними для изучения детской психологии, но я спешил, и сказал Артюше: «Артюша ты же сильный, а мальчик слабенький, отдай ему эту палочку, а себе найди другую. Раз он слабенький, ты должен ему помогать». Погладил его по головке и пошёл. Оглянувшись уже с улицы, закрывая калитку, заметил, что палка в руках того мальчика, а Артюша держит его за руку... и идут они по двору, а когда вернулся с работы на обед, с ними играл во дворе и старший наш сын – Вова. Я стал у калитки, чтобы понаблюдать за ними: они продолжали мирно играть, и, если надо было им перелезть через какое-то препятствие, Вова и Артюша помогали тому мальчику... Увидев меня, Вова и Артюша побежали ко мне, а тот мальчик, отстав от них, но им вдогонку тоже подошёл ко мне с той палочкой в руке. Я погладил всех по головке и сказал тому мальчику: «А теперь эту палочку дай поиграть Артюше, а он потом опять вернёт её тебе». Он, нехотя протянул палку Артюше, а тот «гордо» заявил: «Спасибо! У меня есть вон две штуки», показал он на угол площадки, где лежали ими собранные и аккуратно сложенные разной формы палочки…


ДЕТСКАЯ ДОГАДЛИВОСТЬ
Как я рассказывал, квартира нашей родственницы состояла из одной комнаты с печным отоплением, и как только начались холода, чтобы затопить печку, вынуждены были одну кровать отодвинуть от топки печи, а тогда разместиться не могли. Поэтому пришлось мне искать другую квартиру.
Искали нам квартиру все родственники и знакомые, а после работы и в выходные дни и сам включался в это дело. В этой беготне я быстро ознакомился с городом и в некоторых деталях психологии людей.
В поисках квартиры набрёл на дом моего школьного товарища Аркадия (Ардаша) Торосяна, и обрадовался тому, что, если они и не примут меня, но в городе будет хоть моральная поддержка. Но радость была лишь на миг – он был на учёбе в Баку вместе с женой, а дома у них жили квартиранты – их родственники.
Бывало, находим квартиру и представляемся, кто мы такие. Пока речь шла о том, что я врач, а жена учительница, сразу показывали комнаты и бытовые условия – будто давали согласие. А как только уточняли, что у нас двое детей, получали категорический отказ. Но, тем не менее, нашёлся добрый человек – директор Туапсинского или Пшишского (не помню) лесхоза, который, выслушав нас и сжалившись, дал согласие принять нас на квартиру в своём частном доме на улице Щорса, 2. Он оказался добрым и порядочным человеком, но, к сожалению, я забыл, как звали его. Для удобства изложения дальнейших событий назовём его Петром Ивановичем. На той квартире мы с семьей жили недолго, но там встретили первый Новый год в городе Туапсе.
На праздновании того Нового года проявилась очередная черта наших детей, ради описания которых, собственно, и начал я писать этот рассказ. Мы с Валей (особенно – она) и ранее, несмотря на неблагоприятные жилищные условия и материальные трудности, уделяли детям максимум внимания и старались дать им правильное воспитание.
На новую квартиру мы перешли под Новый год. Накануне ночью, когда дети спали, мы нарядили ёлку, а утром, когда они проснулись и умылись, мы начали наш семейный миниутренник. Каждый из детей должен был заработать приз, исполнив песню или декламировать стих для «Деда Мороза», который стоял вместе со снегурочкой под ёлкой, и пообещать ему хорошее поведение всегда и отличную учёбу, когда пойдут в школу. Валя голосом деда мороза задавала каждому из них вопросы, а они должны были на них отвечать, глядя на «Деда Мороза» под ёлкой...
Начали со старшего – Вовы. Он на все вопросы ответил точно и чётко. А когда очередь дошла до Артюши, и Валя задала ему те же вопросы, он некоторое время молчал: то ли не знал ответов и нашёл выход, то ли не был уверен в том, что может обещание выполнить, или действительно понял что это только игра. И… вдруг, глядя поочередно на каждого из нас троих, и, показывая пальцем на «Деда Мороза», заявил: «Он же неплавдашний?!».
Мы с Валей, присев от удивления, расхохотались, а дети вопросительно смотрели на нас, а потом…
- Ты что ли не понимаешь? Так надо! – обратился к Артюше Вова после паузы

ПРЕДАТЬ МОГУТ ТОЛЬКО СВОИ
В правдивости и мудрости этого изречения убедился я в очередной раз, попав во временные трудности в Туапсе.
Вскоре после прибытия в Туапсе я переставал получать положенное пособие после увольнения в запас. Валю с двухгодичным учительским образованием на работу в городских школах не принимали, и мне трудно было содержать семью, работая один на одну ставку врача-инспектора районного отдела здравоохранения, оплачивая частную квартиру…
Я обратился к председателю райисполкома Вартаняну, и, объяснив ситуацию, попросил выделить мне из районного фонда в городе или в пригороде, хотя бы комнату и помочь в устройстве жены на работу в сельской школе, в наличии возможностей которых я был осведомлён. Он с ухмылкой и от природы косым взглядом заявил: «Езжай в Шаумян, и там будет и квартира, и работа для супруги». Это меня не столько обидело, сколько возмутило, ибо он заранее знал о причине моего перехода на работу с нормированным рабочим днём. Тогда я решил под руководством этого человека не работать, но, не сказав ему ничего, ушёл…
Недели через две я обратился к заведующему райздравотделом Смоликову с просьбой предоставить мне совместительство на 0,5 ставки санитарного врача, обосновывая это тем, что при поездках по району как инспектор райздрава, буду осуществлять и санитарный контроль над подконтрольными объектами, но он предложил мне с этим вопросом обратиться к Вартаняну. Он объяснил, что вопрос предоставления совместительства специалистам районного масштаба решает он. Я, конечно, не хотел к нему обращаться, но решил ещё раз испытать его лояльность ко мне.
На этот раз уже главный врач Шаумянской больницы был найден, и он мне предложил должность участкового врача в посёлке Садовый, обосновывая это тем, что там будет работа и жене, можно развести свиней и пчёл…
Я окончательно убедился в том, что этот человек ищет во всём в первую очередь пути решения своих проблем… и, окончательно решил, уйти из системы райздравотдела. Начал искать в городе не только квартиру, но и работу…
Не имея ещё гражданского костюма, я ходил в военной форме – в кителе без погон, и это, в какой-то степени, меня освобождало от необходимости лишних объяснений причины моего обращения о трудоустройстве.
Главным врачом городской больницы в то время был Зверков (имя и отчество не помню). Начал с посещения его. Он мне показался слишком официальным, и даже – нелюдимым. В трудоустройстве он мне отказал, даже не выразив сочувствия.
В тот же день я обратился к главному врачу портовой больницы.
- Гутнер Виктор Наумович. – В ответ на моё представление с названием своей фамилии, имени и отчества, вставая, представился и он, и, поздоровавшись за руку, предложил сесть на стул против своего рабочего стола, а сам продолжал медленно ходить по комнате.
Он по своему телосложению немного напоминал начальника медицинской службы Северного ВМФ полковника Цыпичева из прежней моей книги, но живот и рост немного поменьше. Как только я изложил цель моего посещения, он ответил, что у него вакансий нет, но в СЭС порта – рядом, он показал в окно на двухэтажное здание, искали врача на солидную должность.
- Может, попытаете счастье? – предложил он, назвав фамилию, имя и отчество главного врача, хотя, как я убедился чуть позже, можно было это не делать…
Поступая на единственный – лечебный факультет Кубанского медицинского института, и направляясь сейчас к главному врачу больницы порта, я никак не думал, что стану работать в СЭС, и полюблю и эту работу, хотя нас в институте готовили универсалов. После проявленной непорядочности ко мне моим земляком, моих мытарств, хотя и в течение короткого времени, я решил остаться в Туапсе на любой работе, в первое время – даже не на врачебной работе. Тем более – был готов освоить новую для меня врачебную специальность…
На дверях кабинета главного врача СЭС написано: Вопленко Валентина Васильевна и часы приёма по личным вопросам. Я понял, что информация моего коллеги Гутнера о её главном враче была излишней, но был жестом внимания того ко мне.
- Разрешите, Валентина Васильевна? – постучав по полуоткрытой двери, обратился я к моложавой женщине с соломенного цвета (вероятно – под действием перекиси водорода) волосами, сидящей за рабочим столом на венском стуле.
- Пожалуйста! Заходите! – Сказала она, приняв за столом официальный вид и слегка улыбнувшись. – Садитесь. пожалуйста! – Указала на стул для посетителей против себя, погасив сигарету в пепельнице.
- Валентина Васильевна! Я уже почти год как, попав под сокращение личного состава Вооружённых Сил страны по поводу болезни жены, поработав около года в Адыгее ординатором и потом главным врачом ройной больницы, недавно приказом заведующего краевым отделом здравоохранения Промского перевёлся на должность инспектора райздравотдела, хочу оттуда уйти и ищу работу. О себе ничего говорить не буду, ибо, что бы я о себе не сказал, вы имеете право взять под сомнение. Единственно, в чём могу дать вам гарантию, это то, что вы моей работой будете довольны. – Рассказал я о себе на одном дыхании неподготовленную фразу.
Она тут же без всяких вопросов и комментариев через секретаря вызвала некоего Мазманяна.
Хотя фамилия вызванного человека была армянская, но мне незнакомая, а когда тот зашёл, я заподозрил, что он не чистокровный армянин.
- Слушаю вас, Валентина Васильевна! – сказал тот, входя в кабинет, и, не обратив на меня внимания и не поздоровавшись, прошёл мимо меня к окну, и, став почти за моей спиной, пристально разглядывал меня.
К тому же, он и без того был ростом намного выше меня, да и… я сидел, а он стоял, и получилось так, будто он слишком надменно и косо разглядывал меня с верху вниз с ног до головы...
Я старался на него не смотреть, чтобы своим поворотом к нему и взглядом на него снизу вверх, не усугубить своё и без того комичное положение.
- Эдуард Павлович! – Обратилась к тому мужчине сходу овладевшая моей симпатией Валентина Васильевна. – Вот человек на вашу нынешнюю должность. Вам придётся, став главным врачом, с ним работать. Поэтому и представляю его вам. Если согласны, сейчас же я дам радиограмму об отмене моего ходатайства об утверждении того человека, на которого отправили документы утром.
Мазманян, переступая с ноги на ногу, перешёл ко мне анфас и протянул руку… Взяв его руку, представился, на что он ответил сдержанно.
- Надеюсь, сработаемся! – Сказал он в нарочито подчёркнутом серьёзном тоне, переведя взгляд на Валентину Васильевну.
А она тут же вызвала секретаря Римму Михайловну Плеханову, которая, как я понял, выполняла и функции, инспектора отдела кадров. Она, жеманно поклонившись, выполняла распоряжение главного – подала на стол ей форму учёта кадров, которую я заполнил. Прочитав её, Валентина Васильевна посоветовала написать заявление на её имя с просьбой приять меня на должность заведующего санитарно-карантинным отделом СЭС, и сегодня же написать заявление об увольнении в райздравотделе, но предложила никому не говорить о том, что я перехожу на работу к ним, ибо горком их накажет за переманивание кадров.
Рекомендацию Валентины Васильевны я выполнил чётко. Но Смоликов заявил, что приём и увольнение работников отделов исполкома тоже занимается сам Вартанян. И с заявлением о моём увольнении пришлось побывать у моего когда-то уважаемого человека ещё раз. Вернее – у человека, который сам поколебал моё уважение к нему, но у меня, всё же не было к нему зла, понимая его положение и его возраст…
- Куда уходишь? – спросил он, прочитав заявление.
- Заведующим отделом здравоохранения и полставки ординатора больницы. – Соврал я.
- Где? – Спросил он, протягивая мне подписанное заявление.
- Скажу потом. – Ответил я коротко и ушёл, поблагодарив, но, не прощаясь за руку…
Я был благодарен ему, хотя бы за то, что он отпустил меня без положенной отработки дней при увольнениях, и через короткое время я был на новом месте работы – в СЭС порта при уже новом её руководстве.
Главным врачом СЭС был уже Мазманян Эдуард Павлович, а я занял бывшую его должность заведующего санитарно-карантинным отделом – СКО со статусом неофициального заместителя главного врача СЭС. а Валентина Васильевна перешла заведующей санитарным отделом СЭС, и мы с ней продолжали общаться при обсуждении многих административных и общественных вопросов.
Несколько месяцев спустя после перехода на работу в СЭС порта мне предоставили 0,5 ставки хирурга поликлиники порта и избрали меня секретарём объединённой первичной партийной организации больницы и СЭС порта, и однажды был на совещании в объединённом горкоме партии, где мы с Вартаняном встретились…
- О! Что ты тут делаешь? – спросил он меня удивлённо. – Значит обманул?
- Долг платежом красен. Надеюсь, я вас не обидел? Для меня вы остаётесь уважаемым человеком!.. – сказал я ему пожав его протянутую мне руку…
Однако у нас с ним, как не старались оба, мне казалось, откровенных теплых отношений не сложилось. Наши с ним встречи происходили лишь спустя много лет, и не по нашей с ним инициативе, а по инициативе других – общих нам с ним знакомых людей по поводам, связанным с проблемами в жизни тех лиц.

ВНОВЬ ИЩЕМ КВАРТИРУ
На той квартире, на улице Щорса, мы жили недолго. Однажды, в конце января, когда я после работы шёл домой, встретил Валю с детьми. Она вела детей за руку тепло одетых, и, встретив меня, стала вытирать заплаканные глаза. На мой вопрос, что случилось, она заявила, что в этой квартире жить больше не хочет. Сначала она отказывалась объяснять причину, но после настоятельной просьбы рассказала, что хозяйка требует, чтобы мы ушли из её квартиры, не пускает на кухню ни её и ни детей. Я успокоил её, взяли детей за руку, и пошли назад. По дороге домой я продолжал попытки добиться от Вали объяснения причин её отказа жить в данной квартире, но меня отвлекли дети вопросом. Не помню, кто из них спросил, показывая на обгонявшую нас грузовую машину: «Папа, почему эта машина с красным флажком? Что? Сегодня разве праздник?». Я в ожидании ответа Вали на мой вопрос, ответил им, что красный флажок на кабине вешают не только, когда праздник. Когда по поводу праздника, флажок бывает с государственным гербом: серп и молот, а такой флаг, как у этой машины, без герба, вешается тогда, когда машина везёт опасный груз как – предупреждение об этом. Видите машина с необычно длинным прицепом. Люди могут думать, что машина уже прошла и выйти на дорогу и попасть под прицеп. А красный флаг предупреждает их. Видите, красная лента и на трубе прицепа, чтобы люди видели и её. Я так детально отвечал на вопрос детей и для того, чтобы дать Вале успокоиться. А как только я закончил ответ детям, не дождавшись ответа Вали, вновь обратился к ней, и она стала рассказывать причину своего отказа дальше жить в этой квартире. Оказалось, что уже в течение несколько дней, как только я ухожу на работу, а мужа хозяйки дома нет, она начинает с Валей ругаться и придираться к детям по поводу всяких мелочей, и требует, чтобы мы уходили из их квартиры. Я пытался её успокоить, а когда вскоре пришли домой, попытался выяснить у хозяйки истинную причину её требований.
На первый же мой вопрос, какие у неё претензий к нам, она на повышенных тонах заявила, что якобы мы приехали из Америки и хотим их отравить, что дети исцарапали все её чайники. Хотя у них на кухне стоял всего один эмалированный чайник, и был он без единой царапины. Да я и сам знал, что дети без мамы или без её разрешения на кухню никогда не ходили. Я показывал ей на абсолютное отсутствие царапин на чайнике и рассказывал кратко, кто мы такие, и откуда приехали в Туапсе. Но, мне показалось, что мои попытки объясняться были тщетны.
У них был единственный сын, который учился, как помню, в третьем или четвертом классе. Мальчики полюбили друг друга. Он с нашими детьми играл с удовольствием, но мы старались делать так, чтобы они мальчику не мешали в подготовке уроков. Пока я беседовал с хозяйкой на кухне её мальчик пару раз заходил туда. Думая, что он своей маме хочет что-то сказать, в такой момент я замолкал. Это я делал с одной стороны для того, чтобы он не слышал наш с его матерью неприятный разговор, с другой – чтобы, если хочет что-то сказать, не мешать ему в этом, а он на мгновение, молча криво глядя на мать, уходил.
Я попросил хозяйку успокоиться, пообещав, что мы в ближайшие дни уйдем, как только найду квартиру, после чего она несколько успокоилась.
Хозяин квартиры – её муж был культурным человечным человеком. Работая в лесу, домой приходил через каждые два-три, а иногда, и 4 дня. В каждый приход он, как правило, приносил лесные гостинцы, и его приход домой для наших детей и его единственного сына был как праздник. Он с ними со всеми находил общий язык. Поэтому я не терял надежду на то, что, днями муж хозяйки вернется, поговорит с женой, и та остепенится, а тем временем, думал, успокоится и Валя, и, всё же, мы останемся в данной квартире, хотя бы до лета, но на всякий случай решил завтра же начинать искать другую квартиру...
На наше счастье, в тот же день поздно вечером хозяин вернулся домой… Он, как всегда, пришёл радостным и с гостинцами и предложил их детям – своему сыну и нашим детям. После того, как он снял с себя сапоги, поменял мокрую одежду, садясь за ужин, пригласил меня составить ему компанию, но я, поблагодарив, объяснил, что мы уже ужинали. А после ужина в краткой беседе я сообщил ему, что с завтрашнего дня мы начинаем искать другую квартиру, и, как только найдем, мы с семьей от них уходим...
- А что, у нас не понравилось? – виновато спросил он и добавил, не дожидаясь моего ответа. – Правда, у нас тесновато, но, как говорят, в тесноте, да не в обиде.
- Да, у вас нам нравится, и условия устраивают, но... есть одно но, сделал я паузу.
- А в чем дело? – удивленно оживился хозяин, поглядывая то на меня, то на Валю, сидящую на детской кушетке, то в открытую дверь на кухню, где хозяйничала его жена.
Я решил сразу ему не отвечать, надеясь, что жена его слышит наш разговор и заговорит сама, но она молчала. Тогда я по своему обычаю: о серьезных вещах говорить стоя, встал со стула, на пару шагов отошел от собеседника, обдумывая, сказать ли, и как сказать хозяину о причине нашего решения уйти от них, чтобы это не отразилось на его отношении к своей жене. Я вынужден был думать об этом, ибо по тому, как относятся к нам единственный их сын и сам хозяин, они не сторонники, чтобы мы от них ушли. Если хозяин узнает истинную причину нашего ухода от них, то между ним и женой, я думал, могут начаться трения, но, если не сказать, тогда хозяин нехорошо подумает о нас. Да ещё жена может наговорить о нас всякое, и нехорошие слухи о нас пойдут по городу... попробуй тогда докажи всем, что ты не такой, как она тебя обрисовывает. Если до этого не каждый соглашался пускать к себе на квартиру из-за наличия у нас детей, то теперь прибавится ещё и грязный ярлык: «скандальные люди»…
- Нет! – подумал я, пусть они свои семейные отношения решают сами, но я не должен обманывать этого порядочного человека и незаслуженно ставить под удар авторитет свой и своей семьи из-за невоспитанной, а более вероятно – психически ненормальной женщины.
- Так, Сергей Агопович, в чем же тогда дело? – вновь спросил хозяин в обиженном, видимо, моим долгим молчанием тоне, не дождавшись ответа и от своей жены.
- Петр Иванович! – я обратился к хозяину, повернувшись к нему. – Я, мои дети и жена чувствуем ваши с сыном доброжелательное к нам отношение, но хотелось бы услышать от вас, есть ли у вас какие-либо затаенные от нас претензии ко мне и к моей семье?
- Да вы, что, Сергей Агопович? – он тоже встал и шагнул ко мне. – Какие претензии? – Он посмотрел в сторону кухни, где жена продолжала убирать и мыть посуду. – Иди сюда! – догадавшись, что причина нашего намерения уходить от них исходит от неё, хозяин возмущенно позвал жену, а, когда та не отозвалась, спросил её строже и громче, - может, есть претензии у тебя? Почему молчишь?..
Я молча ждал ответа хозяйки на зов своего мужа, но она долго молчала. Тогда, не дождавшись её ответа мужу, и поняв, что хозяйка всё равно будет настаивать на своём мнении, и начнётся у них семейный скандал, во избежание этого я сам обратился к ней.
- Мы не американцы и в Туапсе приехали не из Америки, а из нашей Советской Армии, где я служил, - сказал я ей, - а что касается царапин на чайнике, которых, якобы нанесли мои дети, я куплю новый, хотя на нем никаких царапин я не обнаружил.
- Я тебе дам американцев! И чайник тебе поцарапаю вместе с тобой! – Хозяин направился на кухню, где была его жена, продолжавшая молчать.
Я его придержал и попросил не волноваться и из-за нас не ссориться с женой.
- Я с ней ссориться не буду, – остановившись, спокойно сказал хозяин, обращаясь в сторону кухни и повернувшись ко мне, – я просто её выгоню. Мне надоело: работать не хочет, квартиранты ей не нравятся… – вернулся он и сел на стул у стола в средине зала.
- Уважаемый Петр Иванович! – обратился я к хозяину. – Я, признаться, надеялся, что, когда вы вернетесь домой, удастся с вашей помощью достичь взаимопонимания с вашей супругой, но теперь понял, что это не удастся. Поэтому, давайте расстанемся друзьями. И вы, и сын ваш Толик прекрасные люди, да и супруга ваша неплохой человек, но, видимо, страдает подозрительностью. – Я предусмотрительно не назвал её психически больной. – Поэтому не надо ссориться с женой из-за нас. Единственно прошу вас, я уже сказал вашей супруге, убедите её, чтобы она потерпела немного, пока мы найдем квартиру…
- Сергей Агопович! – опять Петр Иванович нервно поднялся со стула и стал прохаживаться по комнате. – Не торопитесь, и в абы, какую квартиру не надо переселяться зимой с детьми. Надеюсь, всё уладится, – пожал он мне руку, посмотрев и кивнув головой в сторону кухни...
Со следующего дня я начал искать новую квартиру: ходил по адресам в объявлениях, и узнавал у сотрудниц адреса сдающих квартиры внаем, но поиски в течение недели не увенчались успехом. Основная загвоздка опять была в детях: никто не желал предоставлять жильё семьям с детьми. А однажды хозяйка по очередному адресу, на улице Урицкого, 7, сообщила, что их соседи, напротив – через улицу, построили дом и недавно переселились туда, и предложила обратиться к ним.
Это был дом по той же улице под № 4. Хозяин квартиры оказался моим давним знакомым, с которым вместе играли в детстве ещё в селе Катково, где жили наши родители в тридцатые годы, но это было слишком давно – в детстве, а теперь мы выросли и стали зрелыми мужчинами, и, разумеется, друг друга не узнали. Тем не менее, он выразил готовность мне помочь, но летом, когда они закончат стройку второй половины дома, которую собираются сдавать внаём квартирантам, но сейчас она не готова. Я спросил, в какой степени та половина не готова, и пообещал срочно её достроить, надеясь на своё умение выполнять строительные работы.
- Да что вы? – с улыбкой завопили жена и теща моего друга. Там же пока ещё невозможно жить даже летом...
Я настоял, чтобы разрешили мне посмотреть эти комнаты. Оказалось, что действительно в них черный пол покрыт глиной и стены помазаны по первому разу только что, и они ещё сырые.
Когда я заявил, что я согласен поселиться в эти комнаты, они ахнули и категорически заявили, что им стыдно брать квартирантов в такие комнаты. А я заявил, что при их согласии я вселяюсь, а как мы будем жить в таких условиях, это моя проблема. Единственное условие – чтобы разрешили мне достроить эти комнаты и веранду их материалом по их проекту без оплаты за квартиру. Пообещал стройку закончить до осени текущего года. А после окончания стройки оплата за квартиру будет такая же, как мы договоримся сейчас.
Хозяева удивленно доказывали, что там без окончания строительных работ жить невозможно, но, когда я объяснил им ситуацию и показал, как я собираюсь размещать скудную мебель на временно накинутых на балки пола досках, они согласились…
На следующий же день после работы заготовленные хозяевами для пола доски расстелил без их обработки, уплотнения и закрепления, чтобы ходить не по мокрой глине, а замазка пола могла сохнуть, и, боясь, что хозяева могут передумать, в тот же день перевёз туда семью и вещи из прежней квартиры.
При частичной помощи родственников в указанный срок своё обещание новым хозяевам выполнил, и там мы прожили в тёплой и тесной дружбе с ними как родственники около четырёх лет.
Наверно, читателя интересует, как мы расстались с семьёй прежнего хозяина Петра Ивановича? Когда мы уходили, вся семья Пётра Ивановича была дома. Они с сыном доброжелательно с сожалением о том, что мы уходим, помогали нам грузить вещи на машину, а жена всё время сидела на кухне. Когда, после погрузки вещей на машину, я, заглянув на кухню, попрощался с ней, она, сидя у кухонной плиты, промолчала и даже не взглянула на меня. Её вскоре после нашего ухода от них, положили на некоторое время в стационар психдиспансера по поводу психоза. А с Петром Ивановичем и его сыном мы встречались по-приятельски и после нашего перехода в другую квартиру…
Несмотря на крайние неудобства в новой недостроенной квартире, если её можно было пока так назвать, и, несмотря на свою повседневную занятость основной работой и стройкой, я пытался создать размеренный ритм жизни нашей семьи и в описанных условиях…
Валя устроиться на работу не могла, и по этой причине я был единственным кормильцем семьи. Ещё до окончания обещанных хозяевам строительных работ главный врач больницы моряков, как её тогда называли, мне предоставил дополнительную работу на 0,5 ставки хирурга поликлиники порта, а ещё через месяц меня избрали членом бюро, а потом – секретарем объединенной первичной партийной организации СЭС и больницы. А позже руководство горкома партии утвердило меня внештатным инструктором горкома. Ещё через некоторое время утвердили лектором «общества знание», внештатным корреспондентом местной газеты «Ленинский путь», и включили в группу народного контроля города. Так что я был загружен работой по профессии и по общественной работе до предела. Но, несмотря на такую нагрузку, я иногда брал оплачиваемую работу: платные лекции, уроки в техучилище и др., чтобы, было чем оплачивать частную квартиру и материально обеспечить семью. Бывало время, когда я неделями видел жену и детей только ночью спящими, и то, когда не бывал на ночных дежурствах на станции скорой медицинской помощи или в СКО.
Теперь, когда, перебирая свой архив, и вспоминая пройденный свой путь, удивляюсь, как я мог выдержать ту нагрузку, и успевать делать всё это. Причём, скажу не в порядке самобахвальства, а в порядке констатации, что со стороны руководства служб и общественных организаций, по поручениям которые мне приходилось выполнять, не только не было ко мне претензий, а к знаменательным датам получал от них поощрения.
При такой моей занятости почти вся нагрузка по организации воспитания детей и организации их досуга дома и вне дома ложилась на плечи Вали. Но даже при такой занятости я, хоть урывками, помогал ей. Между делом на работе и дома находил время читать периодическую и художественную литературу, чтобы не отстать от жизни, и делать записи о прочитанном материале и о своих наблюдениях, хотя бы вчерне, планируя их обработку в будущем, когда будет свободное время, не забывая о своём давнем намерении написать воспоминания.
И вот, благодаря сохранившемуся здоровью и памяти, на девяностом году жизни я занимаюсь над осуществлением своей мечты, приводя в порядок старые записи, уточняя оставшиеся в памяти реальные события и имена действующих лиц в прошлом и пытаясь лишь придать им художественную форму, чтобы текст читался интересно и легко...

МЕЛОЧИ ВРАЧЕБНОЙ ЭТИКИ
Почти все жалобы населения города по здравоохранению, а иногда и другие жалобы разбирал по поручению ГК КПСС я. Разбор некоторых из них, наиболее крупных и, думаю, поучительных, сыгравших существенную роль в дальнейшей моей судьбе, приведу несколько подробней.
Первая жалоба была от лаборантки «Курортторга» на терапевта городской поликлиники о том, что тот, якобы, не дал ей больничный лист в виду того, что она отказала ему в его домогательствах к ней.
В первые годы моей работы в городе Туапсе городская поликлиника располагалась в развалюшном здании у старого переезда шоссейной дороги из центра города в район Грознефти и на Сочи через железнодорожные пути, над которыми в настоящее время построен виадук.
До этого в той поликлинике я ещё не был ни разу и с коллективом не был знаком. Встретился сначала с автором жалобы и кое-что из её содержания уточнил. Затем, по телефону выяснил часы приёма врача, на которого была адресована жалоба, и я прибыл туда. Побеседовал с заведующей поликлиникой и с отдельными членами коллектива и в первую очередь с врачами и медсёстрами, работавшими в тот день и время в кабинетах, соседних с тем кабинетом, где, якобы происходил скандал. Ничего подозрительного на скандал никто не сообщил. В регистратуре проверил записи в амбулаторной карточке автора жалобы и по записям в ней убедился, что в выдаче больничного листка пациентка не нуждалась. Нет и записи о требовании пациенткой выдать ей этого листа. При «ОРЗ» с температурой 37 градусов, ясно, больничный лист не положен, хотя она доказывала, что термометр она держала недолго. Но вопрос домогательства врача на интимную близость с пациенткой уточнить было трудно. Побывал я в лаборатории, где работала автор жалобы. Сотрудники в беседе с ними дали ей нелестную характеристику: «Она спекулирует своей привлекательной внешностью, часто опаздывает на работу, отлучается в период работы и рано уходит с работы…». Но она в своей жалобе о данном случае очень грамотно доказывала свою правоту.
В жалобе и в личной беседе она указала, что врач принимал больных в кабинете без медицинской сестры, и, впустив её в кабинет, закрыл входную дверь в него на крючок.
Я знал, что врач так делать не должен, но спросил её: «доктор стал домогаться до начала опроса и осмотра вас и записей в амбулаторную карту, или потом, и, кстати, он осматривал и послушал ваши легкие, раздев, или как?»
- Потом! Сначала посмотрел горло, а потом потребовал раздеться, постукивал и выслушал легкие, - ответила автор жалобы.
- А почему вы считаете, что он домогался? – я прервал её внезапно.
- А для чего надо было меня так полностью раздевать и после прослушивания ещё мацать, груди, живот и… ниже?..
- И что дальше?.. Трусы тоже снимал?..
- Ещё чего не хватало? Я отстранила его руку и стала быстро одеваться…
- А доктор?.. – я опять внезапно прервал её.
- Он обиделся. Молча, отошёл и стал делать записи в амбулаторную карту
Последние её слова возмущения меня убедили в том, что доктор, которого я ещё недостаточно хорошо знал, скрупулезный специалист.
Забегая вперед, отмечу, что и позже, когда тот доктор перешёл работать к нам в портовую поликлинику, были жалобы на него за то, что он, надо или не надо раздевает больных и детально их осматривает. Иногда приходилось мне доказывать своим коллегам, что настоящий глубоко мыслящий доктор так и должен поступать. Он был молчаливым мало контактным человеком, но в последующие годы нашей совместной работы в доверительных беседах я узнал, что до освобождения Румынии Советской Армией он, якобы, был личным врачом бывшего короля Румынии.
Я убедился, что записи доктора в амбулаторной карте не связаны с её, будто, «отказом в его домогательстве», как доказывает пациентка. Я попросил её сделать в своей жалобе вышеуказанное уточнение времени проявления домогательства: до или после записей в амбулаторной карте.
На мой вопрос, почему она сразу не обратилась к заведующей поликлиникой, чтобы перемерили ей температуру тела, и почему в тот же день или на второй день не пришла на прием к другому врачу, если продолжала болеть, она ответила:
- На второй день был только кашель, температура уже была нормальная. Я знаю, что при нормальной температуре больничный всё равно не дали бы.
Она не знала о том, что я уже побывал у неё на работе, и выяснил, что она часто опаздывает на работу и раньше времени уходит с неё. Что она и в тот злополучный день не была на работе весь рабочий день, и заведующая потребовала от неё объяснение о причине отсутствия на работе во второй половине дня, и грозит ей наказанием. Однако я об этом говорить ей не стал, чтобы она не подумала, что я на неё собирал досье, и подтвердил, что по её тогдашнему состоянию больничный лист на тот день ей не полагался, я уточнил, что доказательств домогательства её врачом тоже у неё нет. Что касается закрытия двери на крючок, доктор объясняет тем, что он её, как и полагается, раздевал, и было нежелательно, чтобы кто-то, открыв дверь случайно, зашёл при раздетой женщине.
- И, самое основное то, - обратил я внимание автора жалобы, - что, если то, о чём вы пишете, действительно происходило, то оно, ведь происходило не где-то в отдельном здании, а в поликлинике, где у двери врача были очередные больные, рядом были другие кабинеты, другие врачи и, наконец, заведующий поликлиникой. И при несогласии с заключением или поведением данного врача вы могли обратиться к ним сразу, чтобы разобраться по свежим следам. А всего этого вы не сделала, а жалобу написали. Факты говорят о том, что ваша жалоба необоснованна.
Она недовольно встала. Сказала: «Вы все друг друга защищаете» и ушла, а я после этого пригласил коллегу и один на один сделал ему внушение, о его этическом просчёте, связанном с закрытием двери кабинета на крючок при осмотре женщины в отсутствии медсестры. Объяснил ему, что от заглядывания кого-то в кабинет при осмотре больного ничего страшного не случилось бы, а повод для жалобы появился…
Руководству же поликлиники рекомендовал обеспечивать прием врача вместе с медицинской сестрой, и на дверях установить шторы со стороны кабинета, чтобы предотвращать обозримость кабинета из коридора при открытых дверях в жаркое время года (тогда о кондиционерах и понятия не было).
Соответствующую информацию дал инструктору орготдела ГК КПСС, Григорьеву, который, ухмыляясь, одобрил мои действия и выводы, а автор жалобы повторно никуда с жалобой не обращалась.

ВЫПИСКИ ИЗ КНИГ, которые в тот период мне удалось прочитать.
«Враг ничем не может оскорбить меня. Оскорбить может друг, свой, близкий. Врагу естественно бить меня, а мне естественно на удар ответить ударом…. А не обижаться… и кончать жизнь самоубийством»
«Горе – не рваное платье, надо оставлять дома».
«Каждый цветок цветет в свое время».
«Можно распростираясь телом по земле, духом стоять во весь рост».
(«На сопках Манчжурии» Грифцова) 1957-й г. Туапсе.
«Человек не становится меньше оттого, что ему отрубят голову».
(«С петлей на шее» Юлиуса Фучика) 1957-й г. Туапсе.
«Не тот трус, кто испытывает страх, а тот, кто из-за страха может изменить своему делу».
«Трус – почти предатель сегодня, и, безусловно, изменник в борьбе. Поэтому трус в нашей стране – это презренное существо».
(Из очерков о Н. А. Островском) 1957-й г. Г. Туапсе.
«История жизни товарища Сталина – это непрерывный ряд побед над непрерывным рядом чудовищных трудностей».
(Анри Барбюс) Тогда же и там же.
«Скрытая рана доставляет больше страданий, чем открытая».
«Силен тот народ, который имеет крепкие семьи, живущие согласно, мирно и добродетельно».
«Тот, кто хочет свой народ видеть сильным и Родину победительницей, должен, прежде всего, оберегать семью».
«Никакое искусство не в состоянии воспламенить любовь, но оно может погасить искры старой любви или поможет им разгореться. Брак еще не обеспечивает любви. Супруги должны всеми мерами её охранять.
В брачной жизни надо продолжать ту же борьбу, при помощи которой человек овладевает любимым существом. Об этом нужно думать постоянно. Так уж создан человек: добившись желанной цели, он теряет к нему интерес…. Иногда достаточно бывает неосторожного слова, грубого движения, небрежности в одежде, чтобы в любящее сердце просочился яд отвращения. За первой каплей следует вторая, третья и чувство умирает…». («Геворк Марзпетуни» Мурацана) 1957г. Г. Туапсе

СВОИ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Читая книги, газетные статьи и беседуя с людьми, старался время от времени записывать и свои размышления. Вот некоторые из них:
Говорят - писатели – инженеры человеческих душ. А я считаю, что писатели – не только инженеры человеческих душ, но они и врачи человеческих душ. Они с мудростью врача распознают изъяны внутреннего и внешнего мира человека и предлагают обществу искусные средства и пути их предупреждения и исцеления.
Своё. 1957-й год.
Излишнее любопытство так же вредно,
Как и излишне в раз выпитое вино.
Своё. Тогда же.
Однажды, когда по поручению горкома партии разбирал жалобу коммуниста о несправедливом решении партийного собрания по его делу, у меня возникла мысль. Возможно она – не нова, но решил её записать.
«Реальное существование справедливости зависит не столько от самих таких законов, сколько от справедливого их применения в жизни людьми, которым доверено их применение…»
Своё. Тогда же.
***

ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО СЛУЖБЕ
В городе я работал, если не ошибаюсь, больше года, когда главного врача портовой больницы Гутнера перевели на должность заведующего горздравотделом на место Пановой Анны Сергеевны, а главным врачом портовой больницы стал Белинский Николай Григорьевич. Панову перевели на должность главного врача тубдиспансера. Меня пригласил на беседу инструктор горкома партии Григорьев, и спросил, как я думаю на то, если предложить мою кандидатуру на должность главного врача горбольницы…
- На ваше усмотрение. – Ответил я ему. – Я на руководящую должность никогда не просился. – И разговор на этом закончился – никуда по этому вопросу меня больше не приглашали…
Но по городу пополз слух о том, что главного врача городской больницы кто-то застал в номере в доме отдыха на Кадоше с подчинённой ему медсестрой в любовной интриге, и собираются его отстранить от должности. Однако, вскоре эти слухи погасли, и о том случае появились легенды. Якобы, жена главного врача – тоже врач городской больницы и член КПСС, узнав, что поведение главного врача – её мужа будут обсуждать на бюро горкома, пришла туда и заявила, что в пансионате на Кадоше с мужем была она и спросила: «С каких это пор запрещается законной жене заниматься со своим законным мужем любовью в доме отдыха?», и заявила, что в ту ночь, о которой говорят доносчики, с мужем была она, хотя, в действительности, было не так …
Членам бюро ничего не оставалось делать, как извиниться перед главным врачом. Но тот вскоре сам уволился, и вместе с той же медсестрой, оставив жену и семью, уехал куда-то на север. Жена к нему претензий не предъявляла и после этого, считая, что она выполнила свой благородный человеческий долг, выручив мужа от партийного наказания, а себя и его – от семейного позора.
Вскоре создали в горкоме партии внештатный отдел по здравоохранению города и района, Панову утвердили председателем того отдела на общественных началах, а меня её заместителем.
Этим и закончилось первое предложение мне, возглавить одно из учреждений здравоохранение города.

ЖЕНА НАЧИНАЕТ РАБОТАТЬ
До начала 1957 года Валя не работала, так как для того, чтобы принимали на работу в городской школе с 2-годичным учительским образованием, надо было, хотя бы заочно учиться в педагогическом институте, а чтобы учиться в заочном отделении, надо было за это платить. Но по мере роста детей, как не старался я работать дополнительно на нескольких работах, росли и материальные расходы, и трудно было выделить на это денег. А работать на любой работе не по профессии Валя не хотела. Да и дети были ещё малы, и навязывать их родственникам на время учёбы не хотели, а, если оставлять их со мной, мне надо было отказаться от дополнительных работ, значит, опять это отразилось бы на бюджете семьи…
На наше счастье, вскоре появилось правительственное решение о поощрении заочной учёбы работающим специалистам любого ранга и профиля с сохранением зарплаты и с оплатой (кажется) стоимости дороги. Тогда Валя, как не хотела этого, не зная работу дошкольных учреждений, согласилась поработать воспитательницей в садике, но и на эту работу устроиться оказалось тоже непросто…
Если читателю приходилось прочитать мою вторую книгу: «Об учёбе на врача и не только…», возможно помнит, как я, учась на втором курсе медицинского института в Краснодаре, добился приёма выпускника нашей школы с медалью на первый курс педагогического института после того, как вступительные экзамены были окончены и группы студентов сформированы. Но это я делал, когда вопрос касался помощи другому человеку. А о себе и своих близких, поверьте, я не умел и не умею это делать, стеснялся и стесняюсь просить, считая неприличным и… даже унизительным.
Однажды в беседе с главным врачом СЭС Мазманяном и председателем профкома Кривопустовым о новом законоположении по заочной учёбе объяснил им, между прочим, парадоксальную, на мой взгляд, ситуацию, в которую попала моя жена: имея двухгодичное учительское образование, её, почему-то, не принимают на работу в городских школах. Хочу устроить её на работу, хотя бы воспитательницей в садике, чтобы она могла поехать на заочную учёбу в педагогический институт, вакансий нет…
Несколько дней спустя, они предложили мне завтра зайти вместе с Валей к заведующей детским садиком СРЗ, куда уже больше года ходили наши дети: Вова и Артюша. Когда мы с Валей туда пришли, оказалось, что заведующая Мардарьева Галина Николаевна уже была в курсе… и Валя стала работать воспитательницей, а вскоре, со слов заведующей и инспекторов, она освоила эту работу не хуже тех, кто имел специальное образование по дошкольному воспитанию.
А позже я узнал, как происходило трудоустройство Вали. Дело в том, что садик был на балансе СРЗ, директором которого в то время был Чертков Семён Лазаревич, и все кадровые вопросы садика решались им, и мои коллеги к нему и обратились за помощью для меня.
К месту хочу о нём сказать несколько слов не потому, что он тогда мне помог (я об этом узнал спустя несколько лет), а потому, что он заслуживает, чтобы о нём рассказывать так пример для многих других руководителей…
В те годы, будучи в партийных кругах и общаясь с руководством города и района, городских и районных предприятий, я замечал высокий уровень культуры их общения с населением, уважительное и заботливое их отношения к населению и рабочим своего предприятия. Кроме Черткова мне запомнились также директора предприятий как: НПЗ Ломоносов, машиностроительного завода – Литман и затем Юделевич, начальник порта Гоцуляк, директор крупнейшего совхоза района Ачмизов. Они, в отличие от многих теперешних чиновников, жили в своих домах скромного размера и без излишней комфортности, занимая небольшие земельные участки. Принимая участие в различных совещаниях городского и районного масштаба, я видел как, когда эти руководители, поднимаясь на трибуну, начинали говорить, зал заслушивался и замолкал. Причём, в отличие от многих нынешних начальников, они «… речи держали, - как говорил великий царь Пётр 1, - не токмо по писанному, а такожде своими словами…». И, несмотря на это, и «… дури ни у кого из них не бывало видно», какую цель преследовал великий император, выставляя эти требования сенаторам. О каждом из них можно рассказывать много. Но среди них по доброте и душевной внимательности и близости к рабочим завода, к их семьям и к людям вообще особо выделялся, на мой взгляд, Чертков Семён Лазаревич. Возможно, он для меня так выделялся потому, что я с ним общался больше, чем с другими, но, тем не менее, у меня складывалось о нём такое мнение. Они с Гоцуляком были постоянными соперниками в лидерстве в городе в самом добром понимании этого слова. В городской газете был даже фельетон с дружеским шаржем об их стремлении расширить свою территорию за счёт причала, принадлежавшего ранее предприятию, руководимому другим. Наш СРЗ имени Дзержинского при Черткове стал показательным предприятием союзного масштаба, и на его базе проходили всесоюзные семинары по организации труда, и, в частности, судоремонта. Однако, несмотря на это нам с врачом по промышленной санитарии Бабицкой Лидией Борисовной по нашему служебному положению приходилось не раз общаться с ним и спорить по вопросам соблюдения высоких санитарных требований и норм, и по охране труда рабочих при ремонте судов. Но, в отличие от некоторых других руководителей, он всегда был объективен и правдив, он выслушивал нас внимательно, и к нашим требованиям всегда относился серьезно с пониманием. Благодаря этому между нами конфликтов не возникало. Он каждую свободную от кабинетной работы минуту проводил в цехах завода, общаясь с рабочими, посещал каждого попавшего в больницу работника завода и оказывал в таких случаях всяческую помощь им и их семьям, не зависимо от занимаемой должности больного. Причём, было заметно, что это он делал не по служебному долгу, а от души. Об этой его черте характера и принципе как руководителя, в отличие от других, говорили в городе многие. В общегородских мероприятиях он, как правило, первым проявлял инициативу шефской помощи. В те годы, если в городе появлялись проблемные участки, как правило, первым проявлял инициативу в шефстве над ним, чтобы вырвать этот участок из провала. Так по инициативе Семёна Лазаревича Судоремонтный завод взял на себя шефство над стадионом «Водник», ДКМ, когда надо было их привести в нужное состояние. Когда решался вопрос концентрации строительства жилья и инфраструктуры для работников морского флота в Туапсе, первым дал согласие взять эту громадную нагрузку на себя он же, и освоение Приморской долины и Барсовой щели проходило в основном под эгидой руководства СРЗ. В те годы город и район были самостоятельными административными единицами, но партийное руководство города и района было едино, и городские предприятия шефствовали над районными учреждениями. В те же годы открылся Всероссийский пионерский лагерь «Орлёнок», и Чертков первым проявил инициативу оказания ему шефской помощи. Хорошо запомнился парад, где «Орлята» были одеты в новую красивую морскую форму, пошитую за счёт средств завода. Об этой благородной инициативе писали и в местных и в центральных газетах.
Чертков выделялся ещё одной чертой характера. Он в отличие от некоторых тогдашних и, особенно, теперешних чиновников, не боялся, открыто критиковать партийное и исполнительное руководство города и министерства. Мне запомнилось его эмоциональное выступление на одном из пленумов горкома или партийных активов города, где впервые подвергли критике руководство СРЗ за невыполнение плана за какой-то период. В те годы не было принято оправдываться, а надо было признавать критику и дать торжественное слово исправить положение, но вдруг Семён Лазаревич попросил слово и сказал примерно, по моей памяти, следующее: «Товарищи! Давайте подумаем, что у нас происходит? Уже в течение нескольких лет мы спускаемый сверху план выполняем с большим трудом за счёт сверхурочных работ и других способов, и нам каждый год приходится с трудом изыскать средства и способы, чтобы спускаемый план выполнить. Но на следующий год план вновь огульно увеличивают, не оставляя нам средств на увеличение или обновление производственных средств. Есть же предел человеческих усилий. Такая политика вынуждает рабочие коллективы скрывать объемы производств, чтобы не давать повода для огульного увеличения плана на следующий период. К сожалению и руководство горкома партии соглашается с таким положением… » Даже после такого заявления на следующем активе оказывалось, что судоремонтниками план выполнен…
Вообще Семён Лазаревич и тогдашний судоремонтного завода того времени заслуживают того, чтобы о них написать отдельную книгу…
Это дело будущего, если, конечно, успею…. Однако, ещё одну его черту отмечу здесь. К сожалению, мне приходилось встречать и руководителей, которые после своего ухода с должности не только не помогали своему сменщику, а наоборот, злорадно ждали провалов в его работе, или «помогали» этому всякими способами, чтобы у работников предприятия и населения города утвердилось мнение о своей незаменимости. Но Чертков был не из такой категории людей. Он заранее – до своего ухода на пенсию подготовил себе замену. Таковым стал начальник механического цеха завода Гриневич Виктор Леонидович. Будучи на пенсии и болея, Чертков принимал активное участие в жизни завода, часто бывал там и помогал своими советами новому его руководителю, и радовался каждому успеху коллектива завода и уважительному отношению коллектива к своему новому руководителю. Когда он бывал у меня позже на приёме как пациент, мы часто, кроме проблем с его здоровьем, беседовали по различным вопросам жизни страны вообще и завода – в частности. Он всегда радовался каждому успеху завода и при новом руководстве, хвалил своего сменщика – ученика, радовался в том, что тот не подвёл его и продолжает традиции, которыми жил завод при нём. Жил жизнью завода и помогал своему ученику до конца своей жизни. Радовался успехам Виктора и я, так как, кроме того, что Гриневич был учеником и сменщиком Черткова, он был и моим приятелем – вместе работали в вечерней школе наши супруги: его – Мелла Иосифовна – директором, а моя – Валентина Амбарцумовна – преподавателем и председателем профкома, между ними тоже были доверительные дружеские отношения. Завод и при Гриневиче, как и при Черткове, оставался одним из ведущих градообразующих предприятий Туапсе. Но, к сожалению, ему суждено было этим заводом руководить не так долго, как его предшественнику и наставнику – Черткову.
Проработав на этой должности около пятнадцати лет, Виктор Леонидович стал пользоваться у работников завода и в городе тоже высоким авторитетом и доверием, но он неожиданно – на фоне полного здоровья ушёл из жизни, по существу – погиб при загадочных обстоятельствах. Он умер, но я пишу погиб, ибо это случилось внезапно – вскоре после его возвращения из поездки в город Ижевск в течение непродолжительного времени, несмотря на своевременно предпринятые врачами Туапсе и специалистами клиник края меры. В заключении было указано, что смерть наступила вследствие внезапно возникшей сердечной недостаточности и отказа почек на почве лептоспироза. Но я помню широкие кулуарные суждения населения города о невероятности такой причины его смерти. Это случилось в 1991 году в период распада СССР, накануне выборов первого мэра города, на которое намечалась и его кандидатура, и подавляющее большинство горожан были уверены, что он одержит победу. Хотя он пока не давал согласия, но разговоры об этом шли в городе бурно. В то время в стране был хаос, как говорят на востоке, «собака не узнавала своего хозяина» и в такой обстановке могло быть что угодно. До сих пор для меня, как и для его родственников, друзей и многих горожан это остается загадкой. Говорили, будто он за неделю до этого в Ижевске и у себя на даче в Туапсе пил воду из непроверенного источника и там заразился лептоспирозом. Но в тот период ни в Туапсе, и ни в Ижевске эпидемии этого заболевания не было, а почему единичный случай лептоспироза случился именно с ним – загадка. «Ходили» в городе и слухи о том, якобы, Виктор Леонидович накануне был на пикнике в лесу, и там ему стало плохо – отравился. Но я как врач это мысленно отвергал, ибо, если такое допускать, то надо думать о криминале, так как одиночное отравление на пикнике обязательно должен заставить думать о нём…
Так или иначе, смерть Виктора Леонидовича была трагедией общегородского и даже краевого масштаба, и его похороны приняли форму грандиозной траурной процессии…
Однако, вернёмся к теме трудоустройства моей супруги Вали...
К июлю 1958 года наши дети: Вова и Артюша уже подросли, и мы могли рискнуть: отправить их на лето к нашим родителям, чтобы Валя могла поехать на заочную учёбу. На основании постановления Правительства о заочной учёбе Валя взяла отпуск, детей отвезла к своим родителям в станицу Дагестанскую, а сама поехала в Краснодар поступать на заочное отделение педагогического института.

У МЕНЯ В ГОСТЯХ ДРУГ С СЕМЬЕЙ
До возвращения Вали из института, почти на всё лето, я оставался один в той же частной двухкомнатной квартире без удобств на улице, Урицкого, 4.
К этому времени у моих институтских друзей: Володи Гуркина и его жены, однокурсницы – Саши тоже было два сына, но они были на год с лишним моложе наших детей. Сами Володя и Саша были уже больше года в ссоре и жили врозь. Володя жил у своих родителей в ауле Шенджий и заочно учился в аспирантуре при Кубанском педагогическом институте, а Саша, живя у своих родителей в станице Кореновской, работала завучем школы и одновременно преподавала русский язык и литературу. Каждый из них писал мне письма по старой памяти нашей дружбы в период учёбы в институте, и доверительно жаловались мне друг на друга, пытаясь доказать, что в их разводе виноват (виновата) не он (она). Между строк я читал намёки каждого на то, чтобы я указал на неправоту противоположной стороне, то есть быть между ними третейским судьей и помочь им понять друг друга...
Воспользовавшись тем, что Валя в институте, дети у родителей, а я дома один, решил их пригласить к себе и предоставить им нашу, хоть и неблагоустроенную квартиру в полное их распоряжение, чтобы, живя какое-то время вместе, попытались придти к согласию без вмешательства своих родителей.
Я им обоим написал аналогичные письма с приглашением их к себе.
Они приехали вместе с детьми на автобусе. Я их встретил, отвёз к себе домой, угостил в пределах наших материальных в то время возможностей и моего умения готовить яства без жены. Но после ужина преднамеренно не стал затевать разговора об их взаимоотношениях, предоставив возможность им пообщаться и разобраться в их отношениях самим без вмешательства со стороны, живя вместе у меня несколько дней. После ужина я сказал им, что ухожу на дежурство на ночь и с этого дня квартиру предоставляю в их распоряжение на всё время их пребывания у меня, что сам буду жить на работе, а домой наведываться временами по вечерам. Показал и рассказал им, чем и как пользоваться в квартире, когда меня нет дома. Вручил им ключи от квартиры и, пожелав спокойной ночи и приятного отдыха, ушёл на работу, а выходя из дома, добавил, в шутку – горячих поцелуев и крепких объятий после долгой разлуки…
Володя изъявил желание проводить меня на работу и заодно узнать адрес моей службы. По дороге я у него кое-что из его отношений с Сашей уточнил, и, не комментируя его информацию, выразил уверенность, что здесь – на отдыхе, в спокойной обстановке, без вмешательства родителей, сами во всем разберутся...
Показал я Володе место и характер моей работы. В то время пляж был в акватории порта, где сейчас пассажирский причал, поэтому показал ему, где они могут купаться с детьми, и проводил его обратно домой, учитывая, что город ему ещё не знаком, и расстались у калитки дома, где я жил.
В тот период я работал на 1,5 – 2 ставки. Кроме своей основной работы в должности заведующего СКО вёл хирургический приём в поликлинике, иногда ночами дежурил на станции скорой медицинской помощи, преподавал в техучилище № 9, и читал платные и бесплатные лекции по путёвкам на предприятиях и учреждениях в городе и районе. Так что мне порой было некогда даже окунуться в море. Иногда за лето бывал на море только до десятка и меньше раз. Поэтому мы с Володей договорились о месте нашей с ними хотя бы кратковременной встречи на пляже.
На следующий день в промежутке между моими переходами с одной работы на другую я пришёл к ним на пляж с гостинцами их детям: Сергею и Андрюше. Побыли вместе около получаса. Ничего тревожного в отношениях между супругами я не заметил. Это уже посчитал хорошим началом, и, с целью укрепить успешное начало, напомнил им, что завтра 06.06.58г. день моего рождения, и предложил встретиться нам здесь же, уточнив, что в честь этого я поменялся дежурствами с напарником по графику.
В договорённое время со всеми приготовлениями для торжества я пришёл на тот пляж, но их там не оказалось. Ждал я больше часа, но не дождался. Тогда, встревоженный о каком-то, возможном, несчастье – мало ли что может с детьми летом случиться, я пришёл домой...
Двери квартиры были открыты. Володя сидел в передней комнате-кухне в углу у окна перед печкой и читал какую-то книгу, дети игрались на полу в спальной комнате. Там же Саша гладила бельё. Я поздоровался... пакет с продуктами и с бутылкой сухого вина поставил на стол… по их лицам и сдержанному ответу на моё приветствие заметил, что у них не только сближение не получилось, но – налицо новая размолвка...
Я решил не усугублять положение, и спросил: «Что-то случилось? Дети здоровы?»
- Да, ничего не случилось! – ответил Володя, шмыгнув носом, и, оторвавшись от книги, встал, отложил её на стол, подошёл ко мне ближе и протянул мне руку, а Саша молча продолжала гладить бельё…
- А почему не пришли на пляж? Мы же договаривались? – обратился я к ним обоим после рукопожатия с Володей.
Они промолчали… тогда, заметив напряжённость между ними, - да ладно, - сказал я, и стал вытаскивать из сумки приготовленное угощение, но вдруг…
- Спроси у хозяйки! – вздохнув и сморщившись, кивнул Володя головой в сторону Саши в спальной комнате. – Надо было ей именно сегодня затеять стирку, – и отошёл к столу, где лежала его книга...
- Ты был подлецом, и остался подлецом! – услышал убийственный ответ Саши своему мужу из спальной комнаты, что особенно поразило меня тем, что это было сказано при детях, хотя без крика, а в полголоса. – Ты хоть в присутствии своего друга говори правду! – продолжала она. – Ты хоть в чём-то помог мне сегодня? – возмущенно продолжала Саша, отложив утюг на подставку.
- Ты, сука, до каких пор свою вину будешь сваливать на меня?.. – резанул мой тугой слух голос Володи, который, произнося эти слова в агрессивном настроении, пунцово красным лицом повернулся к Саше, будто порываясь сблизиться с ней…
Боясь возможной потасовки между ними, я незаметно преградил путь Володи к Саше, будто направился к печке взять там стул и поставить его к столу. Я был ошеломлён неожиданным для меня нетактичным поведением обоих гостей. Но особенно поразило меня поведение моего закадычного друга настолько, что я долго не мог решиться, что и как ему сказать, чтобы его поправить, но в то же время и не обидеть. Ведь всё это происходило в моём доме. Я должен был защитить и женщину, которая не просто случайно у меня, а наша с Володей общая знакомая и приятельница ещё со студенческих лет, и она у меня, как и Володя, по моему же приглашению. Даже не учитывая это, я обязан был её защитить, хотя бы потому, что она – женщина, и это происходило в моём доме, Но надо было сделать так, чтобы не обидеть и друга, который у меня в гостях, да ещё в присутствии его детей…
Я молча раздумывал с космической скоростью, и вдруг...
- Видишь? Что ни скажу, я – подлец. Другого ответного слова мужу у неё нет, – обратился Володя ко мне в поисках защиты у меня, вновь садясь и вставая со стула, и, показывая на Сашу.
- Ладно! Перестаньте ссориться! Разберётесь потом. А сегодня давайте отметим день моего рождения. – Сказал я, напомнив о планировавшемся торжестве.
- А у нас ничего нет. Я не успела. – Как ни в чём не бывало, заявила Саша, будто только что не было скандала, и они не оскорбляли друг друга.
- И в этом я виноват? – обратился к жене Володя с никак не бледнеющим пунцово красным лицом в позе победителя, выдвинув вперёд и без того острый свой подбородок.
- А кто же виноват, если не ты? Целый день сидишь с книгой как бирюк. Некогда было тебе пойти в магазин? Ты хотя бы полчаса с детьми играл? – Она повернулась к мужу, высказывая в его адрес новое обвинение, будто, радуясь, что вспомнила о нём…
- А ты сказала, что надо идти в магазин? – Володя вновь кивнул головой в сторону жены и добавил, как доказательство правильности своих действий: «А дети и без нас хорошо играют…»
Я понял, что их дальнейшее «пикирование» друг на друга может привести к ещё большему обострению обстановки, и решил попытаться изменить обстановку…
- Ладно! Не ссорьтесь! У меня всё есть. – Заявил я, начав доставать из сумки мои заготовки. – Я же предупреждал вас вчера, что вам ничего не надо готовить и приносить на пляж, что всё необходимое принесу сам. – И начал сам сервировать стол своими заготовками на работе.
Они, по всей вероятности, почувствовав свою вину, долго отпирались от застолья, а потом Саша всё же предложила Володе сбегать в магазин, но я категорически им запретил это делать, показывая на стол и доказывая, что достаточно того, что есть на столе, и дети раньше родителей стали занимать стулья за столом…
Чтобы разрядить обстановку, я хотел начинать застолье с благодарности за их согласие на встречу у меня, но Володя опередил меня и объявил тост за меня, но прежде, чем продолжить пожелания в мой адрес, он обратился к своему старшему сыну Сергею, 4-х лет
- Серёжа, ты знаешь, кто такой дядя? – показал он на меня, видимо, планируя продолжать объяснение о том, что они назвали своего первого сына Сергеем в честь меня по нашей с ним договоренности ещё в институте.
Но ответ Серёжи, ошеломив даже своих родителей, прервал речь Володи.
- Армяшка! – ответил мальчик своему отцу торжественно и серьёзно, глядя то на отца, то на меня уверенным видом с радостью, гордясь, видимо, точностью своего ответа.
Я постарался не выдавать своего удивления ответом мальчика с применением такого унизительного для меня слова, а родители, хихикнув, постыдили его. Саша слегка шлёпнула по руке ребёнка, вызвав у него, я заметил, удивление, а Володя стал ему объяснять.
- Ты что, Сергей? – сказал он ему. – Тебя назвали Сергеем в честь этого хорошего дяди. И начал он давать положительную характеристику мне, и уточнять, почему именно в честь меня назвали его так, но объяснение выглядело несколько неуклюже.
Бедный ребёнок, видимо, так и не поняв, почему после его такого точного, по его мнению, ответа не последовало одобрительного возгласа, и почему, вместо этого шлёпка по руке и такое длинное объяснение, и он уже не радостно, а смущенно поочерёдно смотрел на всех нас, сидящих за столом.
Хотя родители ребёнка стыдили его за такой ответ, но то, что на его ответ они сами хихикнули, мне подсказало о многом. Во-первых, это говорило о том, что они от своего сына такой ответ слышат не впервой. Во-вторых, если бы ребёнок это слово и слышал где-то, но после первого же его произношения при них они ему подсказали, что значит это слово, то вряд ли мальчик его повторял. Следовательно, они сами не считали это слово оскорбительным, а сейчас они стали стыдить ребёнка лишь за то, что он его произнёс не в том месте и не в присутствии того человека…
Однако, чтобы развеять обстановку и погасить смущение ребенка я взял его себе на колени и, слегка обняв, поцеловал его в лоб.
- Серёжа! А кто сказал тебе, что меня зовут так? – прижал ребёнка к себе…
Ребёнок сконфужено и вопросительно повторно стал смотреть то на отца, то на мать, вероятно, окончательно поняв, что он что-то не так или не то сказал…
- Серёжа! Знаешь, в чём дело? – я переложил бутерброд на его блюдечко с общей тарелки. – Дело в том, что мы с твоим папой – друзья. И ещё в институте решили, что я в честь твоего папы назову своего первого сына Володей, а он в честь меня своего первого сына назовет моим именем. Но меня на армянском языке зовут Сидрак, а некоторые русские, которым не привычно произносить имя Сидрак, зовут Сергей, поэтому твои мама и папа тебя назвали моим именем так, как меня зовут русские - Сергеем. А по национальности я армянин, а не армяшка. Знаешь? Среди армян, как и среди русских и других наций, есть хорошие и нехорошие люди. «Армяшкой» называют нехороших армян...
- А дядя Сергей из хороших армян, – прервав меня, попытался Володя продолжить моё объяснение, но получилось у него коряво и неэффектно.
- Серёжа! Меня правильно зовут Сидрак, но если пока тебе трудно назвать так, то можешь назвать дядя Сергей, - уточнил я, и, поцеловав его в лобик ещё раз, пересадил обратно на стул, с которого я его взял.
Как я ни старался, мне не удавалось развеять напряженность отношений между ними, созданную моими гостями между собой ещё до моего прихода домой. Мне сделать это в полной мере не удалось и позже, хотя за вечер она и не усугубилась.
Я поблагодарил гостей за приятно проведенный вечер и ушёл к себе на работу. А Володя захотел проводить меня, чему я обрадовался. Дело в том, что я сам хотел его пригласить в город, чтобы поговорить с ним по душам об их семейных делах по свежим следам. Но не хотел, чтобы предложение Володе об этом исходило от меня, чтобы Саша не заподозрила о моих намерениях говорить с другом один на один об их взаимоотношениях без неё...
Как только вышли из дома, я специально, чтобы больше было времени для разговора, повёл друга не по прямому пути в центр города через переулок «Юный», как обычно в то время ходили, а кружным путем: по улицам Урицкого и Коллективная, которые, кстати, в то время не были заасфальтированы. Намеренно я шёл медленно и больше молчал, дожидаясь инициативы разговора с его стороны, но он, видимо, тоже ждал, что заговорю я... Всё же, ещё на спуске к платановой аллее в центре, на улице Победы, тоже ещё не заасфальтированной, первым заговорил на ожидаемую мной тему он.
- Видишь, Сидрак, друг мой, как она рассуждает? – вдруг он назвал моё имя по-армянски и так, как написано в моём паспорте, а не так, как принято – Седрак, но я, не показав своё удивление, не ответил ему, чтобы услышать развитие его мысли. – Она хочет, чтобы в семье командовала она, а я выполнял лишь её распоряжения. Видишь, как она занимается воспитанием детей? Думаешь откуда у мальчика это слово «армяшка»? У них в семье казачий шовинизм. Когда родился Сергей, первое время мы жили с её родителями. Они после купания ребёнка его вытаскивали из мыльной воды без обливания чистой или марганцовой водой, как ты рассказывал девочкам ещё в институте, помнишь? Когда я, однажды, в очередной раз напомнил Саше, как ты нам на наших общих с нашими девчатами сборах их инструктировал, как надо купать новорожденного, Сашин отец, ярый казацкий шовинист, в очередной раз крикнул на меня: «Хватит! Надоело мне слушать твои рассказы о твоём армяшке!». Невозможно было с ними жить. Саша была завучем в школе, я понимал, что у неё нагрузка была большая, но и мне надо было готовиться в аспирантуру. Она это не понимала, и дело дошло до того, что его родители стали заявлять, что я с мужицким воспитанием, поэтому не помогаю жене по дому, что я завидую их дочери, что завучем школы стала она, а не я…
- Не попробовал ты поговорить с её отцом один на один по-мужски? – прервал я его монолог.
- Да он с таким казацким гонором, что прав только он.
- Что ты, Володя, всё время подчеркиваешь: «казацкий шовинизм», «казацкий гонор»? – не дал я ему развить свою мысль. – Будто эти черты свойственны только казакам. Тут я не согласен с тобой.
- Ты ещё не столкнулся с ними, потому так думаешь...
- Неет, Володя! Возможно, ты столкнулся именно с таким казаком, хотя я не могу согласиться с тобой, пока я не встречусь и не побеседую с твоим тестем, а вывод делаешь обо всех? Я, например, встречал многих казаков: у нас был сосед казак – Черкашин Илья Иванович, отличный старик. Познакомившись с моим отцом и узнав, что они вместе воевали в первую Мировую войну на Турецком фронте, стали закадычными друзьями, некоторые институтские мои друзья – однокурсники были из казаков – хорошие ребята. Среди казаков, как и среди остальных народов, в том числе среди русских мужиков и армян, много хороших людей, есть и с всякими отклонениями. Но я у казаков, правда, заметил одну особенность: они, как и многие кавказцы, горячи, решительны и нетерпимы, когда с ними не считаются и, особенно, когда задевают их самолюбие...
- Ты, Сидрак, непосредственно с ними не жил, потому так считаешь. Я тоже так считал, потому и, не придавая значения тому, что Саша – казачка, женился на ней. А в семье она показала свой эгоистичный характер и шовинистический настрой.
- А что ты, друг мой, предпринял, чтобы наладить отношения с Сашей и с её родителями? – Постепенно я подходил к их с Сашей недавнему конфликту.
- Я долго терпел, - вздохнул Володя, - но вынужден был просить своих родителей продать свой дом в Самурской и переехать в аул Шенджий, чтобы с Сашей жить у них, отделившись от её родителей. Заодно, чтобы быть ближе к Краснодару, где я заочно учился в аспирантуре. Кстати, и Саша хотела поступить туда же, но в отделение филологии. Переехали родители в Шенджий, и мы с Сашей и с детьми стали жить с ними. Но ничего не изменилось. Она продолжала проявлять свой нетерпимый характер, и заставляла меня заниматься вместо неё домашними делами, чтобы и она могла поступить и учиться в аспирантуре. Я ей предлагал потерпеть три года, пока я защищу кандидатскую диссертацию, и тогда она тоже поступит в аспирантуру заочно. Было бы это делать легче, живя у моих родителей, ближе к Краснодару. Но она ни на какие уступки не шла. В ней победил казацкий эгоизм. Ей ничего не стоило оскорбить меня при детях, при моих и её родителях. Такая обстановка продолжалась, и однажды она взяла детей и уехала к своим родителям. Она думала, что я тут же побегу за ней, но я этого сделать не мог, ибо это было бы с моей стороны унижением…
Эти последние слова мой друг произносил, наверно, на пятом или шестом нашем обороте по платановой аллее, и они дали мне повод перейти к конкретному с ним разговору о причинах напряжённых их взаимоотношений между собой. Но я пока никак не мог определиться, кто из них, и в какой степени в них виноват?
- Володя! Ты помнишь нашу договоренность в первые дни нашего с тобой знакомства? – Задал я ему вопрос, не находя, с чего начать продолжение разговора...
- Я хорошее не забываю, всё помню.
- Ты не знаешь, о чём я хочу тебе напомнить, а говоришь, что помнишь. На всякий случай уточню. – Я на мгновение остановился, придержав его за локоть. – Мы с тобой тогда договаривались, что мы дружбу понимаем не только в защите друг друга и взаимной помощи, но и в откровенности наших взаимоотношений, в прямоте высказываний своего мнения друг о друге, какими бы они не были для сторон нелицеприятными. И договаривались, что за это не будем обижаться друг на друга, памятуя, что только настоящий друг в лицо и доброжелательно скажет о недостатках друга, чтобы он их не повторил впредь.
- Мы, по-моему, всё это соблюдаем? Или ты считаешь иначе? – спросил Володя, посмотрев мне в глаза.
- Володя, я тоже так считаю, но об этом напоминаю тебе лишь для того, чтобы ты за то, что я сейчас тебе скажу, не обижался. Так вот, дорогой мой, ты и Саша – люди с высшим педагогическим образованием, оба собираетесь заниматься научной работой в этой области, то есть, стать учеными и воспитывать молодых педагогов тому, как воспитывать детей. А ты плюс к этому собираешься заниматься самой тонкой педагогической наукой – психологией, которая в моём понимании считается основой воспитания детей школьного возраста. А сами с высшим педагогическим образованием ещё не научились разговаривать между собой, как вести себя при детях вообще и при своих детях – в частности. – Я хотел в данный момент сказать лично о нём, но, чтобы он не мог заподозрить меня в односторонности моих замечаний, решил начать разговор с замечания обоим. – Ты, Володя, не можешь отрицать того, что вы с Сашей приехали отдохнуть и заодно наладить нарушенные между собой отношения. Следовательно, и ты, и Саша должны были вести себя так сдержанно, корректно, осторожно и уважительно друг к другу, помогать друг другу и идти на компромиссы, чтобы не только не создавать новых поводов для взаимной обиды, а наоборот, сгладить остатки в памяти прошлых случаев недоразумений, а вы…
- Ты же сам видел. Она же сама начала, – стал мой друг оправдываться, прервав мой монолог. А я для убедительности вновь остановил его, взяв его за локоть и глядя ему в глаза.
- Володя..., а ты не подумал, почему она начала? В том, что она в присутствии детей назвала их отца подлецом, она не права полностью. Но стирку, видимо, нельзя было откладывать. Тогда надо было, наверно, ей в этом помочь, а не книгу читать?..
- Я воду приносил, грел на керогазе. Этого мало? Что? И стирать, возможно, должен был я?
- Между прочим, Володя, в определённой ситуации мужу приходится, и стирать, и посуду мыть, и кое-что ещё делать по дому. Но в данном случае я не знаю, что ты должен был делать, а что – нет, но, если ты и помогал в данном случае, видимо, это делал так, что давал повод её недовольству той помощью. Понимаешь, Володя? Женское самолюбие – очень хрупкое явление. Они иногда очень тонко замечают – услуга оказывается им от души или принужденно. Пойми, дорогой, что в определенных условиях принужденная помощь их может обидеть, а не радовать. Поэтому, не зная, в чём и как ты жене помогал, я не могу давать им оценку. Для их оценки надо знать многие детали той ситуации, в которой всё это происходило. Но раз ситуация в данном случае складывалась так, что не успевали к указанному времени подойти, то надо было помочь друг другу, и в первую очередь, тебе – ей, как и должно было быть и раньше. Но, Володя, не это главное. Главное в том, что ты в ответ на проявленную грубость к тебе оскорбил её, и тоже, как и она тебя – в присутствии ваших детей. Да, вообще, причём здесь именно дети? Если бы и не было рядом с вами никого... разве можно жену назвать сукой... и вечером ложиться с ней в постель?.. Володя, ты же психолог, пусть и будущий, должен знать, что для того, чтобы жена мужа любила, муж не только не должен ей грубить или, тем более – оскорблять, а должен её всячески ублажать, хотя бы – для видимости, дорогой мой друг, но, в таком случае, боже упаси показывать своё лицемерие.
- Понимаешь, Сидрак? – вдруг он наш разговор перевел в форму шутки. – Знаешь? По-моему вся беда в том, что она вышла замуж за меня не по любви...
- Володя... что ты говоришь? – умоляюще я остановил его рассуждения. – Я же хорошо помню, как Саша была одна из девяти студенток из вашего общежития, с которыми мы почти все праздники проводили вместе. А в течение последних нескольких месяцев учёбы вы с Сашей часто уединялись, ходили в кино на пару без нашей общей компании. Ты же, признаваясь мне о своих намерениях жениться на ней, перечислял её достоинства, в том числе: её высокую эрудицию, трудолюбие, а на прощание к прежним характеристикам ты добавил, что она тоже окончила институт с красным дипломом. Так, кто, кого выбирал, друг мой?
- Я думаю, выбрала она. Ведь, наверно, её руки просили и другие, но выбрала она меня. Видимо, она рассчитывала на то, что я буду для неё ручным.
- Володя, этот вопрос философский. Конечно, окончательно дать согласие выходить замуж за данного мужчину или нет, решает женщина, следовательно, последнее слово за ней. Но чтобы она могла определить дать согласие ему или нет, он не должен «рисоваться» перед ней: не показывать, мол, какой я хороший, а вести себя так, какой есть. Помнишь, как я давал тебе такой совет, когда ты дружил с девушкой по имени – Грета и ты спрашивал моё мнение о ней? Но вопрос: просить руки, какой женщины (девушки), решает мужчина (молодой человек). Так что, Володя, первоначальный выбор был за тобой, тем более что я был этому свидетелем. Ведь ты должен помнить, что именно ты спрашивал моё мнение о Саше и просил совета, а не Саша о тебе. Правда, лишь с намёками, о возможном создании вам с ней совместной семьи…
- Вот, оказывается, кто виноват в моем неправильном выборе? – в шутку расхохотался мой друг, как часто он делал, попадая в неловкое положение.
- Нет, друг мой. Виноват не я, а причина ссоры между вами с Сашей в вас самих – обоих, но со значительно большей твоей долей. Понимаешь, Володя? Я убежден в том, что большинство девушек и женщин выходят замуж не по любви к конкретному человеку, как многие понимают любовь, а, убедившись пока лишь в его порядочности, и в надежде на то, что она найдет в данном человеке опору в жизни. А перерастет ли их союз в будущем во взаимное уважение и любовь или нет, зависит от поведения обоих. Володя, я знаю, что ты часто меня не поддерживаешь, когда для выбора правильного направления воспитания я ссылаюсь на литературных героев, но вновь приведу я тебе слова одного из героев знаменитого армянского писателя Мурацана. Цитирую по памяти: «В супружеской жизни необходимо продолжать ту же борьбу, при помощи которой завладел (завладела) сердцем любимого (любимой)». Сегодняшний пример ваших взаимных оскорблений по незначительному недоразумению дает мне право сказать, что вы, поженившись, не только забыли о необходимости проявлять нежности и внимательности друг к другу, которых проявляли до женитьбы, а после неё стали на путь поиска оснований для взаимных претензий. Вообще забыли об элементарном человеческом уважении друг к другу, о необходимости повседневного оказания помощи друг другу. Больше того, каждый из вас при малейших недоразумениях стал искать причину этого не в себе в первую очередь, а у другого, и в таких случаях не только не шли друг другу на компромиссы, а всегда искали способ нанесения другому наиболее унизительного оскорбления, да бы не остаться в долгу… А после такой разборки в кавычках возникала новая напряжённость в ваших взаимоотношениях, и вновь искали не способы и пути сглаживания новой – только что нанесенной уже не случайной, а злостной обиды, а, опять-таки, поисками способа для более сильного ответа. У вас получается не попытки сглаживания недоразумений, а соревнование: кто сильнее обидит другого?
- Сидрак, ты извини меня за предоставленные тебе неудобства и хлопоты, но, я вижу, мы напрасно приехали... у нас, наверно, ничего не выйдет...
- Неет, Володя, выыйдет! Только ты извини меня, если я своим откровением обидел тебя. Но ты должен стать хозяином – главой семьи, и не лишь формально, а фактически, и как глава семьи, должен ответственность за неё брать на себя. Ведь ты со дня женитьбы думаешь о дальнейшей учёбе и научной работе, а не об обеспечении семьи. Дальнейшая учёба, конечно – неплохо, нужна, но, по моему убеждению, у любого серьезного человека на первом месте должна быть семья, как предусмотрено природой и устоями патриархата, а у тебя на первом месте не семья, а наука. Ты же читал Энгельса. Он не только как политик, а и как учёный биолог утверждает, что основа любого государства является семья. Ты не думай, что я не хочу, чтобы ты занимался наукой. Я очень хочу, чтобы мой друг стал учёным, но я никак не хочу, чтобы он из-за этого потерял семью.
- А что делать, если она завидует мне и не хочет сама повременить с учёбой, не хочет оставлять должность завуча, чтобы больше времени уделять детям, требуя этим заниматься мне. Выходит, из-за прихоти жены мне не надо учиться?
Я понял, что переубедить моего друга в чём-то очень стало трудно. Он и ранее проявлял излишнее упорство в отстаивании своего мнения, но, я заметил, как он стал аспирантом, эти черты усугубились…
- Ты, Володя опять делаешь поспешные выводы. Вспомни, сколько раз ты меня критиковал за те или иные, по твоему мнению, мои ошибки. Я ведь на тебя не обижался. Другое дело – прислушивался я к твоим советам или нет, или – насколько прислушивался. Но что я не обижался, это точно. И тебе советую не обижаться и не торопиться с выводами, а глубоко размыслить и попытаться найти пути и способы нормализации ваших с Сашей отношений в семье, используя данную вашу встречу.
- Как бы ты поступил в такой ситуации? – уже серьезно спросил Володя.
- Во-первых, таких напряженных взаимоотношений, какие имеют место у вас, в нашей семье не было, и нет, и поэтому своим опытом с тобой делиться не могу. Но я тебе скажу, что споры и недоразумения, как и в каждой семье, у нас тоже бывали. Однако мы в таких случаях не только не усугубляли их взаимными оскорблениями, (боже упаси), а наоборот, гасили их тут же путем признания каждым своей доли ошибки или, идя на компромиссы, или же, умолчав в данной ситуации, возвращались к ним позже, когда остыли страсти и могли рассуждать спокойней. Володя! За короткое время моей сознательной жизни, и особенно, занимаясь общественной работой и разбором различных жалоб, в том числе и семейных, я убедился, что организация и обеспечение жизни семьи – это очень сложный процесс. В нём стандартов нет. И я не могу тебе давать конкретного совета. Но, по моему мнению, в любой семье, чтобы не было скандала, не говоря даже о взаимной любви, как минимум, между супругами должны быть взаимные: уважение, помощь и поддержка в трудную минуту, в какой бы ситуации ни был каждый из них. Это называется пожертвование своими интересами ради блага другого близкого человека, и, в конечном счёте – для каждого из них. Далее, друг мой, я скажу тебе общеизвестные вещи. Я не сомневаюсь в том, что вы как педагоги, учите и школьников и ваших детей пользоваться такими так называемыми волшебными словами, как: благодарю, спасибо, прошу, пожалуйста, прости, извини, и так далее. Этим словам родители своих детей должны не столько учить наставлениями, сколько личным примером: они в своей повседневной жизни, в обиходе должны быть такими между собой и с детьми. Тогда дети и без наставления будут пользоваться этими словами, и тогда не только между детьми, а и между супругами будут нормальные отношения. Как я заметил за эти дни, особенно сегодня, у вас, не только этого нет, а вы ищете, в чём бы упрекнуть друг друга, не оставаться «в долгу» за нанесенную другой стороной обиду, вплоть до взаимного оскорбления. Я тебе советую, друг мой, с отъездом не спешить, и оставшиеся дни максимально использовать для нормализации ваших с Сашей отношений. В первую очередь тебе советую, хотя бы в эти дни, не заниматься читкой книг, или заниматься этим лишь тогда, когда Саша и дети спят, а остальное время уделять им. Особенно постарайся уделить максимально больше времени и внимания Саше, а дальше будет видно…
Я потерял счёт, сколько кругов мы с моим другом в беседе сделали по аллее, но понял, что, как мне показалось, я Володе надоел моими нотациями, и проводил его к нашей квартире, а сам ушёл к себе на работу.
В последующие дни, переходя с одной работы на другую, я редко бывал дома, а приходил лишь по вечерам на короткое время. Гости приходили на пляж почти ежедневно. Проходя мимо здания, где я работал по основной должности в дневное время, Володя каждый раз заходил ко мне, и давал знать, что они на пляже. Один или два раза заходили ко мне всей семьей на короткое время. В свободные часы иногда я сам спускался к ним на пляж. Несколько раз, находясь на пляже, когда Володя заплывал далеко или у берега учил старшего сына плавать, мы с Сашей оставались на берегу одни с Андрюшей, ещё малой для понимания нашего разговора. В такие минуты Саша успевала урывками, без Володи, рассказывать об их взаимоотношениях, а я – высказывать ей свои соображения о том, как можно их наладить…
Замечал, что напряженность в их отношениях постепенно гасла, а ближе к возвращению Вали из института начали они собираться, и за день до их отъезда они решили организовать прощальный стол. К этому подключился и я. В застолье, не переходя на личности, дискуссировали о взаимоотношениях между людьми вообще и в семьях – в частности. Я сдержанно их похвалил, что им всё же удалось вплотную приблизиться к нормализации взаимоотношений, предложил продолжить разговор и в пути в любой удобный момент, и посоветовал поехать не каждый к себе, а всем вместе – прямо к Володе, а лишь потом, оставив детей у родителей Володи, поехать к Саше за вещами. С этим, как я понял, согласилась и Саша.
Несколько дней я домой не приходил, чтобы гостям дать возможность побыть одним, а накануне их отъезда и возвращения Вали вечером я дежурил, но забежал домой между приёмами судов и предупредил гостей, что я утром к отправлению их автобуса буду на автостанции и их провожу... Ночь прошла спокойно, и утром прямо с дежурства до планёрки я был на автостанции. В их настроении признаков напряжения между ними я не заметил. Они вернули мне ключ от квартиры, ещё раз поблагодарили за предоставленную возможность отдохнуть. Я пожелал им дружной семейной жизни. На прощанье я еще раз Саше сказал, что теперь жду от них не раздельные письма, а совместные из Шенджия... Их детей я раздельно поднял на руки и попрощался с ними, обняв и поцеловав в лобик, старшего – Сергея – по-особому и попросил назвать меня по имени.
- Дядя Сидерак! – ответил он уверенно, но, посматривая на родителей, а я ему уточнил и сказал, что пока он может меня звать: «Дядя Сергей» и, поставив на землю, попрощался с ним за руку...
Ещё раз попрощались и со старшими гостями в обнимку, я проводил их на рейсовом автобусе Туапсе – Краснодар.
Днём я отработал время по основной должности и прямо с работы пришёл на автостанцию, где встретил Валю и вместе пришли домой…
Когда вошли в дом, Валя… ахнула, и чуть не заплакала…
- Это что такое? – она обескуражено посмотрела на меня с сумкой в руках, не находя куда её поставить… не меньше был удивлён увиденным беспорядком сам…
Хорошо, что впереди были выходные дни, и мы с Валей до понедельника занимались наведением порядка в квартире.
От Володи я получил письмо через неделю. Оказалось, что в Краснодаре Саша с детьми, неожиданно для Володи, отказалась выйти из автобуса на станции «Колхозный рынок», откуда ходили автобусы в Шенджий, а поехала на Сенной рынок, откуда отправлялся её автобус в станицу Кореновскую, не сказав Володе о своих намерениях ничего. От Саши больше никаких писем я не получал, а с Володей дружбу мы продолжали и тогда, когда он продолжал учёбу в аспирантуре, и тогда, когда он писал кандидатскую и докторскую диссертации и давал их мне на рецензии и корректировку.
Позже не раз Володя проводил свой отпуск у нас, и мы с моей Валей пытались его засватать и женить на какой-либо вдове, но он всё искал молодых, хотя и те вдовы были намного моложе его. Мы при каждой с ним встрече не раз возвращались к попытке выяснения причин их развода с Сашей с намерением, хоть по истечению времени, когда их дети выросли и жили самостоятельно, а сами жили отдельно каждый себе и могли бы лучше найти общий язык. Но Володя всегда пытался всю вину сваливать на Сашу, не признавая своей вины, даже – частично, доказывая невозможность найти с Сашей общий язык.
Мы с ним встречались не раз и тогда, когда он стал доктором наук, профессором, академиком. Он получил квартиру в Краснодаре и взял к себе отца и мать. Вскоре отец умер, а мать болела, и даже пищу готовить не могла…
Мы, с моими школьными друзьями: Артёмом Матосян и Аркадием Торосян, подружившимися с ним через меня, при каждой встрече старались убедить его в необходимости помириться с женой или жениться на другой женщине, но каждый раз он отшучивался, приводя необоснованные причины своего отказа. На наши советы не реагировал и после смерти матери. В последние годы он продолжал жить бобылём в ужасных бытовых условиях. Вся квартира, где только возможно, была наставлена связками газет, книгами, ящиками и бумажными коробками не известно с чем. Свободное место было только для прохода мимо рабочего стола в прихожей и в зал к одной кровати. Вторая комната, как и зал, почти до потолка была заложена тем же, чем были забиты прихожая и зал. Однажды в квартире был пожар. Возгорание произошло на кухне или туалете, и по чистой случайности он не охватил всю квартиру. В это время случайно оказался у него Артём, который, будучи в Краснодаре в командировке решил навестить его, и помог ему навести в квартире хоть минимальный порядок…
При всех многочисленных положительных и отдельных отрицательных чертах характера, один из моих закадычных друзей – Володя, ради науки потерял семью, и остался до конца своей жизни бобылём. Приезжать к нам он стал редко, но я поздравлял его с каждым праздником, иногда звонил и он – консультировался, чем и как ему лечиться. Однажды на мои звонки под Новый год он не отвечал. А в День Защитника Отечества 23 февраля на мой звонок на его телефон ответила женщина, и я обрадовался, что у моего друга, наконец, хоть на старости лет будет женщина и он будет ухоженным, но она оказалась квартиранткой, которая сообщила, что хозяина квартиры похоронили шестого января…
Я нашёл по телефону одну из его племянниц и поинтересовался, почему они не сообщили мне, на что та ответила, что у дяди случился инсульт, и в больнице, не приходя в сознание, умер. А адресов его друзей они не знали, и никому не сообщили.
Мы с Артёмом захотели побывать, хотя бы на могиле друга, но никак не могли найти его родственников, кто бы показал нам, где он похоронен. Только через почти год после его смерти мне удалось найти телефоны его сыновей Сергея и Андрея в Сан-Петрбурге. От них узнал, что их мать – жена Володи – Саша умерла на три года раньше мужа. Я сообщил им наше с Артёмом желание побывать на могиле нашего друга – их отца, а для этого попросил, чтобы, когда они будут в Краснодаре, сообщили мне. Но их звонка ждем уже третий год. И мы не знаем, где наш друг похоронен, есть ли над ним памятник и какой?.. Во всём этом, конечно, я виню и себя за то, что я, будучи занятым заботами о семье и производственными и общественными делами, не сумел достаточно помочь друзьям наладить свои взаимоотношения и сохранить их семью. Но, как мне не больно так сказать, но, всё же, причина трагедии семьи моего друга, я думаю, на совести его самого и его жены…
Уважаемый читатель! Я этот эпизод из жизни моего друга описал отнюдь не с целью очернить его, а лишь как пример ошибочного, на мой взгляд, выбора им своего места в жизни. Фанатично стремясь односторонне посвятить себя науке, и, во что бы ни стало, оставить свой след в ней, он потерял семью и себя в семье, не оставив особого следа и в науке…
Я не виню и его сыновей. Ведь, насколько мне известно, со дня развода своих родителей в период их раннего детства они не почувствовали отцовской заботы и не общались с ним, хотя не знаю, по чьёй вине больше: матери или отца?..
Однако, поздним умом мы все мудры. Но, по моему мнению, мудр лишь тот, кто изначально между семьей и наукой или другой отраслью, чему себя посвящает, находит золотую средину...

ВСТРЕЧА С ПРОФЕССОРОМ ПЯТНИЦКИМ
Прошло около недели после отъезда моего друга Володи с семьей... Летние каникулы ещё продолжались. Однажды, на работе, переходя с причала на Широком молу на причал Нефтепирса через приморский бульвар для приема очередного иностранного судна, на скамейке увидел старика, лицо которого мне показалось знакомым. Присмотревшись, заподозрил в нём заведующего кафедрой биохимии Кубанского мединститута Пятницкого, но он за истекшие годы сильно изменился, поэтому прежде, чем его назвать, я остановился, присмотрелся. Одновременно с моим пристальным взглядом, направленным на него, подозрительно посмотрел на меня и он... Тогда я решил рискнуть...
- Профессор Пятницкий? – обратился я к нему лишь по фамилии, забыв его имя и отчество.
- Да. Он самый – Николай Петрович. – Встал и протянул он мне правую руку с морщинистой кистью с выделяющимися под кожей венами.
Моей радости не было предела. Ведь после окончания института мне посчастливилось встретиться до этого лишь с одним из моих преподавателей – с хирургом кафедры клинической хирургии Степановым, когда я в короткий период времени работал главным врачом Хатажукайской районной больницы Адыгейской автономной области сразу после демобилизации из армии до перевода меня на работу в Туапсе.
- Здравствуйте, Николай Петрович! – схватил я его кисть обеими руками и представился – Язычьян Сидрак Агопович, если забыли, обнял и предложил ему сесть, и, когда он сел, рядом сел и я и напомнил ему. – Помните, я сдавал вам экзамен по биохимии один по своему индивидуальному расписанию?
- Не забыл, не забыл... – по-старчески вздохнул он, садясь на скамейку и разглядывая меня, и не совсем было понятно, действительно он помнит меня или он это сказал для проформы.
Я, все же не веря, что он меня запомнил, стал напоминать ему, как он мог меня запомнить. Рассказал, как я сдавал ему экзамен один, по индивидуальному расписанию, как он забыл о назначенной встрече, и я приходил к нему домой. Как он после сдачи экзамена спрашивал меня о моих родителях, о дальнейших планах после института, как я тогда ответил ему, что, пока учусь, о своих планах не могу сказать ничего. Он, подумав и кивнув головой, опять повторил: «помню, помню».
Я спросил, кто из профессоров продолжают работать, кто из наших выпускников остался работать в институте, а он кое о ком рассказал, и, не дожидаясь моего вопроса, видимо, ожидая его, добавил, что дочь его работает в Краснодаре, и живет с ними.
- Теперь-то определились в отношении аспирантуры и научной работы? – вдруг он спросил, подтвердив тем самым, что он, всё же, помнит меня.
Признаюсь, в его упоминании о своей дочери я усмотрел такой же скрытый умысел, как и в институте в беседе после сдачи экзамена, но не стал детально спрашивать о ней, а ответил лишь на его конкретный вопрос.
- Уважаемый Николай Петрович! – я мягко обратился к профессору. – Об аспирантуре речь идти не может, ибо у меня уже семья, двое детей. Но возможно, будучи на практической работе, удастся написать и защитить диссертацию, или в будущем – мемуары. Жизнь покажет…
Я заметил, что он несколько задумался...
- Можно и так, – сказал он. – Работа у вас интересная.
Меня озадачила его информированность о моей работе. В дальнейшей беседе выяснилось, что он отдыхает в санатории 1-Мая, и параллельно интересовался работой биохимических лабораторий СЭС. Когда был в нашей лаборатории, интересовался, работают ли в СЭС или в больнице выпускники Кубанского медицинского института. Тогда и узнал обо мне. Ему сказали, что я на приемке судна и не могут сказать, когда буду у себя, но сказали, что в 15 часов буду у себя в кабинете обязательно, и он коротал время…
Мы с Николаем Петровичем уже беседовали около получаса, как я увидел, что заканчивается швартовка очередного судна, и мне надо было идти. Я попросил профессора побыть часок там, на скамейке, или пройти со мной в мой кабинет и дождаться меня, и потом пойдем ко мне домой, но он поблагодарил, и отказался, объяснив, что он задерживаться не может, ибо должен вернуться в санаторий, а завтра уезжает домой. Поблагодарил он меня за беседу. Я ответил ему тем же, подчеркнув, что я беспредельно рад нашей с ним встрече. Попросил его передать привет дочери, всей семье и преподавателям, кто помнит меня, и мы с ним расстались...

ОЦЕНКА СТАТИСТИКИ
Недавно мой главный врач Мазманян похоронил своего престарелого отца, жившего в городе Гудауты Абхазской АССР, и после возвращения из похорон заявил, что решил переехать в дом отца и что тамошнее руководство предлагает ему солидную должность республиканского масштаба. В связи с этим и с целью подготовить ему замену здесь руководство водздравоотдела по согласованию с горкомом партии направило меня на курсы главных врачей СЭС в г. Казани с 1-го сентября 1958 года. Там на кафедре «Организации здравоохранения» лекции нам читал сам заведующий кафедрой, мужчина полноватого телосложения, среднего роста и средних лет. Было заметно, что он хорошо знает свой предмет, «острый» на язык и с богатым юмором. Несмотря на то, что сам предмет связан с «сухими цифрами», занятия, благодаря его таланту, проходили живо и интересно.
Однажды, начав лекцию, он сказал, что сегодня расскажет, как, манипулируя данными статистики, можно честного работника или руководителя незаслуженно обвинить, а недобросовестного работника оправдать или, даже – поощрить.
Читателю предлагаю краткое изложение его лекции.
«На одном из заседаний горисполкома шло обсуждение отчетов заведующих отделами здравоохранения и жилищно-коммунального хозяйства.
Первым отчитывался заведующий отделом здравоохранения. Он привёл ряд фактов успешного выполнения решений Партии и Правительства и привёл несколько примеров улучшения качества медицинской помощи населению города, перечислил нужды медицинских учреждений для укрепления их материально-технической базы, отметил некоторое повышение заболеваемости населения по отдельным видам нозологических форм, объяснив причину каждого из них.
- Почему вы умолчали о причинах резкого повышения заболеваемости населения туберкулезом и о повышении смертности от него? – подала голос молодой эпидемиолог, когда докладчик закончил отчет.
- Не знаю, поймете ли вы меня правильно, - обратился к членам исполкома докладчик, - но роста заболеваемости туберкулезом и роста смертности от него нет.
- Вы доктор, пытаетесь завести исполком в заблуждение, – взял председатель таблицу отчета СЭС.
- Я знаю эти цифры. Эта таблица составлена по нашим данным, - поднял докладчик таблицу над трибуной. – Я эти данные оцениваю как положительные в нашей деятельности...
- Как? Вы что? Петр Иванович, не по вашим данным составлена таблица?
- Я же сказал. Они составлены по нашим данным, Федор Иванович. Я объясню вам. – Докладчик обратился персонально к председателю. – Дело в том, что уже полтора года, как мы, наконец, получили рентгеновский аппарат, и улучшилась диагностика заболеваний органов грудной клетки вообще и раннее выявление туберкулеза – в частности. Мы теперь знаем, по поводу, какого заболевания и какой его формы и стадии мы лечим больного, от какого заболевания нам не удалось вылечить его, и он умер. А раньше, не имея нужной диагностической аппаратуры, туберкулезных больных мы лечили под названием других заболеваний, и хоронили их под теми же диагнозами. За то мы имеем некоторое сокращение новых случаев заболевания туберкулезом. Более быстрому сокращению числа свежих случаев туберкулеза нам мешают ограниченные наши возможности для стационарного лечения этих больных и отсутствие возможности изоляции таких больных с открытой формой в отдельные квартиры или, хотя бы, комнаты. Эти последние две проблемы включены нами в проект решения данного заседания исполкома по нескольким семьям, где имеются больные с открытой формой туберкулёза.
Председатель взял проект постановления и стал его просматривать. А тот же молодой эпидемиолог задал докладчику второй вопрос, надеясь, что тут-то заведующий не выкрутится.
- А чем вы объясните рост заболеваемости и смертности среди детей? – С ехидцей поерзала на стуле эпидемиолог вновь.
- Вы, коллега, должны лучше всех присутствующих знать эти причины, но я объясню и вам, и остальным. – Оглядел докладчик всех сидящих в президиуме и в зале. – Вы, уважаемые товарищи, все, особенно – работники СЭС, знаете о неудовлетворительном санитарном состоянии города, в частности, об отсутствии канализации. Вследствие этого, уже который год в летне-осенний период года происходят вспышки инфекционного гепатита, дизентерии и других кишечных инфекций. Ввиду отсутствия достаточных мест в инфекционном отделении больницы многих детей и взрослых с так называемой легкой формой заболевания изолируем и лечим в домашних условиях, не имея гарантии их полной изоляции в домашних условиях. Многие из них потом поступают в стационар в утяжеленном состоянии, и уже заразив контактных с ними детей и взрослых. Это – в райцентре, а из периферии вообще дети поступают с запущенными формами заболевания. У нас всего два педиатра. Они еле обеспечивают стационар и вызовы к больным детям надом. Они готовы использовать выходные дни для поездки и на периферию и консультировать больных детей на месте, но нет для этого транспорта. Имеющиеся две санитарные машины работают только в две смены, ввиду отсутствия штата шоферов. Машины старые, постоянно ломаются, и водители постоянно заняты их ремонтом на ходу или после работы, жертвуя для этого своё личное время для отдыха, включая и выходные дни. В результате, дети на участках района находятся на попечении фельдшеров и медицинских сестёр. А некоторыми фельдшерскими участками заведуют квалифицированные медсестры, ввиду нехватки фельдшерских кадров. А на некоторых участках, по числу имеющихся на них детей, по нормам положена должность врача-педиатра, а его нет. Мы ежегодно даем заявку на дополнительные штаты, но их нам не выделяют, а выделенные не полностью заняты ввиду отсутствия для них нормального жилья и других бытовых условий. В итоге и прибывшие молодые врачи не задерживаются. У многих молодых матерей не хватает молока для кормления младенца с первых дней или прекращается его выделение в первые месяцы. Мы давно ставим вопрос об организации детской кухни в одном из строящихся в райцентре домов, но нам отказывают в этом, объясняя это отсутствием средств. В результате многие дети с первых месяцев растут дистрофичными и тяжело переносят всякие заболевания, в том числе и инфекционные.
Несмотря на то, что докладчик попытался объяснить причины роста заболеваемости по отдельным нозологиям, и некоторого роста смертности среди детей в истёкшем году по сравнению с прошлыми годами, не зависящие от их деятельности, исполком объявил выговор заведующему отделом здравоохранения…
По следующему вопросу повестки дня отчитывался заведующий отделом ЖКХ исполкома. Он тоже указал, что, руководство отделов и коллектив ЖКХ, руководствуясь решениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР, при постоянной помощи руководства района, достигли определенных результатов. И далее привёл сравнительную таблицу выполнения производственного и финансового планов в истекшем году по сравнению с прошлыми годами. Особо указал на положительную динамику по оказанию ритуальных услуг населению.
- За счёт, каких услуг, конкретно? – поступил хитрый вопрос из зала...
- За счёт похорон... – ответил докладчик, переступая с ноги не ногу, чувствуя сам неловкость за свой ответ. – В текущем году мелочь хорошо пошла... – криво улыбнувшись, добавил он. То есть, детей больше хоронили...
- Так это – заслуга не ваша, а – врачей-педиатров! – прозвучала ехидная реплика из зала другой голос.
- Заслуга не только наша, но и ваша, а, если точнее, то – она больше ваша, чем наша, - ответила молодая педиатр автору реплики, и смутилась, узнав в нём молодого главного врача СЭС.
Произошла хаотическая попытка обвинений и хозяйственниками и медиками друг друга репликами с мест, но её остановил ведущий заседание председатель исполкома: «В перевыполнении плана ритуальных услуг по похоронам заслуга нас всех, но за эту заслугу в кавычках каждый из нас должен нести свою долю наказания, кроме, конечно, руководства «Бюро ритуальных услуг», поэтому им объявим благодарность. Люди же работали, выполняли заявки своевременно, и жалоб на них не было», и объявил, что работники здравоохранения и ЖКХ свободны.
Уважаемые коллеги – курсанты, почему я решил сегодня рассказать вам эту историю? Потому, что, к сожалению, из-за неумения давать правильную оценку статистическим данным некоторыми руководителями на местах, зачастую наши коллеги иногда вместо поощрения за самоотверженный труд получают наказания. Я надеюсь, вы меня поняли правильно, и, возвращаясь к себе, постараетесь научить местное руководство правильному анализу данных статистически…»
К сожалению, уважаемый читатель, некоторые местные руководители, да и повыше, вследствие своей неграмотности, а больше по корысти вольно толкуют данные статистики. За период своей последующей многолетней трудовой деятельности на рядовых и руководящих должностях в системе здравоохранения, как в советское время, так и после я не раз сталкивался с тенденциозным толкованием данных статистики в корыстных целях даже чиновниками от здравоохранения, как для подсиживания неугодного коллеги, так и для необоснованной защиты своего приятеля. Об этих случаях у меня имеется много фактического материала вчерне, которое со временем, если успею, оформлю в виде воспоминаний или художественного рассказа...

ПОДАРОК ЖЕНЕ
Уезжая на курсы в г. Казань в конце августа 1958-го года, на получение моей зарплаты дома я оставил доверенность своей жене, рассчитывая прожить на курсах за счёт стипендии в 600 рублей, выдаваемой в период учёбы. Это по тем временам – прожиточный минимум. Но я решил из курсов вернуться обязательно с подарком жене как я и делал ранее после каждой командировки.
Учёба на курсах началась с первого сентября, когда студенты академических институтов были ещё на полевых работах в колхозах и совхозах, подлежащих в то время для них обязательной отработке. На таких работах были и студенты авиационного института, который имел свою столовую с относительно дешевыми обедами. Эта столовая находилась недалеко от нашего общежития. Я в то время был ещё в военной форме, хоть и без погон, и решил попробовать этим воспользоваться. В первый раз отпустили мне обед по льготной цене без каких-либо уточнений, кто я. Тогда и в следующие дни стал смело ходить туда обедать и ужинать регулярно Больше месяца, пока не вернулись студенты с уборки урожая, я в течение более месяца, сэкономил некоторую сумму. Но после этого уже туда стали пускать по студенческим билетам, и лафа для меня кончилась, а проблема накопления на подарок жене оставалась, и даже усложнялась. Я перешёл на экономный режим питания: в обед – борщ без мяса и хлеб, а утром и вечером – на кефир и хлеб. К окончанию курсов, которые заканчивались в конце декабря, у меня было сэкономлено чуть больше 800 рублей. Когда оставалось несколько дней до отъезда, в одном из магазинов города я облюбовал материал цвета какао для жены. Заметив, что продавщица, примерно роста и полноты её, спросил, сколько надо будет такого материала на костюм для неё? Не знаю, о чём она подумала, но, многозначительно кокетливо улыбнувшись, сказала, что надо будет два с половиной метра, лучше брать на 5-10 сантиметров больше. Метр материала стоил ровно 300 рублей. Я посчитал, что на дорогу у меня останется с полсотни рублей. Хотя та была ростом немного выше Вали и чуть щуплее, всё же решил рискнуть и взять только два с половиной метра. Но попросил продавщицу, чтобы она не на метре тянула материал, как обычно продавцы делают, а материал клала на прилавок и метр на него. Симпатичная девочка с чуть раскосыми глазами понимающе улыбнулась и, развернув материал на прилавке, взяла метр в руки. Мне было стыдно, что я вынужден так унижаться и выражать недоверие такой девочке, но когда она начала мерку, не удержался и признался, кто я, и почему прошу мерить материал таким образом. Она приятно улыбнулась и сказала: меньше не будет... Аккуратно сложила отмеренный отрез, завернула в обёрточную бумагу и связала сверток крест на крест. Я поблагодарил с поклоном, попрощался и ушёл.
Билет взял прямой от Казани до Туапсе. До Москвы пользовался плацкартой. Ехали ночью, поэтому всю ночь спал. В следующий день перед Москвой поел булочку, запивая кефиром, которые были куплены ещё в Казани. В Москве при компастировке билета, ввиду отсутствия денег, плацкарт не оформил. В Москве купил две бутылки кефира три булочки, а в вагоне поднялся на третью полку. Сразу «уничтожил» одну бутылку кефира с двумя булочками и лёг. Проснулся за Харьковом, где слез с третьего «этажа», умылся и вновь наверх… там ликвидировал все пищевые запасы и вновь лёг. В Ростове за последние деньги взял у разносчиков продуктов по вагону бутылку кефира и булочку. В Туапсе приехал без копейки денег в кармане. Зато моей Вале понравился костюмный материал. Дома рассказал, как я покупал отрез, и тут же измерили его длину. Она оказалась на пять с лишним сантиметров больше заказанных двух с половиной метров…
Вскоре из того материала Валя заказала в мастерской костюм, который и ей и мне очень понравился. Да и подружки её восхищались качеством материала и одобряли выбранный фасон. Носила Валя тот костюм больше десятка лет, а, когда пополнела, то ли подарила кому-то, то ли пошила себе что-то другое.
Уважаемый читатель из числа молодёжи, вам, несомненно, удивительно, и даже трудно поверить, что при тех материальных трудностях мы были полны духа патриотизма. Но поверьте, что да, действительно было так. Но мы смирялись с теми трудностями и бедностью, ибо вся страна страдала – все были почти равно бедны, и другого, лучшего варианта не видели. К тому же большинство населения были свидетелями разрушений страны войной, и самое главное: мы не были приучены к зависти, и надеялись, что скоро оно – это лучшее будет... Мы так были воспитаны и были убеждены, что для этого надо трудиться… и трудиться честно и с полной отдачей сил, а пока терпеть все тяготы…
Теперь – через более полста лет в условиях новой социально-экономической системе, когда в стране одним – всё, а другим – остатки или – вовсе ничего, вряд ли будет того осознанного самоотверженного массового патриотизма нашего времени. Остаётся надеяться. Тем более, что в последнее время свет в конце туннели, хоть и тускло, но мелькает…

ПРИГОВОР ОШИБКОЙ ДИАГНОЗА.
Из курсов усовершенствования в Казани я выезжал до окончания срока учёбы, так как за две недели до этого я получил из дома телеграмму о том, что у моего старшего брата Михаила врачами Краснодарской краевой поликлиники обнаружен рак лёгких, и необходимо решить, как быть. Я вынужден был по разрешению руководства кафедры сдать зачёты раньше и выехать домой досрочно.
Как только вернулся домой, пригласил брата к себе из посёлка Черниговского со всеми медицинскими документы. Осмотрел их сам, проконсультировался с моими местными коллегами, в том числе с заведующим тубдиспансером Бабицким С.Е. и с заведующей терапевтическим отделением горбольницы Поляковой. Они не стали исключать диагноз рака лёгких и предложили через некоторое время снимки лёгких повторить. Тянуть время было рискованно. Брат уже больше месяца как болел. Краевыми специалистами было предложено через две недели прибыть к ним на повторную консультацию. Этот срок уже истёк. Хотя по документам ему был проведён полный курс лечения антибиотиками, и вследствие его безуспешности и был, вероятно, поставлен такой грозный диагноз, мы вместе с Семёном Ефимовичем решили рискнуть. Провели курс комбинированного лечения большими дозами пенициллина и стрептомицина. Состояние брата, хотя и медленно, но улучшалось. Спустя две недели сделали повторную рентгенографию лёгких. Затемнённый очаг причудливой формы сохранился, но, он, будто стал гаснуть, границы его стали несколько чётче. Это уже вызвало сомнение в правильности прежнего диагноза, ибо, предположили мы, если бы очаг был раковый, а не воспалительный, то этого бы не случилось. Продлили лечение ещё неделю или две (не помню) и повторили снимок. Рисунок стал явно бледнеть. Общее состояние брата стало лучше. Ещё через неделю снимки повторили в нескольких проекциях, и предположили, что, возможно, наши краснодарские коллеги междолевой плеврит со скудной экссудацией, который, разумеется, трудно поддавался лечению антибиотиками в обычных дозах, а очаг не расширялся на фоне применяемого лечения, приняли за рак. Пожив у меня около месяца с лишним и окончив полный курс лечения, брат уехал к себе домой. В Краснодар так и не поехал он. Проработал длительное время шофёром и на других тяжёлых работах. Он и сейчас живой, живёт в посёлке Черниговском Апшеронского района, правда, на диспансерном учёте у моих коллег как участник ВОв и по поводу деструктивного бронхита и астмы.

МЫ УЧИМСЯ У СВОИХ ДЕТЕЙ.
30-го января 1959 года вечером я вернулся домой уставшим после почти суточной работы: на тяжёлом ночном дежурстве, оставшись после него на день по основной должности. Это послужило причиной моего неправильного поступка по отношению к моему трёхлетнему младшему сыну – Артюше.
Благодаря тому, что я иногда вёл записи интересных случаев и событий, могу, уважаемый читатель, рассказать об этом интересном и поучительном случае.
Случилось это так. Артюша поднялся на колени своей тёти Нади, у которой болела спина. Я в резкой форме пристыдил его и потребовал, слезть с колен больной тети. Он надулся, и удивленно уставился в меня. Я сразу понял свою ошибку, но уже было поздно…, надо было исправить положение, но и нельзя было уронить своего отцовского авторитета, хотя мне было понятно, что мной это уже допущено. Спросил его, почему он надулся? Но он упорно молчал и после моих повторных просьб ответить на мой вопрос.
Видимо сначала не заметив нашего с Артюшей конфликта, Вова, стоя у кушетки, играл кубиками, но после моего второго обращения к его брату он оставил своё занятие и стал удивленно смотреть то на меня, то на него, то на маму и тетю Надю, видимо в поисках объяснения, что случилось? А, возможно, и в поисках защиты брата, ибо всегда, если мы делали замечание или за что-то ругали Артюшу, он переживал больше, чем тот сам.
Чтобы вывести Артюшу, а заодно и Вову, из такого состояния, я тихо попросил Артюшу подать мне воды. Он не выполнил мою просьбу и продолжал молча стоять. Возможно, надо было его наказать за это, но я воздержался, и оказался прав. Я встал, и воду взял сам, а его отправил в спальную комнату, раз он не хочет с отцом разговаривать. Через некоторое время я услышал, что Артюша там играет мячом. Тогда я попросил старшего – четырёхлетнего Вову, чтобы он забрал у него мяч, объясняя, что раз он папе воду не дал и не хочет с ним разговаривать, то и мячом, купленным папой, не должен играть. Он беспрепятственно мяч отдал Вове. Я понял, что я допустил очередную ошибку, но «слово – не воробей…». Еще через некоторое время по моей просьбе Вова проверил и сообщил, что Артюша лежит под кроватью. Тогда я попросил Вову передать ему мою просьбу, подняться с пола и придти ко мне, но он, продолжая лежать, сказал брату: «Папа и сам скажет, если надо». (Он, видимо, моего распоряжения не слышал). Конфликт углублялся… Надо было что-то предпринять, и я повторил просьбу громче, после чего он медленно подошёл ко мне и стал около меня. Я долго пытался мягким упрашиванием добиться от него объяснения, почему он так себя повел, не уточняя, что я имею в виду, но он ничего не ответил. Я чувствовал, что конфликт усугубляется, но не мог определиться, как разрядить обстановку. Валя всё время, не вмешиваясь в конфликт, молча, но осудительно с педагогической точки зрения и злорадно посматривала незаметно для Артюши на меня, показывая мимикой, мол, получил за окрик? «Макаренко нашелся». Но, видимо, и она не знала, как дальше поступить. Она предложила Артюше сесть на кушетку рядом со мной, но он продолжал безмолвно стоять, пристально удивленно и вопросительно глядя на меня, выпучив глаза и отодвинув брови. Тогда я предложил ему сесть рядом со мной. Он сел, но подальше от меня. Мои попытки вызвать его на объяснения опять не дали результата.
Валя незаметно от Артюши шепнула мне на ухо: «Наверно, ребенок испугался твоего окрика?». Я спросил его об этом, но только после угрозы наказания за молчание, еле слышно он сказал: «Я не испугался».
Я решил оставить его в покое, и объяснил, что так делать нельзя, а после нескольких минут я безадресно сказал: «Кто мне даст воду?». Но сказал так, что это мог услышать только Артюша, так как он сидел рядом со мной, на много ближе, чем Вова. Но он не пошевелился. Я повторил вопрос чуть громче, после чего Вова пошёл и принёс воду. Я ещё раз спокойно пристыдил Артюшу, и по просьбе Вали, взяв ведро, вышел на улицу набирать воду из гидранта. Когда вернулся, дети уже мирно и дружно играли в комнате хозяйки… Но конфликт оставался не разрешённым. А по моим принципам воспитания детей я считал, что любой подобный конфликт оставлять на такой стадии нельзя…
Вскоре Артюша вернулся из комнаты хозяйки, и я, воспользовавшись этим, решил на его глазах показать фокус. Обращаясь к Вале, будто фокус хочу показать ей, спросил её: «Как ты думаешь, сахар может гореть пламенем?». Она сказала, нет, не будет. Тогда тот же вопрос задал Артюше. Он промолчал, а я, заверив, что он будет гореть, попросил его мне помочь. Дал ему в руки пинцет с зажатым в нём квадратным куском сахара-рафинада. Поднёс к сахару горящую спичку и долго держал её под куском сахара одну, вторую спичку. Сахар не горел. Артюша, жалеюче, посмотрел на меня… мол, фокус у отца не получился. Тогда я сказал Артюше: «А теперь будет гореть…», и насыпал на сахар еле заметное количество золы из печки на кончике ножа и к сахару поднёс горящую спичку вновь, сахар стал гореть красивым сине-желтым пламенем. Я взял у Артюши пинцет с сахаром, а ему разрешил сахар самому. Он с большим удовольствием и хохотом это делал. Затея ему понравилась, и мы с ним неоднократно повторно поджигали уже плавленый сахар, до тех пор, пока он весь не обуглился и не сгорел. Но я его предупредил, чтобы он без нас, взрослых, не повторял эту игру. Когда мы вместе убирали последствия фокуса, Валя стала меня щекотать, и, когда я пытался вырваться от неё, она попросила Артюшу помочь ей меня удержать, но тот не стал вмешиваться. Тогда я сам решил начать с ним играть, но он заявил, что щекотки не боится. После того, как немного поиграли, я ему предложил сесть и поговорить…
Он, многозначительно посмотрев на меня, спросил: «О чём будем говолить? О том, что говолили недавно?». Я переспросил, что он именно имеет в виду, а он: «Что я тёте Наде на луки полез, а ты меня полугал, а потом я тебе воду не давал, и ты у меня мяч отоблал?».
Я удивился, что он точно и последовательно повторил всё, что происходило. Мне даже стало неловко за свои ошибки, но сказал: «Что же делать? Рассказывай», а он ответил: «Давай вместе лассказывать… Что ли, я должен один говолить? Не только же я виноват?»…
Поднялся общий хохот. Не удержался и я. Но надо было наступать. На наш хохот и Вова вернулся от хозяйки и сел на кушетку рядом, удивлённо наблюдая за происходящим после недавнего конфликта? А я спросил Артюшу: «Почему же ты надулся как пузырь, когда я тебе сделал уместное замечание?».
- Потому сто надо по-холосему говолить, а говолил как лугал. – Поёрзал он на кушетке, жестикулируя руками. – Поэтому я обиделся. Лазве так надо говолить?
Можете ли, читатель, представить себе мое положение? Валя лишь мимикой, чтобы дети не заметили, насмехалась над моим глупым положением от души, одобряя справедливое, уместное, умное и тактичное критическое заявление Артюши.
- И что же дальше было?! – я спросил. – Ну а кто же должен извиняться?
- Ну что ли, только мне извиняться? – Артюша развёл руками, подняв голову и косо глядя на меня.
- А кому же?
- Давай вместе извиняться! – сказал он сложив ладони.
- А кому же, всё же больше надо извиняться?
- Тебе немного, а мне больше! – сказал он, вздохнув.
- Ну, давай извиняйся! – предложил я.
- Нет ещё не всё! – положил он ладони на колени.
- А что ещё? – Меня заинтересовало, какую ещё он мне мораль почитает?
- А вот, помнись, когда, это... Вова поломал пластинку, ты его не лугаал, а только сказал: ай-ай-ай? Ты ведь тоже тлудился, деньги залабатывал и пластинку покупал, а почему же ты его не лугал, а только сказал?
Я вынужден был признаться и сказал: «Ладно, я виноват, что громко сказал, но ведь я уместно сделал тебе замечание, а почему же ты сразу не сказал мне, что я говорил, как ругал, а надулся?»
- Ты же вот не так сказал, как говолят, а говолил, как лугал, и я вот, обиделся.
- Хорошо! А почему же ты мне не стал давать воду, когда я просил об этом?
- Я же вот сказал, что ты меня обидел?!
Я ему объяснил, что надо воду давать просящему её, если даже он стоит в воде или купается в ней. Тем более, мол, разве можно папе, маме или кому-либо не давать воду из-за того, что они что-то не сделали или не сказали так, как ты хотел?
Он помялся, помялся и сказал: «Ну, ладно. Я буду извиняться, но ты ничего больше не говоли»
- Как, ничего не говорить? – Удивился я.
- Ну, вот, я извинюсь, да? А ты только скажи, пожалуйста, и больше ничего не говоли! – Видимо, он имел в виду, чтобы я не говорил: «Больше так не делай». Иначе, мол, и так всё понял…
Я ещё раз убедился в том, какими делаемся мы смешными, когда поднимаем голос на детей, думая, что они ничего не понимают и всё стерпят?!
А бывают, и, казалось бы, солидные руководители, которые повышают голос и кричат на подчиненных им взрослых людей…

КИНОФИЛЬМ «КОЛДУНЬЯ»
04.02.59г. вместе с Валей смотрели шведский или финский (не запомнил) фильм «Колдунья», после просмотра долго рассуждали о замысле фильма. Привожу дословную свою запись об этом в своём блокноте.
«Часто бывает так, что человек провинился или заблудился в выборе своей идеологии, или случайно говорит неладное, а люди ограниченного ума или в своих корыстных целях начинают устраивать ему гонение, приписывая ему недобрую славу. Иногда этот человек, осознав свою ошибку или своё заблуждение, пытается вернуться к нормальной жизни, не всегда зная как это сделать, чтобы не вызывать ненависти к себе у людей, осуждавших его в своё время. Но эгоистически настроенные люди из окружения, пусть даже с дипломами, ослепленные той старой недоброй славой, отталкивают его, продолжая гонение. Это и доводит часто человека до отчаяния.
К сожалению, люди иногда, не сознавая, до чего может довести это, относятся подобным образом даже к своим детям.
В картине показано, как в одной финской глухой деревне колдунья не ходила в церковь сама и запрещала внучке это делать. Верующая часть население деревни за это возненавидела её так же, как всё время ненавидела и её бабушку-колдунью. Когда девочка подросла, поехала в город и, встретившись там с молодым верующим человеком – французом по национальности, научилась говорить по-французски, влюбилась в него. А когда они вместе с тем молодым человеком вернулись в село, она в угоду любимому человеку или, одумавшись, вместе с ним пошла в церковь…
Сначала, пока шёл молебен, верующие женщины, косясь на неё, молчали. А после молебна возмутились присутствием не ходившей в своё время в церковь внучки «колдуньи» – девушки Инги, напали на неё по старой памяти и били её до полусмерти за то, что она ранее была дикаркой – дочерью колдуньи и не ходила в церковь, а теперь своим приходом в церковь осквернила её…
15.02.1959г.


РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ЭТОМ ФИЛЬМЕ, ПОЧТИ ПОЛВЕКА СПУСТЬЯ.
У нас в последнее время стали широко возобновлять деятельность религий, даже собираются её включить в учебную программу школ как специальный предмет о православии. Появилась масса новых сектантских групп легально и подпольно.
Во-первых, если ввести в программу школ только православие, то, как быть с детьми других вероисповеданий, учащихся в той же школе и в том же классе. Во-вторых, верующие люди обычно склонны к фанатизму. Особенно, если их приучают к вере с детства. И если сейчас начнут обучение религии со школьной скамьи, со временем число таких людей в обществе станет большинство, и при их поддержке могут прорваться и во власть такие люди. Тогда неизбежны случаи похлеще, чем показано в том фильме. Может начаться такая вакханалия, что не представишь худшего. Надеюсь, руководители страны, служители культов и учёные учтут такую возможность и соответствующим образом координируют свою деятельность…
25.08.2006г.

ВЕЧНАЯ ПРОБЛЕМА
У меня ещё со школьных лет, особенно – послевоенных, всегда была тяга к познанию сути политических событий в стране и в Мире. Поэтому материалы газет на эту тему старался читать в разных изданиях и внимательно от корки до корки, как принято говорить, и пытался по смыслу и «между строк» понять причину их возникновения и какую цель преследует каждый из тех, кто предлагает тот или иной путь их разрешения.
Особенно заинтересованно я делал это в годы, как их позже окрестили, «Хрущёвской оттепели». Симпатизируя демократической направленности докладов и выступлений Н.С. Хрущева, в то же время мне не нравилось применение им в своём лексиконе унизительных анекдотов в адрес представителей отдельных народов СССР. Не нравились мне эти шутки не потому, что я – не русский, и интуитивно принимал их в свой адрес, а потому, что знал, что не все нерусские люди способны шутку понять как таковую и опасался, что они могут это воспринимать как проявление скрытого великодержавного шовинизма и затаить обиду до определённого времени. И особенно опасался того, что это может быть направлено не против автора этих насмешек, а на устои дружбы народов СССР...
И вот в своем докладе на 21 съезде КПСС Н.С. Хрущёв заявил, что (цитирую по памяти) «...у нас, в СССР проблема межнациональных отношений решена...».
А секретарь ЦК КПСС Н.А. Мухитдинов, выступая в прениях, подтвердил слова Хрущева, но, не ссылаясь ни на кого из числа выступающих и на докладчика, заявил: «Пережитки национальной розни в нашей стране уже давно не носят массового характера, ибо они не имеют у нас социальных, политических и экономических основ. Но в то же время нельзя недооценивать тлетворного влияния империалистической пропаганды, стремящейся возродить и поддержать в сознании отдельных людей пережитки капитализма. Поэтому борьбу с ними, особенно – националистического характера, нужно вести постоянно и неослабно» и подкрепил своё мнение, приведя следующие слова В.И. Ленина: «Ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки «обиженные» националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки» и указал источник цитаты: В.И. Ленин. Соч. Т. 36. Стр. 556 – 557» (Из речи секретаря ЦК КПСС Н.А. Мухитдинова на 21-м съезде КПСС.)
Я считал и считаю, что Мухиддинов был прав, и очень корректно подсказал лидеру о необходимости учесть слова вождя. Но именно за эту мягкую критику в адрес докладчика, даже не своими словами, а со ссылкой на слова В.И. Ленина, Н.А. Мухитдинов не был избран в следующий состав членов президиума ЦК. А многие рядовые члены партии, в том числе и я, его считали одним из наиболее грамотных, политически подкованных и достойных для работы в руководстве партии людей. Разве это не является одной из форм завуалированного проявления шовинизма?
02.02.1959-го года.
Примечание.
Эти слова мной были записаны в свой дневник вскоре после окончания того съезда. А теперь, по истечению более полсотни лет после этих событий, я с полной уверенностью могу сказать, с чего и когда начался распад Советского Союза, и кто, насколько в этом виноват?.. И насколько был прозорлив и гениален В.И. Ленин…
Будут ли нынешние лидеры страны руководствоваться предупреждением великого мыслителя в вопросе межнациональных отношений у нас, или, следуя моде – угодить бывшим обоснованно или без него «обиженным» и черня его имя, забудут и прозорливые его слова, будет иметь не малое значение для сохранения единства страны или может её постигнуть судьба СССР?..
Озабоченный межнациональными столкновениями то в одном, то в другом регионе страны, недавно 15.07.2010 года я написал в редакции еженедельников «МК на Кубани» и «АиФ» большую статью на эту тему под заголовком: «Истоки проявления национализма» с завершением её четверостишьем, не претендуя на литературное совершенство, написанное ещё в 2006 году, под заголовком: «Примирение»

«К примиренью зовёте, господа,
когда сами во всём мстите всегда.
Примиренье полное лишь тогда,
обоюдно если, и навсегда.

Не забудьте же и вы, господа:
коль решается уж страны судьба,
она выше всех своих быть должна
и без всякой мести, частицы зла.

С веков давних людям понятно ведь,
что, черня своё прошлое дотла,
подорвём мы имидж страны своей –
начнёт лаять на нас каждый шакал...

Без согласья, дружбы в доме родном,
пусть и будет много тысяч ракет,
мы не сможем при системе любой
защитить свою Отчизну навек.
26.03.2006г.»
Но мне ответили по телефону, что: «… мы национальный вопрос в прессе не будем поднимать». Я им ответил: «Не пора ли одуматься, и отказаться от попытки уходить от злободневных проблем, используя известный «страусиный» способ? Не пора ли понять, что для России, судьбой разбросанной на одной шестой части суши Земного шара, вопрос межнациональных отношений между народами, входящими в исторически образовавшееся единое многонациональное государство, не менее важен, чем укрепление её военной и экономической мощи и материальное обеспечение населения на высоком уровне?..
15.07.2010г. Туапсе.
Однако вернёмся к воспоминаниям событий давно минувших дней…

ПОЧЕМУ «ТУАПСЕ»?
В домашнем личном архиве я нашел свою рецензию на две книги о происхождении названия города Туапсе, которая была написана в феврале 1959 года после появления двух книг на эту тему, изданных в нашей Туапсинской типографии в конце пятидесятых годов прошлого столетия. Привожу её текст повторно в честь 170-летнего юбилея города на суд земляков, кого интересует история своего города, в том содержании, как она была написана в своё время.
«В книге «Туапсе» нашего хирурга Ступаченко Г.М. написано, что город Туапсе назван так потому, что он расположен в долине двух рек от адыгейских слов: «туо» – два и «псе» – вода. С легкой руки уважаемой коллеги это мнение стало безоговорочной истиной, и эту же версию позже повторяет в своей книге и первый секретарь Туапсинского ГК КПСС Швыдков Я.Г.. А я считаю, что такое категорическое утверждение не достаточно обосновано. Ведь сама река тоже называется «Туапсе» или «Туапсинка»? Откуда тогда название самой реки? Правильно ли такое объяснение возникновения названия города? Шапсуги же говорят не «Туапсе», а «Тхапс» или «Тухапс»!? Не связано ли название города с «деревом у воды – моря»? Я помню фотографию начала 20-го века, по-моему, в нашем музее, где у самой кромки морской воды в районе теперешней пассажирской пристани росло старинное хвойное дерево с невысокой, но с широкой зонтообразной кроной, под которым стоял человек с лошадью, привязанной к этому дереву. По-моему это дерево было еще и в тридцатые годы 20-го века. В тени этого дерева укрывались от солнца люди, находившиеся на берегу моря. Тем более, что дерево по-адыгейски и по-шапсугски – «Тчх». Не отсюда ли название города? Сначала «Тчхапсе» - дерево у воды, а в последующей трансформации – «Тчхапсе»? А затем в русской транскрипции – «Туапсе»?
Почему авторы не объясняют появления названия речки «Паук», если она является частью обоснования названия «Туапсе» (две воды), который, в отличие реки «Туапсе», хотя менее полноводна, но не высыхает и в летнее время?
Почему авторы не допускают связь названия реки с четырьмя притоками реки, которые, протекая по ущельям, выходящим непосредственно к морю, образовали устье реки, некоторые из которых в последние годы в городской черте взяты в подземный коллектор. Ведь четыре на шапсугском и адыгском языках звучит «Птльх». Следовательно, почему нельзя допускать эволюцию названия реки следующим образом: «Птльхапсе» – «Четвероустье» и далее – «Тльхапсе» - «Тхапсе» и, наконец – «Туапсе»?
Вызывает сомнение и утверждение о том, что Туапсе как торговый порт начался с Нефтепирса. Дело в том, что Туапсинская бухта до осушения прибрежной зоны моря продолжалась вглубь материка по пойме реки намного больше, чем в настоящее время, и она не могла не использоваться для входа мелких тогдашних морских судов, в том числе и парусных, используемых для перевозки торговых товаров и пассажиров. Ведь никто не может отрицать факт обитания в данном регионе людей и задолго до возникновения современной формы перевозок людей и торговых грузов по морю.
Ведь грунт района теперешнего Нефтепирса, ТСМЗ и части дороги на пляж насыпной. А сам Нефтепирс построен лишь после окончания насыпных работ. Если авторы книг, называя Нефтепирс, имеют в виду сам район Нефтепирса, то это так. Но в таком случае, так и надо было называть этот район города, ибо в исторических документах, тем более, когда они связаны с экономикой и географией, описания должны быть точными или с оговоркой: «предположительно», оставляя дальнейший поиск и более точное определение истоков тех или иных названий исследованиям новыми поколениями.
С. Язычьян. 23.02.1959-го года»

Данная статья мной доработана и напечатана в 1-2 номерах Туапсинского литературно-художественного журнала «Звезда Черноморья» за 2008 год под заголовком – «Почему две воды»?
09.03.1959-го года, прочитав книгу Мухтара Ауэзова «АБАЙ», выписал следующие строки:
«Перед пышным пиром и перед свежей могилой всё должно отступать».
«Не от великого ума волчонок бежит за волком».
«Всякий сумеет следовать по проторенной дорожке, проложенной отцами».
Задумавшись, продолжил их несколько иначе:
Можно и без мудрости
в доме отцовском прожить –
лишь не твори глупости,
дай соседям тоже жить.
10.04.87г
А в годы перестройки добавил следующие куплеты:
А живя в доме том отца,
пусть он построен и не так,
ставь дом свой с чистого листа
и сохрани их навсегда.

Чтобы мог каждый в будущем
дать и свою оценку им,
мог сравнить предков мудрости,
чтоб поддержать и честь страны.

АРТЮША ПОТЕРЯЛСЯ
10.03.59-го Валя рассказала, как она однажды потеряла Артюшу.
Это было летом 1955 года, когда она после возвращения из санатория ВМФ в Ялте вернулась к родителям в станицу Дагестанскую, где находились у родителей наши Вова и Артюша, а я был ещё на военной службе в селе Чалмпушка недалеко от Мурманска.
Вова и Артюша играли на паласе, расстеленном на полу в спальной комнате, а Валя и её старшая сестра – Назик сидели за столом у окна и штопали изношенную одежду. Артюша только начинал ходить, и вдруг приполз он к стене и поднялся на ноги. Валя и Надя, увидев его успех, восхищённо немного понаблюдали за ним и продолжили заниматься своим делом.
Прошло некоторое время. Валя заметила, что Вова играет на паласе один. Тут же услышала глухой стук…
- Надя! Где Артюша? – в тревоге крикнула Валя и вскочила.
Надя любила Артюшу по-особому, и, если с ним что случалось, то она тревожилась до слез и до истерического плача.
- Ой! Ты, что!? С ума сошла, что ли? Где ребёнок?! – закричала она и побежала за Валей, пытаясь её опередить.
Они вместе выскочили в переднюю, которая служила и кухней. Там всегда на табурете у входной двери стояло ведро с водой. И на этот раз недавно Надя принесла ведро с водой и поставила его на табурет. Когда они выскочили в переднюю, на полу было полно воды, а ведра на табурете не было. Но… не было и Артюши…
В тревоге, оглядывая комнату в поисках Артюши, Валя, злясь в сердцах, схватила ведро, и… ой… ужас и радость… под перевернутым ведром сидел Артюша весь мокрый и, молча и удивленно, облизывал мокрые губы, пытаясь «сушить» себя и рубашонку мокрыми ручонками, но сам целёхонький без царапин и ушибов…
На шум и крик прибежали из огорода отец и мать Вали. Всей семьей в тревоге и в радости что обошлось, ребёнка раздели, обтёрли, переодели, и отец Вали, взяв его на руки, вышел в огород. Там у окна под деревом черносливы он стал отвлекать ребенка, показывая на уже спелые плоды, а одну самую спелую сливу дал ему в руки как игрушку, а сам искал на ветках более спелые плоды и… вдруг заметил, что в руках ребёнка сливы нет... Дедушка осмотрел свои карманы, одежду ребёнка, на земле, но ту сливу нигде не нашёл. Тогда, подумав, что ребёнок сливу проглотил, он прибежал домой и поднял тревогу, как быть? Мать Вали стала карать мужа за халатность, Валя в молчаливой тревоге, Надя в слезах: «Что это такое!? Я никому ребенка больше не доверю…». Решили позвать соседа ветфельдшера, но его дома не оказалось (и хорошо, что не оказалось…). Всё же отец сам успокоился, и всех успокоил. Предложил кормить ребенка жидкой пищей и подождать до утра, но после каждого горшка осматривать кал. Обычно Артюша каждый раз на горшке долго тужился, но на следующий день утром он сходил без обычных своих потуг. Проверили, но осмотром ничего не обнаружили, а когда начали раздавливать «колбаску», оказалось, что косточка сливы шла острием впереди «колбаски» как наконечник стрелы древних воин… что вызвало радостный хохот всей семьи…

РОДИТЕЛИ – НЕВЕЖИ
12.03.1959-го года дежурил на станции скорой медицинской помощи. По вызову приехал к старушке Полине. Пока я ей оказывал помощь, вокруг неё хлопотала и пыталась мне в чем-то помочь в оказании помощи старушке её внучка в возрасте не более 12-13 лет. Я заметил, что она это делала достаточно умело для своего возраста. А её родители стояли в стороне, мать – скрестив руки на груди, а отец – руки в брюки, наблюдая за мной. Закончив осмотр, внутривенно ввёл раствор магнезия и сел на стул рядом с койкой больной, чтобы понаблюдать несколько минут за реакцией больной на введённое внутривенно лекарство. Девочка, наблюдая за бабушкой, всё время старалась то ноги, то руки её прикрывать одеялом, а мать и отец её продолжали стоять в стороне. Измерив артериальное давление старушки повторно и убедившись, что оно понизилось и больная стала чувствовать себя лучше, посоветовал стоящим в стороне молодым людям при помощи подушек придать более возвышенное положение головы больной, а к ногам положить грелку. Сообщив старушке, что давление немного снизилось, что всё будет в порядке, стал попрощаться, чтобы уйти, но…
- Что стоишь!? Не слышала, что доктор сказал? – услышал я зычный окрик мужчины, от чего я чуть не вздрогнул и остановился.
Я сначала подумал, что он это говорит своей жене, но… нет…
- Сначала чайник поставь, потом подушки! И шевелись! – Последовал женский голос, и я понял, что это мать девочки уточняет необходимую последовательность действий по выполнению команды отца девочки…
Моему удивлению и возмущению не было предела, но я, сдержав себя, попрощался с больной, поблагодарил девочку за помощь, подчёркнуто посоветовал молодой паре помочь своей дочери… и ушёл.

«ПОМОЩЬ» МУЖА
Сегодня 27.04.1959-го года наш главный бухгалтер Зинаида Михайловна рассказала, как её муж Александр Федорович помог ей прибить ковёр на стену.
Они с мужем приобрели настенный ковер давно, но уже несколько месяцев он лежал сложенным в углу, ибо муж всегда занят на работе, а она не могла одна его прибить. И вот однажды муж в воскресный день после обеда сидел на диване и читал газету. А Зинаида Михайловна, придя с базара, обратилась к нему.
- Слушай! Дорогой! Сегодня воскресенье, ты свободен. Наконец, повесил бы ковер. Уже полгода валяется он в углу. Не для этого же мы купили его?
- Пожалуйста! Зиночка!.. Нет проблем, – он радостно вскочил. – Но где ковёр?.. – Стал оглядывать комнату…
Зинаида Михайловна принесла ковёр.
- А на что можно становиться, Зиночка?..
Жена, молча принесла табурет и поставила у стены, а муж стал на него.
- А где гвозди и чем же прибивать? – спросил Александр Федорович, а жена протянула ему, а жена протянула мужу предусмотрительно приготовленные самой гвозди и молоток…
- Куда, Зиночка, прибивать будем? – посмотрел он на жену ласково, а она указала ему место.
Александр Федорович, прибил гвоздь.
- Подай, пожалуйста, Зиночка край ковра, – попросил он, стоя на табурете, а жена выполнила его просьбу.
- Подержи, Зиночка, тот конец ковра, – умоляюще попросил он.
Она выполнила и эту просьбу мужа, а тот, надев заготовленное ушко ковра за гвоздь, сошёл со стула, передвинул его на другой край ковра и стал на него.
- Слушай, Зиночка, дай, пожалуйста, второй конец ковра, – потянул руку, чтобы взять второй конец ковра с рук жены.
- Знаешь что? – наконец не выдержала Зинаида Михайловна. – Дай мне молоток и иди, читай свою газету. Ты мне достаточно «помог». Спасибо тебе и за это! – С ехидцей улыбнулась Зинаида Михайловна мужу.
Остальную работу она хотела выполнить сама, и уже потянулась к молотку, который всё еще был руке Александр Федорович, но тот, наконец, поняв суть упрёка жены, не стал его отдавать, извинился и сел на диван только после того, как полностью «выполнил» просьбу жены…

СИЛА КОЛЛЕКТИВА
Вечером 27.04.1959-го года, когда до окончания педагогического института Валя работала в детском саду воспитательницей, мы часто вечерами беседовали на тему воспитания детей вообще и в садике, в частности, куда ходили и наши дети, пытались дать оценку их поведению дома и в садике.
Однажды она рассказала, как детский коллектив одной из групп садика перевоспитал одного своего товарища по её рекомендации.
А произошло это так. Один из мальчиков группы, где был и младший наш сын Артюша, подошёл в коридоре к Вале и пожаловался ей, что мальчик из их группы Саша Гур дерётся и бьет его. Валя зашла в ту группу. Там самой воспитательницы не оказалось.
- Кто здесь дерется? – спросила Валя детей, входя в комнату.
- Саша! Саша Гур! – заголосили все дети, перебивая друг друга.
- Не может быть! Саша хороший мальчик, – выразила сомнение Валя.
- Да, да! Он! Он всех бьёт! – окружили дети Валю вплотную, в том числе и Саша Гур.
- Знаете, дети? – Валя подошла к Саше. – Я не верю, чтобы Саша, такой хороший мальчик, мог драться. Но если он ещё раз будет драться, и бить кого-либо из вас, то всей группой поставьте его к стенке и хорошенько постыдите его. – И ушла.
На следующий день, когда Валя проходила по коридору мимо той группы, Саша Гур выбежал из комнаты и обнял Валю.
- Здравствуйте! Валентина Андреевна! Я уже не дерусь! – гордо воскликнул Саша.
- Правда? – обняла Валя мальчика одной рукой.
- Правда! Правда! Он не дерется! – подтвердили дети хором, выглядывая из полуоткрытой двери комнаты группы.
- Правда он не дерется? – спросила Валя, войдя в комнату и обращаясь ко всем, ведя с собой Сашу в полуобнимку.
- Да! Да! Валентина Андреевна! Правда! Он уже не дерется! – дети выкрикивали, стараясь опережать один другого.
- Я так и знала, что Саша Гур хороший мальчик, и может себя вести хорошо. Так Саша? – обратилась она к Саше, прижав его к себе ещё раз. А Саша тоже прижался к ней, глядя то на своих сверстников, то на Валю, повернув голову на неё снизу вверх.
Позже у воспитательницы Саши Гур Валя выяснила, что в тот день, когда она предложила детям постыдить Сашу, если он еще раз будет драться, те, поняв Валю по-своему, его поставили к стене, и стали его воспитывать по-детски «хорошенько» всей группой, кто как считал нужным, чем и как мог. Но свидетелей и следов «воспитания» не было…
И самое главное, никто ни на кого не жаловался. Даже самому драчуну понравился метод коллективного воспитания…
Вот она – сила коллектива...

УСМИРЕНИЕ МУЖА
Сегодня 28.04.1959-го года у нас была в гостях знакомая нашей хозяйки, заведующая фельдшерско-акушерским пунктом горного села Гунайка Вержуи, и рассказала следующую поучительную историю.
У неё работает акушерка Татьяна. Она пришла туда работать несколько лет назад, и вскоре вышла замуж за местного жителя – Николая, инвалида войны, без одной ноги. Сначала они жили нормально. А потом Таня стала приходить на работу с синяками, а иногда даже и с фонарём под глазом. На вопросы отвечала: то упала, то ударилась обо что-то или что-то ещё. Но потом начала слёзно жаловаться, что её бьет муж. Когда, мол, он трезвый – очень хороший, а как выпьет, звереет и бьёт, чем попало и куда попало. Вержуи уточнила, что после признания Тани она несколько раз беседовала с Колей. Тот каждый раз обещал больше не делать такого, заявлял, что у него жена очень хорошая, что он её любит, но побои акушерки продолжались. Тогда Вержуи возмутилась поведением самой Тани.
- Ты что! Конец да концов, – заявила Вержуи своей подчиненной, – не можешь защититься от этого чахлого одноногого-то пьянчуги?
- Да мне жалко его, – жалостливо стала оправдываться Таня.
- А себя не жалко? – возмутилась Вержуи. – Почему он не жалеет тебя? Ты же его кормишь, обстирываешь, лечишь, ухаживаешь. Смотри, какой он чистенький ходит после того, как женился на тебе? Почему он это не ценит? Ведь я, беседуя с ним, не раз ему об этом напоминала. Он каждый раз обещает тебя не обижать, заявляет, что тебя любит, а продолжает бить. Скажи ему, что, если он будет так продолжать, уйдёшь от него, - стала заведующая настраивать акушерку по-боевому.
- Да я говорила ему, - съёжилась Таня, - Однажды даже уходила от него. Две ночи ночевала у соседки. Он потом пришёл, извинялся, обещал больше не пить и не бить, умолял меня разрешить вернуться. Я послушалась, а он потом опять начал. Я об этом раньше постеснялась вам говорить. – Оправдывалась Таня.
- Признаюсь! – положила Вержуи правую ладонь на сердце. – Я взяла грех на душу и пошла на риск. Предложила Тане, чтобы она в следующий раз, когда муж начнет её бить, не оборонялась от него, а сама его в ответ била, и так, чтобы у него тоже были синяки и фонари. Но, мол, осторожно, ведь он хилый. Прошло несколько дней, - вздохнула Вержуи, переведя дух, и вновь начала рассказывать. – Однажды утром по пути на работу в ФАП (фельдшерско-акушерский пункт), проходя мимо дома Николая, услышала крик женщины, зовущей на помощь. Узнав голос Тани, подумала, неужели на Танины ответные удары Коля добивает её, и побежала туда… прибежав увидела там такую жуткую картину: Таня сидела на полу и держала в своих объятиях окровавленную голову полулежащего на полу Коли. Одной рукой она поддерживала Колю, чтобы удерживать его в полусидящем положении, а окровавленную ладонь другой руки держала на его темени. Ладонь Тани и лицо Коли в свежих потеках крови. Оказывается, утром, когда Таня собиралась на работу, Коля опять затеял с ней скандал и тут же дал ей пощечину. Тогда Таня, не долго думая, схватила кочергу и огрела ею Колю по голове. Видимо, с накопившейся злости переусердствовала. Лоскут кожи головы повис над его лбом, Коля упал, и хлынула кровь из раны. Таня приподняла Колю, посадила и лоскут положила на место, обняла самого и стала звать на помощь, придерживая лоскут на темени Коли. Я побежала к себе на работу, взяла всё, что надо, прибежала, перевязали Колю соответствующим образом. Рана на его голове вскоре зажила…
Вержуи после паузы весело уточнила, что уже третий год Николай и Таня живут мирно. Коля почти каждый день приходит на ФАП за Таней к концу работы, и мирно идут домой вместе. Вместе бывают в гостях у соседей… Коля, хотя и попивает, но умеренно, и стал внимательным к жене мужем.

ЛЕЧЕНИЕ ДЕТСКОГО «ПРИПАДКА»
Однажды мать хозяйки, у которой мы жили на квартире по найму, спросила меня, смог бы я посмотреть шести- или семилетнего сына её младшего брата Хачика, живущего в селе, и дать совет, как его лечить? На мой вопрос она уточнила, что у мальчика бывают какие-то припадки.
Я дал согласие, но предупредил, чтобы, когда мальчика привезут, обо мне ничего не говорили, особенно – о том, что я врач, чтобы я мог за ним несколько дней скрытно от него понаблюдать.
Вскоре мальчика привезли. Он намного старше и крупнее наших детей. Нормальный мальчик, но в процессе общения с нашими детьми я заметил, что он несколько эгоистичный и капризный.
Прошло два дня, но припадков не было. Я предупредил хозяйку, чтобы, как только начнётся то состояние, которое они считают припадком, мне сказали в любое время днём и ночью, но так, чтобы мальчик не услышал о том, что они обращаются ко мне по поводу начавшегося «припадка»
Между занимаемыми нами двумя комнатами и двумя комнатами хозяев была не заглушенная дверь. Мы в любое время могли проходить в эту дверь друг к другу, и общаться.
Прошёл ещё день. Вечером мы начали ужинать. По голосам и звону посуды я понял, что сели за ужин и хозяева. Вдруг у них поднялся шум, спор и скандал. Прислушался. Явно было слышно, что мальчик требует конфеты, которые в честь чего-то по дороге с работы купила и принесла дочь хозяйки, а взрослые предлагают ему сначала покушать, а конфеты дадут ему потом. Но тот отказывается ужинать и требует конфеты. Начались крики и топот. Хозяйка открыла дверь и тихо сказала: началось…
Я тихо прошёл в комнату хозяев. Все сидели за столом и ужинали, а мальчик лежал на полу вверх лицом и бился об пол то головой, то пятками, то ягодицами. Непонятно было, то ли он кричал, то ли с криком плакал…
Как только я зашёл к хозяевам, они перестали уговаривать мальчика, и, отложив ложки, озабоченно стали наблюдать за ним и за мной, так как я заранее предупреждал их, чтобы во время припадка и моих действий с ним никто не вмешивался, что бы с ним я не делал.
Оценив ситуацию, я тихо подошел к мальчику со стороны его головы, расставил ноги так, что его голова оказалась между моих стоп на уровне лодыжек, но не прижата ими. Если бы он пожелал посмотреть на меня, вынужден был бы отвести глаза под свой лоб. Когда я принял такую позицию, он, видимо, не заметив меня, продолжал биться. Я некоторое время наблюдал за ним молча, дожидаясь момента, когда он меня заметит. А как только я заметил, что он, закатив глаза под лоб, обратил внимание на мое появление, громко с растягиванием времени между каждым распоряжением сказал ему, глядя ему в глаза: «Бееей!.. Бееей!.. Сильнеей!.. Сильнеей бей!..»
Он остановился, и на миг замер… тут же громко и резко крикнул я: «Встань!.. Встань, шон лакет! («Шон лакет» на джаникском диалекте армянского языка – «щенок», дословно – «собачий детеныш», но у нас это не только не является неприличным или оскорбительным, но даже, в какой-то степени, ласкательнно-внушительным). Но мальчик всё же не встал, а пристально продолжал смотреть на меня с закатанными под лоб глазами, растерянно раздумывая, какое из моих распоряжений выполнять…
Я, не давая ему раздумывать и опомниться, тут же еще резче крикнул уже по-русски: «Встаань! Встань! Сказал я тебе!» и стукнул ногой об пол. Мальчик присел, опираясь ладонями обеих рук об пол за своей спиной. Я оказался за его спиной. Несколько мягче я повторил: «Я сказал тебе не сесть, а встать!». Он, косо глядя на меня, вяло встал. Тогда я негромко, но четко сказал: «Я тебе дам конфеты! – А потом, обратясь к взрослым. – Никаких ему конфет, пока не покушает то, что вы даете ему. А если он такие номера повторит, то никогда ему конфет не давать! Я буду проверять». Резко повернулся и ушёл…
Это было 29.04.1959-го года. Вскоре родители мальчика приехали и забрали его. За время дальнейшего пребывания мальчика у хозяев «припадки» его не повторялись. А, согласно моей рекомендации, хозяйка давала ему одну конфетку только после приёма пищи и обязательно, если даже он и не просил.
Спустя много лет узнал, что он нормально окончил 10 классов, стал нормальным, серьёзным парнем. Женился и сам воспитывает своих детей.

ВЫЗОВ СКОРОЙ ПОМОЩИ
В 1959-м году на скорой медицинской помощи на сутки были, как я помню: только одна или две машины, четыре с половиной штатные единицы водителя, заведующая станцией, три или четыре (не помню) врачебные бригады, пятеро дежурных медсестёр, Роль диспетчера выполняла медсестра, которая оставалась на станции при выезде врача на вызов.
В то время я по совместительству работал врачом станции скорой помощи в ночное время.
Вчера - 05.05.1959-го года, я заступил на дежурство в вечернюю смену в 20 часов, и тут же зазвонил телефон. Медсестра подняла трубку и стала записывать вызов. Слышно было в трубку, как вызывающий, называя кто вызывает помощь в школу №3 на Грознефти, на вопрос медсестры упорно не называл адрес, куда надо было выезжать, и упрекал сестру в том, что она не знает место расположения школы № 3, куда надо было ехать, что она, вместо того, чтобы быстро ехать, задает вопросы о фамилии, имени и отчестве больного, возраст его. Я взял у сестры трубку. Спросил, кто вызывает скорую? Звонящий назвался директором школы. После моего объяснения необходимости требуемых данных о больном, он назвал фамилию больной, но заявил, что возраста больной не знает. Я спросил его, почему он не называет адрес школы, ведь мы новые люди и не знаем, где находится их школа.
- Да кто его знает, какой номер здания? Езжайте прямо мимо дворца нефтяников, и увидите школу. Да, что вы, наконец, не знаете, где расположена школа № 3 что ли? – Возмутился директор.
- Как же вы делаете нам упреки, если сами не знаете адреса своей школы? Ждите! Встречайте! – сказал я, и мы поехали.
Когда мы приехали, я увидел на калитке, в которую директор каждый день входит, крупными цифрами написано «Ул. Сочинская, дом № 45» и я подумал, неужели директор ни разу не видел эту запись?
У больной оказалось обострение хронического гастрита, вследствие нарушения диеты. Дал я ей нужные таблетки и рекомендацию, и прежде чем уехать, посмотрел вокруг в поисках директора, чтобы порекомендовать ему записать номер здания школы и положить его на стол рядом с телефонным аппаратом, чтобы при вызове скорой знать адрес школы, но его не было видно, и мы уехали. А ему, видимо, было неудобно показываться нам или… вновь было не до этого…

РАЗГОВОР В ОЧЕРЕДИ
Сегодня, 14.05.1959-го года. будучи в магазине, подслушал следующий разговор и постарался максимально запомнить и записать следующий разговор.
- Когда же, наконец, у нас не будет очередей? Неужели без них нельзя?
- А плохо разве, когда люди рвутся делать покупки?
- Да. Это говорит о высоком материальном и культурном уровне людей.
- Если бы у людей не было денег, не было бы потребности и очередей.
- Тогда и товаров в магазинах было бы полно…
- Думаешь, тогда бы ты пришёл и без очереди купил всё что хочешь?
- Пока ничего не ищешь, кажется, что в магазинах всё есть, а начнёшь искать: что ищешь, не найдёшь.
- Потому что, то, что надо людям, держат под прилавком, и продают своим, или с доплатой через чёрный ход
- Больше для шишкарей.
- Сталин нужен…
- Причём Сталин или Хрущёв? Мы сами создаем обстановку.
- Надо жаловаться и добиваться своих прав.
- Кому жаловаться, если сами руководители – нарушители?
- Не говори! Сейчас, всё же, порядка больше.
- Да! Сейчас на свободу слова – мода, но она только для кого-то.
- Прошу Вас! Отпускайте сахар по полкило, чтобы всем хватило! – кто-то крикнул продавщице из середины очереди, пока в хвосте очереди спорили…
- На каком основании? До меня брали по килограмму, а я что, черная что ли? – Стала кричать очередная.
- Причём черная или белая?
- Надо было договориться с самого начала.
- В Китае так и делают…
Я понял, что начинается скандал, и перешёл в кондитерский отдел, купил полкило конфет – «подушечки», пряники и пошёл домой. А, когда выходил из магазина, мне на встречу, видимо, на разгоревшийся в магазине шум, зашёл туда милиционер…

ЧИН И ПРАВДИВОСТЬ
16.05.1959-го года. Вчера был приглашен как исполняющий обязанности главного врача СЭС порта на заседание исполкома горсовета, где рассматривался вопрос подготовки города к летнему курортному сезону. Вёл заседание недавно назначенный на эту должность заместитель председателя Швыдков Я.Г.
Я в порядке справки заявил, что руководство СЭС порта хотело закрыть стадион «Водник», ввиду наличия там ряда грубых санитарных нарушений и технической неготовности его к дальнейшей эксплуатации. Но горком партии и горисполком не дали на это санкцию, пообещав принять административные меры к руководству стадиона и порта по наведению там порядка. Однако на вчерашний день там ничего не изменилось. Необходимо поднажать на лица, ответственные за этот объект, вплоть до закрытия стадиона, и наведения там порядка.
Начальник порта, искренне уважаемый мной Гоцуляк А.Т. (он же член горисполкома) неожиданно для меня заявил, что слова Язычьяна не соответствуют действительности, что всё там давно приведён в порядок. А Швыдков, не уточнив повторно у меня, не нашёл сказать ничего кроме безадресного замечания косвенно в мой адрес.
- Товарищи! – обратился он к присутствующим. – Есть предложение, выступая на исполкоме, пользоваться достоверными фактами и не употреблять слово поднажать, ибо получается не солидно.
Я про себя подумал: «Придирку к слову «поднажать» можно назвать: «не видеть леса за деревьями» или выгораживание чиновника, от которого зависит своё дальнейшее продвижение по иерархии». Позже я убедился в принципиальности справедливости Швыдкова, но тогда меня возмутило такое его отношение к информации официального представителя контролирующего органа, однако только репликой спросил начальника порта: «Когда выполнено? Не вчера ли после рабочего дня?», а тот промолчал. А я, зная его оперативность, и, думая, что возможно вчера, после моей проверки, всё же, что-то сделали, не стал требовать уточнения, но после завершения рассмотрения нашего вопроса повестки дня я ещё раз прошёл на стадион, и убедился, что слова начальника порта были ложью. Я тут же позвонил на заседание исполкома, которое ещё продолжалось, и, извинившись что прерываю заседание, проинформировал Швыдкова о повторно увиденном мной состоянии стадиона…
Я свой долг выполнил, но сомневался в том, что Швыдков рискнет упрекнуть начальника порта за дезинформацию. Ведь начальник порта не малую роль может сыграть для дальнейшего продвижения того – относительно молодого руководителя по службе, но на следующий день мои приятели рассказали, что он, всё же, Гоцуляку сказал о моей информации, и последний имел довольно сконфуженный вид.
Ну, что ж? Справедливо и заслуженно!…

КЛЯТВА ГИППОКРАТА
Ещё в период учебы в институте я научился искусно удалять зубы. Этим занимался я и на практике в первые месяцы работы после института, и после демобилизации из армии, когда работал в ауле Хатажукай Адыгейской автономной области, где не было зубного врача. А с осени 1956 года, после переезда в город Туапсе, где достаточно было стоматологов и зубных врачей, этим я не занимался.
Но однажды, неожиданно, вечером после рабочего дня зашёл к нам никто иной, как мой старый «приятель» по поселку Черниговский со времён моей учебы в школе, и, возможно, знакомый читателю по моей первой книге «Воспоминания под пистолетом», Пастаджян Карапет Иванович, причинивший своими клеветническими доносами немало хлопот нашей семье и лично мне.
Он был одет так же, как тогда: на ногах такие же, как тогда, хромовые сапоги, но они, в отличие от тех, давно не видели обувной щётки и крема, и были запылёны, в таких же галифе, но более изношенных и выгоревших на солнце. В измятом пиджаке и кепке на прямоугольной формы типа кирпича лысой с торчащими отдельно волосами темени.
Мне показалось, что он стал ещё ниже ростом. Я невольно вспомнил и сравнил его с тем, самоуверенным нагловатым в сороковые годы Пастаджяном, когда он, будучи почти карликового роста, старался смотреть на людей сверху, как на жалких существ. Я заметил, что он и теперь пытается сохранить в себе былую уверенность в своей значимости.
Он и сейчас, как и тогда без стука, громко спросив: «Язычьян здесь живет?», и вошёл в открытую дверь нашей квартиры, не снимая головного убора. У меня сразу всплыли все его грязные деяния: как он присвоил документы моей сестры Вартуш об её участии в оборонительных работах в период обороны Кавказа, и она лишилась медали «За оборону Кавказа» и льгот. Вспомнил, как в 1946-м году они вместе с сыном Иваном клеветали на меня и на моего старшего брата – Михаила и отклонили моё заявление о приеме меня кандидатом в члены КПСС. А в период выпускных экзаменов вместе с учителем Галстяном писали кляузу в крайоно, вследствие чего я получил в место золотой серебряную медаль. А в период моей учебы в институте по ложному доносу с его участием мой старший брат Михаил сидел под следствием в УКГБ Краснодарского края около полугода, и был оправдан по представленным мной органам документам после проверки их достоверности выездом в места их выдачи…
Заходя в комнату, он поздоровался хихиканьем, как и делал он когда-то как женщина легкого поведения. Из членов моей семьи никто его не знал. Я ответил на его вопрос, слегка привстав, без эмоций и рукопожатия, показав на табурет у стола. Он нагло подошёл и пожал мне руку, потом Вале и детей, и сел на предложенный мной табурет, закинув ногу на ногу.
Теперь, когда он зашел в мой дом, не имея, по обычаям, права его не принять, мне хотелось спросить его: «Ну, чего вы добились своими злостными пасквилями на людей? Не лучше ли было, если бы вместо кляуз на людей помогали им в том, в чём могли, и они бы не забыли вашу доброту?». Самое главное, из внутри меня толкало желание дерзко сказать ему: «С какими вы очередными пакостными намерениями пришли ко мне, а, если – с просьбой, то, не совестно ли вам обращаться ко мне?». Но вспомнил, что я – врач, вспомнил моих институтских преподавателей, в первую очередь – ответы профессора Керопьяна на вопросы студентов в последние дни его работы в нашем институте перед отъездом в Симферополь, и взял себя в руки…
Время между приветствием и продолжением разговора затянулось…
Невольно мигом я вспомнил ещё одну мою встречу с ним буквально на одну минуту. Это было осенью в год смерти И.В. Сталина – в 1953 году. Тогда, будучи в отпуске у родителей в посёлке Черниговском, решил навестить и сестру Вали – Надю, которая в лесах вокруг села Маратуки занималась сбором и сушкой диких груш. Не зная, где именно она это делает, в лесу спрашивал каждого из многих встречных. Вдруг в кустах заметил маленького человека. Он, наклонившись почти в три погибели, собирал груши и складывал в передник, висящий под ним, как полное вымя коровы… Я поздоровался и спросил, где здесь собирает груши Назык Хастян? Мужчина, не выпрямляясь, ответил, что он её не знает, и продолжал делать своё дело. Я присмотрелся… Вижу… он – мой старый «друг». У меня завертелись мысли, как мне с ним поступить? Пожалел, что поздоровался с ним. Не имея тогда времени, я сказал ему: «Ну, что? Теперь не на кого писать пасквили? Остался без дела?» Он выпрямился… Я – человек невысокого роста, а он в кустах мне показался лишь чуть выше пигмейского роста. Он, увидев человека в военной форме, будто растерялся, а потом криво улыбнулся…
- А! Седрак? Здравствуй! – Сказал он, пытаясь выйти из кустарника, ко мне. Мне дорого было время. Повернулся и пошёл…
Я знал, что он теперь живёт в селе Шаумян, и вспомнил как около трёх месяцев назад он и его младший брат – не меньшей степени кляузник, прислали в объединенный горком партии решение бюро Шаумянской территориальной партийной организации о направлении меня главным врачом Шаумянской больницы, от чего я тогда отказался, помня наши с ними отношения. И я сейчас подумал, что он и в данном случае, возможно, пришёл ко мне по тому же вопросу…
- Какие проблемы Вас привели ко мне? – прервал я, показалось мне, долгое молчание.
А гость, раскрыв рот, пальцем показал на зуб в верхней челюсти с оголенным корнем между такими же, раздельно стоящими зубами в дёснах верхней челюсти.
- Надо удалить, – сжал кончик пальца зубами, не успев его вытащить до начала ответа на мой вопрос.
- У меня инструментов нет. Завтра сходите к нашему стоматологу, - предложил я ему.
- Да, я знаю. Ты можешь и без инструментов удалить. – Поменял он местами перекинутые ранее нога на ногу по старой своей привычке, выставив свои потертые и запылённые сапоги как на показ.
Действительно, я иногда раньше и при отсутствии специальных щипцов удалял некоренные зубы. Но, во-первых, я делал при крайней необходимости, когда вблизи не бывало зубных врачей, и больной страдал от боли, а во-вторых, в данном случае ко мне обращался кляузник, хотя и – бывший. Я не был уверен в том, что теперь он не такой же любитель пасквильных доносов. Поэтому я не сразу ему ответил, а сначала осмотрел состояние его зубов.
Я видел, что его некоренной отдельно стоящий зуб верхней челюсти шатается, и можно его удалить даже пальцами.
Мне не хотелось вспоминать прошлое и вести с ним, с уже пожилым человеком, нелицеприятный для него разговор в моем доме и в присутствии моих детей и жены, а потом объяснять им, почему со знакомым человеком так разговаривал. Взял тонкую суровую нитку, связал зуб у самого корня. А пока я осматривал и, накладывал петлю на зуб гостя, Вова и Артюша, стоя рядом и, сморщившись, наблюдали за моими пальцами, поворачивая своё лицо то на меня, то на дядю… Не предупреждая гостя, я резко дернул за конец нитки так, что пациент и не понял, как он освободился от шатающегося и постоянно мешающего ему зуба. Я предложил ему выйти на веранду и выплюнуть изо рта кровь в тазик под умывальником, и вышел туда следом и сам, прикрыв дверь за собой, чтобы то, что я собирался ему сказать один на один, дети и жена не слышали. Когда он выплюнул кровь и прополоскал рот, я вручил ему висящий на нитке зуб и сказал: «Я в нарушение всяких медицинских правил выполнил вашу просьбу. А теперь, написать на меня очередную кляузу или нет, на вашей совести» и добавил: «Хватило же у вас совести после совершенных вами по отношению к нашей семье подлостей обратиться ко мне частным образом? Дома полощите рот марганцовкой. Два часа кушать нельзя. У вас еще три зуба кариозных. Их надо лечить. Обратитесь завтра в поликлинику»
Не прощаясь с гостем, я вошёл обратно к себе в комнату, не прикрыв за собой дверь... Когда я вошёл в комнату, через некоторое время Валя спросила: «А где гость?» Я ответил, что он ушёл. Валя вышла на открытую веранду, но там уже никого не было...
- А что ты его отпустил? Я накрыла на стол. – С сожалением Валя развела руками, возвращаясь в комнату и показывая на наполненные борщом тарелки…
- Ему, после удаления зуба, кушать нельзя, а разговаривать мне с ним не о чём, - заявил я и сел за стол.
Вова и Артюша посмотрели вопросительным взглядом на меня, а потом на маму, видимо, пытаясь разгадать, в чём суть нашего с Валей спора...
Я не стал им рассказывать о подлостях, натворённых гостем по отношению ко мне и к нашей семье в прошлые годы, о которых невольно вспомнил эпизод за эпизодом, как только он вошёл к нам в комнату. А лишь несколько дней спустя дети, вспомнив, как я недавно ниткой выдернул у дедушки зуб, спросили: «Он, что нехороший дядя?». Они, видимо подумали так, судя по выражению моего лица и тону моего разговора с ним, и я, чтобы не загружать память детей и не вызывать дополнительных вопросов, ответил им, что они правильно заметили – он нехороший дядя – когда-то детей обижал.
Рассудите, уважаемый читатель, как бы поступили вы на моем месте?

ПОСЛЕДСТВИЯ БЮРОКРАТИИ
17.05.1959-го года. Эти события развернулись около месяца назад. От диспетчера «Инфлота» поступил вызов по поводу заболевания у члена экипажа иностранного судна, стоящего на внешнем рейде в ожидании очереди на погрузку. Выехав туда на рейдовом катере. Осмотрев больного, заподозрил у него острого воспаления легких и предложил для уточнения диагноза сделать рентгеноскопию органов грудной клетки, как полагалось тогда в таких случаях, но больной категорически отказался. Я объяснил необходимость такого обследования для уточнения диагноза и назначения соответствующего лечения амбулаторного или, лучше, в условиях стационара, но больной продолжал отказываться. Я доложил об этом капитану судна. Тот согласился с моим предложением, но больной вновь покачал головой. Тогда, заподозрив (исходя из опыта по другим судам), что больной отказывается от обследования и лечения, боясь необходимой оплаты за лечение, я попросил агента «Инфлота» объяснить и больному и капитану, что у нас медицинская помощь бесплатная, как для советских граждан, так и для иностранцев...
Только после повторного разъяснения агента, что это значит, больной моторист согласился, и мы с агентом привезли его на том же катере в поликлинику порта, где на рентгене диагноз подтвердился, и тут же больного положили в больницу.
К ужину меня вызвали в больницу. Оказалось, что больной лечение принимает, но от приёма пищи отказывается. Мне в пределах моих знаний английского языка удалось выяснить, что он думает бесплатно только лечение, а за питание надо платить отдельно. Только после моего уточнения, что у нас в Советском Союзе в больнице всё бесплатно, он согласился ужинать.
То судно под либерийским флагом через некоторое время ушло, а больной остался в больнице, и я иногда проведывал его. Сотрудницы больницы говорили, что тот больной не только не отказывается от пищи и лекарств, в том числе и от инъекций, а постоянно просит добавки, и напоминает сёстрам о выполнении назначений врача.
Подобное происходило с членами экипажа и других иностранных судов. Но оригинальный случай произошёл с одним из небольших греческих судов, которые стали совершать регулярные рейсы между греческими портами и Туапсе. А потом, узнав, что у нас консультации больных в поликлинике, и лечение и питание в больнице бесплатное, как и наших граждан, в каждый приход придумывали всякий повод, чтобы попасть на приём к нашим врачам, проходить обследование и лечение в нашей больнице.
Однажды, в очередной приход одного из этих судов к нам, после осмотра и разрешения свободной практики в порту капитан спросил меня, можно ли сделать нашей больнице презент за постоянное внимание к его экипажу. Я спросил, что за презент он имеет в виду. Оказалось, что он специально для больных и работников больницы порта привез около пятидесяти ящиков апельсинов. Я его информировал, что у нас существует порядок, согласно которому такие презенты положено оформлять через таможню и карантинную инспекцию по растениям. Он обратился к представителю таможни, а тот дал ему какие-то бланки и предложил их заполнить. Когда капитаном документ был заполнен, инспектор пообещал капитану доложить своему начальству, которое примет решение. Капитан удивленно сказал, что это не коммерция, а презент. Хотите, в вашем присутствии мои люди отнесут апельсины и раздадут в больнице больным и работникам? Но инспектор таможни Павла Михайловна была непоколебима. Она сказала, что так нельзя. Кроме того, если апельсины оставляете у нас в порту, то на это должно быть еще и разрешение карантинной инспекции по растениям.
Судно было небольшое, и вскоре, после окончания погрузки, комиссия прибыла на судно для оформления его отпуска из порта. Так как для забираемого судном у нас в порту груза надо было освободить на судне место, они те ящики с апельсинами сложили в отдельной стопке на причале, надеясь, что после оформления соответствующих документов запрета на оставление их в порту не будет.
Однако… разгорелся скандал. Начальником «Инфлота» вынужденно были вызваны на судно: начальник таможни, начальник погранотряда, главный врач СЭС порта, старший инспектор по карантину растений и я как зав СКО. Решалась проблема вариантами: наложение штрафа на капитана за нарушение им пограничного, таможенного и карантинного режима в порту, возвращения апельсинов на борт судна или оставления их в порту. Для возвращения их на борт судна надо было на маленьком судне, и без того переполненном полученном в порту грузом, изыскать для них место. А если оставить апельсины в порту, то где их разместить до истечения срока карантина. Назревал позорный скандал. Я знал категоричный и бескомпромиссный характер начальника таможни пожилого человека, поэтому я обратился не к нему, а к зам. начальника КПП по политической части, тем более, что с ним мы часто общались в горкоме партии по общественной работе. Чтобы погасить назревающий международный скандал, предложили остальным членам комиссии согласиться с тем, чтобы апельсины снести в здание СЭС порта, которое стоит рядом с причалом, и опломбировать их в отдельной комнате – в санпропускнике до истечения срока карантина, а молодому капитану судна на первый раз простить оплошность, допущенную по незнанию наших законов. К счастью все остальные члены комиссии согласились с нами…
Но скандал на этом не кончился. О хранящихся в изоляторе СЭС порта апельсинах стало известно партийным и административным органам города, и когда срок карантина истек, они вмешались в их распределение и потребовали их распределить между всеми медицинскими учреждениями города, а не только среди портовых медиков. Аргумент был веский: медицинскую помощь иностранцам кроме портовых медиков оказывают и городские, поэтому, почему бы, не выделить долю и городским медикам, детям детских дошкольных учреждений города?..
Поручили этот вопрос решать заведующей внештатным отделом горкома партии по здравоохранению Пановой А.С., а она перепоручила это мне – своему заместителю по отделу. Пока мы не решили детали распределения презента благодарного капитана греческого судна, открывать изолятор и растаможивать апельсины было нельзя. Прошло около месяца, а когда открыли кладовку, больше четверти апельсинов были уже непригодны к употреблению. Появилась необходимость подключения нового, недавно созданного по всей стране самого грозного в то время контрольного органа, ибо вопрос касался распределения народного достояния общегородского масштаба…
Кстати, этому новому контролирующему органу – Городскому комитету народного контроля, куда входили и члены партии и беспартийные, дали такие широкие права, что комиссии этого комитета, пока разобрались, имели право проверки работы и отделов горкома партии. Только через некоторое время из центра уточнили, что в состав комиссий по контролю деятельности отделов ГК КПСС могли входить только члены партии. Правда, потом постепенно стали права этих комиссий ограничивать ещё больше.
Тем не менее, тогда мы всё сделали согласно инструкции, хотя часть апельсинов, несколько переиначив слова эстрадного артиста Торопуньки: «погнила и пропала пропадом, но было всё правильно оформлено…»
За всё это время ожиданий и «оргмероприятий» греческое судно приходило к нам ещё несколько раз, и каждый раз капитан интересовался последствиями того скандала с апельсинами, высказывая своё намерение отблагодарить коллектив работников больницы порта повторно. Я благодарил его и всякими способами отговаривал его, объясняя, что апельсины для больниц и детских садов мы получаем достаточно, конечно, не информируя его о наших мучениях с тем его презентом…

У МИНИСТРА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
Когда в октябре 1956 года я вступил на должность заведующего СКО СЭС порта Туапсе, штаты отдела состояли из следующих единиц: заведующий отделом с выполнением функций дежурного врача в дневное время и четыре дежурных врача на вечернее и ночное время, и на выходные дни.
Изучив движение судов через порт Туапсе за последние 10 лет, убедился, что интенсивность его за этот период увеличилась в 5-6 раз и в основном – за счет иностранных судов и судов СССР заграничного плавания. Соответственно увеличивалась возможность завоза в порт особо-опасных инфекций. Однако штаты отдела не увеличились ни на одну единицу, а за то же время в других портах Черноморского бассейна эти штаты пересматривались и увеличивались не один раз, с учётом интенсивности связей с теми портами и странами, где происходили вспышки таких особо-опасных инфекций как: натуральная оспа, холера, чума, жёлтая лихорадка. В связи с этим я в каждом годовом отчете и специальными письмами обращался в соответствующие вышестоящие инстанции с просьбой о пересмотре и добавлении штатов отделу, чтобы обеспечить санитарную охрану границы СССР в порту Туапсе в достаточной мере. В этом мне помогало руководство Новороссийской Противочумной Лаборатории и Ростовского Противочумного института. Но до 1959 года ничего не изменялось.
Однако к тому времени эпидемическая обстановка осложнилась не только в природных очагах, а стали появляться вспышки особо-опасные инфекций и в соседних с нами странах. Появились кратковременные вспышки, правда, с ограниченным числом случаев и в отельных наших пограничных районах. Эпидемическая обстановка страны всё время становилась тревожнее, и летом 1959 года министерством здравоохранения СССР был организован специальный семинар по организации санитарной охраны границ страны в Москве, куда были приглашены руководители санитарных пограничных служб морских и авиационных портов страны. А от нашей СЭС был направлен я. Однако, вскоре после того как получили приглашение на этот семинар, заболела Валя. Она была беременна нашим третьим ребёнком, и, вдруг, появились явные признаки в тяжёлой форме одной из самых опасных для беременных заболевания – эклампсии. Стоял вопрос прерывания беременности или рисковать жизнью Вали и ребёнка. В то же время эпидемическая обстановка в стране была столь серьёзная, особенно – на юге страны, что и пропускать семинар было нельзя. Да и я не был заинтересован пропустить его для полноценного осуществления своих обязанностей по санитарной охране границ страны в столь серьёзной всемирной эпидемической обстановке…
За три дня до срока выезда собрали консилиум врачей. Решили беременность пока сохранить, и начали усиленное комплексное лечение…
Накануне выезда Вале стало несколько легче, и мои коллеги: главный врач Ходжашвили Георгий Петрович, акушер-гинеколог Кузнецова Лидия Михайловна и заведующая терапевтическим отделением Мегежегская (имя и отчество забыл) мне сообщили, что опасность для жизни и Вале и ребёнку пока миновала. И дали мне гарантию на то, что они и без меня предпримут всё возможное для их здоровья… и я с позволения Вали, хоть и с тревогой в душ, выехал в Москву.
Семинар был организован на высоком уровне. С основными докладами выступили министры здравоохранения СССР и РСФСР, а так же главный чумолог СССР Пастухов. Выступали и делились опытом работы представители с мест. Выступил и я. Рассказал обо всём наболевшем. А на второй день вместе с Пастуховым по предварительной договоренности побывали мы у министра здравоохранения РСФСР Виноградова. Секретарь нас пропустила в открытую дверь просторного кабинета без задержки.
Министр оказался очень простым человеком. Как только мы зашли в его кабинет, он поднялся из-за своего письменного стола, поздоровался за руку с каждым из нас. Меня он выслушал внимательно, не задав никаких вопросов. Отнёс я это в счёт вчерашнего моего бурного выступления с характеристикой нашей службы и создавшейся у нас обстановки с кадрами.
Как только я высказал просьбу о штатах, Пастухов, который до этого у нас в Туапсе бывал, и мы с ним на эту тему говорили, подтвердил назревшую необходимость подкрепления кадрами санитарно-карантинной службы нашего порта. Тогда Министр тут же пригласил к себе заведующих отделами: экономическим, финансовым и кадров, и после непродолжительных с ними консультаций он пообещал выделить единицу врача и фельдшера с начала четвертого квартала, а остальные штаты, ввиду отсутствия фондов сейчас, выделить с нового года.
Я был на седьмом небе, но тогда не знал, что, пока выделенные штаты дойдут до моего отдела, часть из них осядут на других инстанциях.
Чтобы не утомить читателя, забегая вперёд, скажу, что свои обещания министр выполнил полностью, но руководство Новороссийской Бассейновой СЭС уговорило моего главного врача Мазманяна Эдуарда Павловича отказаться от трех штатных единиц фельдшеров в их пользу. В итоге, в нашем санитарно-карантинном отделе вновь получился недокомплект штатов, и ночные дежурные врачи остались без помощников.

ВСТРЕЧА С Н.С. ХРУЩЁВЫМ
А случилось это так. Утром на практических семинарских занятиях пошел слух, что в тот день около двенадцати часов будет открытие ВДНХ после капитального ремонта, и там будет всё руководство страны, но что пригласительных билетов нет. Однако, кто хочет там побывать, к двенадцати часам отпускают, и что можно туда пройти по входным на территорию ВДНХ билетам до прибытия туда руководства и, чтобы видеть правительство, там задержаться…
Я к открытию был уже на площади у главного входа. Подошел к кассе, а там уже прекратили продавать билеты, и все входные ворота закрыты. Я раньше в Москве и на ВДНХ бывал не раз. Знал, что не везде ограда ВДНХ бетонная глухая, что местами она состоит из густо и тесно посаженого кустарника. Решил обойти вокруг ограды, предполагая, что не может быть, чтобы наш сообразительный народ не пробил брешь где-то в растительной стене... И действительно, вскоре заметил, что в растительной ограде, состоящей из нескольких рядов, имеются небольшие бреши в густо посаженных растениях, и люди время от времени просачиваются через них на территорию ВДНХ, но многие тут же возвращаются…
Всмотревшись, заметил, что между растительными полосами ходят мужчины в милицейской униформе и в гражданской одежде далеко друг от друга. Те, которые в униформе, останавливали некоторых просачивающихся через ограду и возвращали назад. Я обратил внимание на то, что некоторые из прохаживающихся мужчин в таких же, как у меня, серо-зеленых китайских плащах, появившихся в торговле недавно. Они прохаживались в позе: левая рука в наружном кармане плаща, а правая – за воротом плаща во внутреннем кармане. Я был в точно таком же плаще. Пройдя две полосы растительной ограды, я принял точно такую же позу и степенно, но решительно прошагал сквозь милицейский кордон в третьем промежутке между растительными полосами. Никто меня не остановил, и беспрепятственно прошёл до переднего ряда людей, стоящих уже на асфальте у бордюра в точке, где эти бордюры с обеих сторон проезжей части от главного входа расходятся дугой и образуют асфальтированную площадь полукругом перед главным павильоном. На площади и на проезжей части в толпах людей ходили различные виды охраны в форме и без формы. Я не заметно для себя оказался в самом переднем ряду. Публика с тыла напирала, суживая проезжую часть дороги. Взявшись за руки, милиционеры создали оградительную цепь, чтобы удержать напор массы. Сдержанно оглядывая меня, один из них попросил, чтобы я им помогал. Таким образом, я стал блюстителем порядка и охранником высшего руководства страны...
Помогая охране сдерживать толпу, время от времени я смотрел в сторону главного павильона, откуда предположительно должны были появиться те, кого масса с нетерпением ждала...
Вдруг, неожиданно, при ярком солнце, налетели тучи, небо потемнело, и хлынул дождь. Он был обильный, но тёплый, и никто не стал покидать занятую позицию. Хотя на мне был плащ, но он плохо спасал от дождя, и я изрядно промок. Не прошло и четверти часа, как опять небо стало без единого облака и стало даже душно, но я плащ не стал снимать, ибо тогда не мог бы выполнять функции «охранника порядка»... А публика на каждый возглас: «идут!» напирала на схваченные цепочкой руки охраны, в том числе – и на мои, так, что еле удавалось сдерживать их напор.
Наконец, охрана, состоящая из рослых, атлетического телосложения мужчин в таких же плащах, как у меня, вышла из выходных дверей главного павильона, и каждый из них чётко занял положенную ему позицию, и пошёл тихий гул: «идут, идут, сейчас выйдут»... Но, вдруг, охранники, вышедшие из дверей главного павильона, как пчелы во время вылета из улья по сигналу матки, потянулись обратно, и пошёл по площади массовый вздох сожаления...
Выход охраны из главного павильона и вход обратно повторялись уже много раз в течение почти часа. Руки отекли, и в моменты вздоха публики я умудрялся расслабить их на короткое время…
Простоял я там, как и все зеваки, в ожидании руководства нашей страны почти три часа... плащ уже высох под жгучими лучами Солнца конца июля. Люди давно приспособили шляпы из газет, чтобы не получить солнечный удар, а охрана выполняла свою игру, отработанную в сотнях репетиций по обеспечению безопасности элиты страны... Я уже подумывал, насколько разумен мой сегодняшний поступок... но тут же пришлось напрячь мускулы рук…
Наконец охрана решительно вывалила из «вылета пчелиного улья», и стала по предназначенным своим местам выхода из главного павильона, следом за ними вышел главный охранник, и только тогда появился... Хрущёв и в своей манере он стал приветствовать публику поднятыми двумя руками. Следом вышел Ворошилов, загорелый как негр на Юге после недавней смерти своей жены. Хрущёв взял его под руку, помог спуститься по ступенькам с веранды на асфальт у выхода и проводил до его персональной машины, и только тогда сам прошёл к своей и сел в неё...
Машины задвигались, давление на мои руки достигло предела, и толпа толкнула меня на проезжую часть площади... Машина Хрущёва подходила к выходу из полукруга площади, когда вдруг из толпы какая-то женщина кинулась к машине и сунула в открытое окно машины почти в лицо Хрущёву три конверта. Хрущёв успел два письма схватить, а третий конверт упал на асфальт. Милиционер, стоявший рядом со мной, кинулся за той женщиной, и, обняв её сзади вместе с вытянутыми её руками, пытаясь оттащить её от машины, но пока шофёр остановил машину, они оба ударились об её дверь и покатились по её обшивке кубарем. Водитель всё же машину остановил. Тогда Хрущев, открыв дверь машины и выставив правую ногу на асфальт, возмущенно потребовал от милиционера, чтобы тот поднял и подал ему третий конверт…
Все это произошло так быстро, что когда я очнулся, видел, что правая фара «ЗИЛА» Хрущева вот-вот коснется меня, а толпа сзади давит на меня. Я, упираясь руками о капот машины, чтобы спасти пальцы своих стоп, стал, отжимаясь от неё руками, проталкивать её дальше. Проталкивая машину, не заметил, что окно машины Хрущёва открыто, моя рука чуть не попала сквозь него в лицо Хрущёва… Трудно предположить, чем бы всё это кончилось, если бы так случилось…
Тем не менее, как только я, проталкивая машину, «насмотревшись» Хрущева, хотел посмотреть и на едущего в следующей машине Ворошилова, но не тут-то было... Как только машину Хрущева протолкнул, я оказался сначала на мгновение прижатым толпой к её багажнику, потом машина мигом удалилась от меня, а меня толпа несла ей вдогонку…
Моя цель была видеть всех наших лидеров, но толпа несла меня вперёд и вперёд... Мне с большим трудом удалось вырваться из потока публики, стать чуть в стороне и попытаться поглазеть ещё кого-либо... но и здесь толпа людей несла меня помимо моей воли, правда, с меньшим напором, а я, повернув голову в сторону потока машин, пытался обозреть сидящих в них остальных руководителей страны.
Запомнился мне член президиума ЦК КПСС старый «знакомый» по Краснодару в период моей учёбы в институте Игнатов, когда он до перевода в Москву был первым секретарем Краснодарского крайкома КПСС. Тогда тоже он был полным, но теперь (я не хотел бы его обидеть) у него голова и туловище были слиты как голова и туловище откормленного кабана.
К сожалению, больше никого разглядеть не удалось. А позже узнал, что в то время Микоян был в загранкомандировке – на Кубе.
Вскоре семинар закончился, и я вернулся домой. К моей радости, с Валей всё было в порядке, хотя она была ещё слаба после перенесенного недавно часто встречающегося пиелита беременной.

КРАЙНОСТИ ТРЕБОВАНИЙ
У нас в порту работал очень опытный лоцман. К сожалению, я его имя забыл. О нём, как о специалисте и человеке были хорошие отзывы. В частности, когда плохая погода и рискованно было швартовать суда к причалу или выводить их на рейд, поручали эту работу ему. Но, однажды, пошёл слух о том, что, якобы после вывода иностранного судна из порта в плохую погоду капитан того судна на прощание затеял для него застолье, а лоцман не рассчитал свои возможности, и напился допьяна так, что уже идти не мог. Тогда экипаж судна, вынес его на лоцманский катер, а слух пошёл о том, будто он не мог даже стоять на ногах, и его на катер не проводили и не вынесли, а выбросили, вследствие чего он получил травму, хоть она была небольшая, но разгорелся скандал.
Несколько дней спустя работников всех служб, принимающих участие в приемке и обработке иностранных судов, собрали в горкоме КПСС. Перед нами выступили первый секретарь горкома партии Семенихин Василий Иванович и уполномоченный УКГБ Краснодарского края по городу Туапсе и Туапсинскому району Дедюхин. Они рассказали о некоторых случаях провокаций советских граждан со стороны иностранных агентур. Кроме случая с лоцманом, приводили много других примеров, когда отдельные работники порта и различных пограничных служб принимают у иностранных моряков на берегу и на судах унизительные презенты и угощения спиртными напитками. Призывали участников совещания к бдительности, чтобы не уронить достоинство советского гражданина.
Выступил также начальник Туапсинской таможни. Он приводил примеры, когда при обычном угощении капитана после оформления формальностей приемки судна некоторые члены комиссии настолько «наугощаются», что с трудом двигаются, уходя с судна. Он предложил, чтобы члены комиссии вообще отказывались от угощения капитанов. Затем выступил заместитель начальника Туапсинского пограничного КПП, и поддержал начальника таможни, хотя он на практике был более либеральным.
- Кто ещё хочет выступить? – спросил Василия Иванович.
Никто больше не пожелал выступить.
Меня так и тянуло подняться и спросить начальника таможни: «Почему вы в своём выступлении не назвали нарушителей персонально, бросив этим самим, упрёк в адрес всех членов комиссии. Не лучше ли, не вообще запрещать принимать традиционные угощения капитанов судов после завершения работы комиссии, подтверждая этим самим, наличие у нас «железного занавеса», а у тех, кто не соблюдает этикет и правила поведения на иностранных судах, отбирать пропуска на посещение иностранных судов». Однако, не надеясь на то, что кто-либо меня поддержит, и я не буду выглядеть как «белая ворона», промолчал.
- Значит, всё понятно, товарищи? – обратился в зал первый секретарь. – Тогда завершаем работу. Контроль за соблюдение порядка работниками порта и лицами других служб на иностранных судах возлагается на работников таможни и КПП. – Все свободны. – Встал он, и мы разошлись.
Я почувствовал себя, в какой-то степени незаслуженно униженным, попадая под контроль органов, как потенциальный нарушитель, хотя сам осуждал и боролся с теми, кто не соблюдал порядок и не придерживался рамок приличия на приёмах капитанов в завершение приёмки судна и предоставления ему, так называемого «права свободной практики в порту»…
Капитаны иностранных судов, разумеется, не были на том совещании в горкоме КПСС и не были информированы об его установках... и продолжали соблюдать морскую традицию: после оформления комиссией формальностей открывали легкий стол с закусками и всякими напитками, в том числе и спиртными, и приглашали всю комиссию за стол.
Обычно при приеме иностранного судна представители таможни работали за одним столом, а представители КПП за другим или раздельно. Остальные члены комиссии: карантинный врач, инспектор по растениям и ветеринарный инспектор работали за общим столом или раздельно, в зависимости от расположения и возможностей помещения, где работала комиссия, а агент «Инфлота» работал вместе с нами и с капитаном или отдельно с капитаном.
Мы все члены комиссии, как обычно заканчивали оформление документов раньше пограничников и работников таможни, и до окончания ими своей работы беседовали с капитаном, отвечая на интересующие его вопросы. А как только кончали работу все, капитан всех приглашал за сервированный стол. Мы сразу пересаживались туда, а пограничники и таможенники, как правило, оставались на своих местах. А когда капитан повторно и настоятельно их приглашал за общий стол, они каждый раз через представителя «Инфлота» – переводчика отвечали по-разному: мы не хотим, мы не голодны, и так далее. Иногда, даже после настоятельного приглашения за стол, они оставались за «своим» рабочим столом, а иногда всё же садились за общий стол. Тогда капитан им предлагал, как и нам, коньяк или виски, от чего они категорически отказывались, ссылаясь на заболевание сердца или печени. В то же время кофе пили…
Отдельные члены комиссии, которые ранее, до совещания, не соблюдали рамки приличия, теперь, пробуя «сандвичи», к спиртному не прикасались, а я, как и раньше принимал угощения капитанов, но старался более строго соблюдать рамки приличия, ограничиваясь одной напёрсточной рюмочкой до конца застолья, пригубив после каждого тоста.
Однажды, я не помню, на каком это было судне, после категорического отказа пограничников и таможенников от предложенного капитаном рюмки спиртного, ссылаясь на здоровье, он обратился ко мне с юмором.
- Доктор! Вы своих таможенников и пограничников плохо лечат, что ли, что они все больные?..
Я не стал распространяться, и ответил, что они на строгой специальной диете...
Под таким строгим контролем пограничников и таможни мы после выше описанного совещания поработали, не помню два или три месяца, как случился другой скандал политического характера…
После нормализации межгосударственных отношений между Югославией и нашей страной, в 1959 году они вдруг вновь обострились. В эти дни к нам в порт пришёл югославский танкер. К сожалению, я забыл и название танкера, и фамилию капитана. Но помню, что этот танкер после нормализации отношений между Югославией и СССР ранее одним из первых югославских судов был в нашем порту. Капитан был очень симпатичным, откровенным и общительным человеком, хорошо говорил по-русски, и очень был тогда рад нормализации отношений между нашими странами. В каждый приход он организовывал по настоящему праздничный стол, и, если на подходе других судов, подлежащих оформлению, не было, и капитан, не показывая торопливости, активно поддерживал беседу, задавая нам вопросы, то мы некоторое время беседовали с командным составом того судна за торжественным столом.
И вот, последний приход данного судна к нам в Туапсе, совпал с периодом после выше названного совещания в горкоме партии и с повторным нарушением отношений между нами и Югославией. Комиссию таможни возглавлял сам их начальник Скудин, а пограничников, по-моему, капитан Копинос.
Кают-компания на том судне шторами была разделена на две половины: широкий стол для приема пищи комсоставом судна и для отдыха и приема гостей и официальных лиц. Комиссия работала в гостиной части, а вторая – столовая была отгорожена цвета слоновой кости плотными шелковыми шторами.
После окончания работы комиссии, как всегда, капитан объявив, что у него сегодня двойной праздник: день республики Югославии и день его рождения и отодвинул шторы между двумя половинами кают-компании…
Перед нами открылся изумительно богато сервированный и празднично украшенный стол… Капитан, став рядом со столом, душевно галантным реверансом пригласил всех за стол...
Я радостно подошел к капитану и, крепко пожав ему руку, поздравил его с днем его рождения и пожелал ему столько счастья, сколько бы хотел себе он сам»! И попросил извинения за то, что поздравление без гостинца, ибо я не знал об этом, но оно от души с теплыми пожеланиями ему, всем его близким и его стране…
- Доктор! – радостно он обнял меня. – Нешто! Нешто! (Ничего, ничего!). Ваши слова – самый большой подарок! – и, отпуская меня из своих объятий, направил меня в сторону стола, готовый встречать остальных…
Следом за мной стали торжественно поздравлять капитана и остальные члены комиссии. Скудин и Капинос тоже поздравили капитана, но сухо, с поклоном на расстоянии, стоя за тем столом, за которым работали.
- Прошу вас! Проходите. – Направился капитан к ним поближе, но те остались на своих местах.
- Нет! Капитан, мы спешим, - сказал Скудин и, пожав руку капитана, направился на выход
За ним последовал и Копинос. Ничего не оставалось и нам остальным членам комиссии, как следовать за ними. Ведь горкомом партии они названы старшими комиссий по приёмке иностранных судов и контроль над поведением членов комиссии на иностранных судах.
Тогда капитан выругался по-югославски, подошел к сервированному столу, взял за край снежно белой скатерти и резко потянул её в сторону от себя… всё, что было на столе, оказалось на палубе кают-компании…
Я и некоторые другие члены комиссии, остолбенев, на миг остановились. А капитан, что-то кричал по-своему, из которого я только понял, что он на своём языке возмущался тем, что из-за возникшего напряжения межгосударственных отношений мы с неуважением относимся к нему лично...
На следующий день инструктор горкома КПСС (по-моему, тогда был ещё Григорьев) по телефону расспросил меня о том, как произошёл конфликт с капитаном того югославского судна.
Оказывается, капитан югославского судна сразу после получения права свободной практики в порту, следом за нами, сошёл на берег и направился в горком партии. Там он высказал своё с точки зрения коммуниста возмущение первому секретарю по поводу поведения комиссии, принявшей судно только что. Первый секретарь принёс ему свои извинения за поступок комиссии, поздравил его с двойным праздником, и пообещал разобраться…
Не прошла и неделя после этого инцидента, как нас вновь пригласили в горком партии на совещание в том же составе под тем же руководством. Но на этот раз ограничились только выступлениями первого секретаря горкома КПСС и уполномоченного КГБ. Оба выступающих однозначно заявили, что мы на прошлом совещании их неправильно поняли, и стали рассказывать, как надо вести себя на иностранных судах, не высказав опять, кто виновен в инциденте, что меня возмутило…
Не зависимо от моей воли, как почти всегда у меня происходит на собраниях, когда что-то, на мой взгляд, происходит ненормально, моя рука оказалась поднятой, и Василий Иванович мне предоставил слово. Я, встав, начал говорить с места, а он пригласил меня на трибуну.
- Василий Иванович! – начал я, уже подходя к трибуне. – Я своё мнение о постановке обсуждаемого вопроса хотел выступить на прошлом совещании, но тогда я не решился на это, боясь быть неправильно понятым. Но, вижу, и сегодня наше совещание проходит в том же духе. Я буду говорить о работе комиссий по приемке иностранных судов, в работе которой я принимаю участие.
В прошлый раз начальник таможни товарищ Скудин никого из тех, кто вёл себя на иностранных судах неправильно, не назвал и не сказал, в чём это выражается конкретно. А сегодня не сказал также и о том, по чьей вине произошёл последний конфликт с капитаном югославского судна. А он произошёл по причине грубого перегиба требований соблюдения порядка на иностранных судах нашими работниками, на кого на прошлом совещании возложили, и вообще, гласно или негласно, возложена эта обязанность. Из-за неправильного поведения одного – двух лиц не следует доводить требования поведения на иностранных судах до абсурда. Руководители тех организаций, на которых возложена обязанность контроля поведения наших работников на иностранных судах, должны не накапливать факты нарушений и говорить о них лишь потом на таких совещаниях безлико, бросая тень позора на всех членов комиссии. А должны своевременно принимать меры в каждом конкретном случае к каждому лицу, кто нарушает порядок. А на подобных совещаниях, если при такой постановке работы будет необходимость их проведения, надо говорить об этих фактах и принятых по ним мерах, чтобы другие таких проступков не совершали. На таких совещаниях мы должны говорить о нарушителях персонально, а не вообще общими фразами о «фактах» нарушения, иначе такие совещания теряют свой смысл. Что касается себя, то я не только на иностранных судах, но и на наших судах, и вообще в моей разносторонней сложной работе буду вести себя и далее так, как и вёл до сих пор: с чувством своего достоинства и без унижения достоинства других, с кем бы ни общался...
Проводили меня с трибуны аплодисментами, которых инициировал Василий Иванович, начав хлопать в ладоши первым.
- Ещё есть желающие высказаться? – обратился к залу секретарь горкома. – Нет?
- Всё понятно! – Услышал я чью-то реплику из зала, когда садился я на своё место.
- Тогда на этом закончим работу совещания, – объявил он, и мы разошлись...
Уважаемый читатель. Убедительно прошу, не принимать сказанное выше как самобахвальство. Всё написано, как и во всех моих книгах, так, как было. Я за такую мою откровенность и неумение «сдерживать» себя, когда относится вопрос правды и лжи, справедливости и несправедливости, в период всей своей пройденной жизни страдал и страдаю, но изменить себя не могу... Так меня воспитали мои родители, мой старший брат Камсар – пограничник, погибший в первые дни войны, и Комсомол…



МЫ – ПОДКОНТРОЛЬНЫ ДЕТЯМ
08.09.1959-го года. Вчера утром, когда мы с Валей собирали детей в садик, вдруг Вова заявил: «Мама, почему Валентина Яковлевна (его воспитательница) говорит неправильно?
Меня заинтересовало и удивило, что же воспитательница говорит детям такое, что даже ребёнок считает, что она говорит неправильно…
- А что она говорит неправильно? – спросил я его.
- Витя Поляков и другие мальчики бросали камни, когда мы шли на вышку. Мы об этом сказали Валентине Яковлевне, а она сказала «пусть бросают, я сейчас приду». Разве так надо говорить? Камни же бросать нельзя, когда везде играют дети?»
Насколько же тонко надо, я подумал, воспитателю подходить к вопросам детей, чтобы они её поняли правильно? Она своему неправильному выражению значения не придала, а ребенок воспринял так, как она сказала. Она, видимо, в мыслях имела в виду осуждение поступка Вити Полякова и других детей, бросающих камни. Но тогда надо было бы сказать: «Скажите, чтобы они прекратили бросать камни, а я сейчас приду».
- Как мы часто ошибаемся, недооценивая наблюдательность и остроумие детей!? – подумал я.
Несколько дней до этого вечером Вова и Артюша начали друг другу задавать вопросы: «От пяти отнять два, сколько будет?», «К семи добавить два, сколько будет?» и так далее. Мы с Валей включились в их вопросы и ответы, и постепенно стали усложнять задачи. Они отвечали точно. Особенно быстро отвечал Артюша, но не всегда правильно (он на год с лишним моложе Вовы). Я спросил Артюшу: «Тебе в чашку налили четыре ложки молока, две ложки молока ты выпил, налили туда ещё одну ложку молока. Сколько ложек молока осталось в чашке?».
Он ответил, не раздумывая: «А-а-а-а? Там в чаське всё перемесялось. Как я узнаю?»!..

ДЕТИ О ВОЙНЕ
15.09.1959-го года. Вчера утром вместе со всей семьей, собираясь одни – на работу, другие – в садик, слушали передачу по радио, как Н.С. Хрущёва провожали москвичи в США, куда он ехал по приглашению президента США – Эйзенхауэра. Затем, когда мы уже шли по платановой аллее, Артюша, вдруг, спросил: «Дедуська Хруссёв поехал на самолете ТУ-114 в Амелику, стобы договолиться, стобы войны не было?
- Да. Конечно! – ответил я.
- А почему тогдаа – тогда, когда война была, помнись, не договолились, стобы война не была? – развернул он кисть ладонью вверх в подтверждение своему удивлению, освободив её от руки Вовы, который вёл его за руку.
- Тогда фашисты не хотели договариваться, и тайком начали войну, а когда война началась, начали друг в друга стрелять. А когда стреляют, по-хорошему договориться нельзя, – попытался я приблизить пояснение к детскому мышлению.
- А тогда война больсяя была? – повернул Артюша голову ко мне снизу вверх, продолжая попытку не спотыкаться и не отставать от нас с Вовой.
- Да, большая была. – Взял я его за руку, чего он не любил, но он на этот раз не протестовал, потому что должны были переходить улицу на перекрёстке в центре города.
- От насего дома до садика?
- Нет! Боольше!
- Аж до Дагестанской? (в той станице на Кубани живут его дедушка и бабушка). – вмешался вопросом Вова, посмотрев на меня прежде, чем стать на мостовую, потом – налево, затем – направо, продолжая идти быстро, как мы их учили правилам перехода улицы.
- Неет! Еще больше! – продолжал я терпеливо объяснять им, стараясь подтвердить сказанное тоном голоса. – Оочень большая была война…
- Аж! Аж… до Москвы? – продолжал попытку уточнить Артюша.
- Дааа! Война была со всех сторон… – вздохнув, ответил ему Вова после моего повторного ответа Артюше, что война была очень, очень большая.
- А какая будет сейчас война? Больсе, чем давно была? – спросил Артюша, ускоряя шаг, чтобы ликвидировать отставание.
Я сказал, что сейчас войны не будет, так как дедушка Хрущёв поехал в Америку договариваться, чтобы войны не было.
- А если будет война, лусские все лавно победят? – продолжал вопросы Артюша.
- Конечно! – подтвердил я.
- Потому, сто лусские хитлые, – освободив свою руку и повернув лицо к Вове, пытался Артюша показать ему, как это будет происходить, продолжая идти в ногу с нами. – Когда немцы будут идти, лусские с автоматами сплячутся за дом, а когда немцы уже плайдут, лусские с пулемета дул-дул, дул-дул, дул-дул и пустят лакету. А потом, вот так, сделают площадку с иглами и туда немцы упадут. – Показал он руками как, всё это будет происходить, освободив свою руку от моей руки, продолжал идти, не отставая.
- Русские хитрые, но не злые, а добрые. А главное они сильные и со всеми другими людьми живут дружно. – Постарался я ему не возражать, надеясь, что он слово «хитрые» понимает в лучшем смысле.
- А мы русские? – Вдруг спросил Вова.
- А почему ты об этом спрашиваешь? – Мне хотелось выяснить причину возникновения такого вопроса.
- Витя Поляков говорит, что он сильный, потому что он русский…
Я растерялся в раздумье, как ему ответить. Хотелось спросить: «Ты что, слабее его?». Хотелось объяснить, что на войне нужна не только физическая сила, и так далее», но, учитывая, что мы уже должны были расходиться, и времени на такие подробные объяснения не оставалось, я сказал кратко…
- Дети! Витя Поляков не совсем прав. Он сильный не потому, что он русский, а потому что хорошо кушает. А сильные люди есть и среди русских, и среди других народов, например, и среди армян. Подробно расскажу вечером, - пообещал им, прощаясь с ними до вечера.
- Я русский армянин! – сказал Вова на прощанье, слегка вздохнув
- А я – армянин, но лусский! – Гордо уточнил Артюша.
Не знаю, что бы ещё они спросили, если бы мы не дошли уже до того места, где они, как всегда, должны были идти в садик самостоятельно, а я – на работу...
Вечером, как только они самостоятельно вернулись из садика (они уже приучены к этому, и под нашу расписку их отпускали одних), они оба в один голос спросили: «Дедушка Хрущёв уже вернулся?». Они оглядывались, будто он должен был вернуться к нам. Я ответил, что ещё нет.
- Как долгоо?! – с сожалением произнес Вова. – А уже же темно!..
- Как долго летит самолёт! – Включился Артюша. – А самолет не может исполтиться?
Если бы я его не успокоил, мне кажется, он бы прослезился. А он у нас очень редко плачет. Я им внушаю терпеливость, выносливость и выдержку, приводя в пример такие черты у солдат-пограничников, которых у нас в городе много, и дети их любят.
Когда в 20 часов по радио слушали речь Н.С. Хрущёва и Эйзенхауэра при встрече в аэропорту, Вова и Артюша, перебивая друг друга, спрашивали: «Уже договариваются, чтобы войны не было?». Я подтвердил.
- Договолились уже? – переспросил Артюша.
Чтобы их успокоить, я ответил, что уже договорились.
- Ой! Какой дождь посёл! – воскликнул Артюша. – Как самолёт облатно пойдёт? Он глаза имеет?
- А самолет ТУ – 114 как дом? В нём дождь не намочит дедушку Хрущёва? – скороговоркой спросил Вова, не дождавшись моего ответа Артюше.
- Нет, меньше, - ответил я, - но людей в нём вмещается больше, чем в нашем доме. – И тут же понял, что сейчас поступит следующий вопрос. Поэтому сам ответил, что они там только сидят…
- И ночью? – спросил Артюша.
- Да! – сказал я кратко.
- А как?
- Кто, как захочет…
Словом, я с большим трудом «отделался» от их вопросов и уложил их спать, обрадовавшись, что они не вспомнили и незаконченный утром по дороге в садик «национальный вопрос», ибо я после рабочего дня очень устал…

РОДИЛСЯ НИКИТА
12.02.60г. Давно я ничего из моих наблюдений не записывал, а событий было много. Основное из них было появление в нашей семье пятого члена семьи…
23 сентября 1959-го года рано утром у Вали начались схватки – первые признаки начала родов. Станция скорой медицинской помощи тогда находилась в бывших временных финских домиках, использовавшихся до недавнего времени под автовокзал на месте теперешнего здания администрации города, а ближайший от нас телефон там и находился, и мы с Валей пошли до неё 200 метров пешком.
Валю отвезли в родильное отделение горбольницы, которое в то время размещалось на втором этаже единственного в то время трехэтажного здания городской больницы, построенного, кстати, в 1912-1914 годах, когда строилась железная дорога Армавир – Туапсе для управления той стройки.
Я вернулся домой и начал готовить себе завтрак, а детей – в садик. А вскоре проснулись и они… и, заметив отсутствие матери, спросили, «а где мама?»
- Мама пошла на базар, купить вам братика, - необдуманно ответил я.
- Нееет! Мы не хотим братика из базара! Там большие дети бывают. Нам большого братика не надо. Мы хотим маленького! – завопили они хором.
Что оставалось мне делать?
- Хорошо, я вас отведу в садик, а сам пойду к ней и скажу, чтобы она купила маленького братика, - попытался я успокоить их, добавив, - если вы будете вести себя хорошо и любить братика.
- Конечно! Конечно! Только маленького! – заголосили они.
В тот же день около 08 часов утра родился у нас третий сын. Когда вечером я забирал детей из садика они, перебивая один другого, спросили: «Мама уже купила братика?»
- Да! – сказал я. – Но на базаре маленьких детей не было, и она пошла в больницу и купила маленького братика там, а он еще слабенький. Поэтому он пока будет в больнице. Когда немного окрепнет, мы с вами пойдем и возьмем его вместе с мамой.
- Он что заболел?.. – забеспокоился кто-то из них (не запомнил).
- Нет, он просто слабенький? – ответил я, не находя, как ещё объяснить причину: почему мы сразу не берём их братика домой…
Они с нетерпением ждали дня возвращения мамы домой с маленьким братиком. Каждое утро, собираясь в садик, и вечером, когда я брал их из садика, они спрашивали: «Братик уже крепкий?».
Наконец мы взяли заранее приготовленное «приданное» новорождённому братику и вместе втроем пошли в городскую больницу. По пути я купил два шоколада, объяснив, детям, что это для выкупа братика у медсестры…
Передали «приданное» дежурной и стали ждать, пока вынесут нам нового члена нашей семьи… но ждать пришлось долго, и дети, чувствовалось, нервничали, однако молчали, жмурясь и поглядывая то на выходную из роддома дверь, то на меня…
Наконец за закрытой выходной из роддома дверью что-то затарахтело… дети забеспокоились… дверь открылась… показалась медсестра с ребёнком, а за ней Валя. Медсестра, отвернув дверь до конца, пропустила Валю вперёд и следом вышла сама. Я поздравил и поцеловал Валю в щёчку, и взял у медсестры пятого члена нашей семьи. Дети торопливо протянули шоколады медсестре, и, как только она, поблагодарив, взяла их, повернулись ко мне, забыв ответить медсестре. Они с нетерпением поглядывали на свёрток в моих руках. Валя обняла их и, отвернув угол «конверта новорождённого», предложила им посмотреть на своего братика… Я, не отпуская от себя, дал им подержать его, и, ещё раз поблагодарив медсестру за братика, попрощались с ней, а сами, уже впятером пошли домой пешком напрямую по тропинке через гору...
Назвали мы своего третьего сына Никитой в честь моего друга по институту Никиты Шамляна, который был очень способным, и окончил институт с красным дипломом, и в честь Никиты Хрущёва, только что вернувшегося из Америки после успешных переговоров с президентом США Эйзенхауэром.
После рождения Никиты значительно изменился режим и материальная обеспеченность нашей семьи. Однажды Артюша с удивлением сказал: «Папа, посему ты ланьше сясто покупал нам конфеты, а сейсас давно их не покупаесь?».
Вова кончиками своих пальцев слегка стукнул его по руке, скривив на него лицо, а за тем в защиту посмотрев на меня, прошипел: «Ты что, Артюша? Папа же купил нам Никиту, и у него теперь денег мало. Что ли? Не понимаешь?».
С рождением Никиты, действительно, у нас в семье изменилось не только материальное положение, но добавилось много новых забот и хлопот. В частности, мы до рождения Никиты ходили в кино, беря с собой уже относительно больших Вову и Артюшу, а теперь были вынуждены приспосабливаться ко времени сна Никиты, доверяя его во время сна Вове и Артюше, в 6 и пять лет соответственно.
Однажды, подобрав такое время, мы их оставили со спящим Никитой, и ушли в кино. Когда вернулись, Никита лежал в кроватке на спине и дрыгал ножками, а Вова и Артюша наперебой нам рассказывали: «Никита недавно проснулся и плакал, мы держали его над тазиком, а он писал, а он не хотел…»
Они не успели рассказать детали, что именно Никита не хотел, как тёща хозяина тётя Зартар из своей половины дома перешла в нашу половину. Как только она появилась, дети умолкли, а та, смеясь, рассказала такую историю.
Спустя некоторое время после нашего ухода в кино, она в нашей половине дома услышала плач Никиты, и какие-то шумные споры между Вовой и Артюшей. Когда открыла дверь, дети оказались в спальной комнате. Прошла она туда, а там… Вова держал Никиту за обе подмышки, а Артюша за ноги, и держали его вверх лицом над тазиком, чтобы тот писал… но они никак не могли добиться, чтобы Никита писал в тазик…
- Ну, да! – вклинился Вова в рассказ тёти, - но, почему-то, он писал не в тазик, а то мне, то Артюше на руки, то в лица и мне и Артюше… и не успокаивался.
Нас хохот разбирал, но тётя, всё же рассказала всё до конца. Оказалось, что Никита плакал не потому, что хотел писать, а проголодался. Дело в том, что Валя детей грудью кормила только первые 2-4 месяца после родов, а дальше мы их кормили искусственно, в том числе и Никиту. Бедный, видимо, рано проголодался. Тётя Зартар покормила его смесью из бутылки и уложила спать, но тот, немного поспав, проснулся, а уже к нашему приходу не спал, но и не плакал...
Мы с интересом и со смехом выслушали тётю Зартар, а дети добавляли всерьёз оправдательные своим действиям детали, удивляясь тому, что мы, несмотря на их «обоснованные» объяснения, смеёмся. Мне было смешно более всех. А Валя, видимо, чувствуя свою вину, слегка поддержав общий смех, поблагодарила тётю Зартар за внимание и помощь, а после её ухода, она ещё раз рассказала детям детали, как надо Никиту сажать на горшок.
- А он не хотел на голсок! – заявил Артюша.
Опять меня пробрал смех, но я сдержал себя. После того, как Валя повторно разъяснила им, как надо было поступать, раз Никита не хотел сесть на горшок, Вова, тут же, видимо, посчитав недоразумение исчерпанным, попросил меня рассказать про кино.
- Ну, вот! Когда была война, – начал я, сев на кушетку.
- Какая война? Простая? – пытался уточнить Вова, когда он и Артюша тоже сели на кушетку рядом со мной с обеих сторон от меня.
- Как простая? – удивился я.
- Ну! Вот, ыым, простая война? Не гражданская же!? – удивился Вова.
Меня смех взял, но я опять сдержал себя, и, видя, что разговор затянется на долго, пообещал рассказать кино завтра, объяснив, что сегодня уже поздно, надо спать…
На следующий день я забыл о своем обещании, а Артюша напомнил...
- Папа, посему ты не лассказываесь, какая бывает война? Ты же обессал Вове вчела завтла ласказать? – прокартавил Артюша, как только поужинали.
Я удивился его памяти и приданию им такого серьезного значения видам войн, и задумался, как на языке детей это объяснить, чтобы им было понятно, и главное, чтобы они не стали задавать следующее «Почему?» стал я им отвечать.
- Вам пока трудно это понять, - начал я с предупреждения, надеясь этим погасить необходимость возникновения следующего «Почему?». – Простой войны не бывает. Любая война бывает только нехорошая. Но войну называют гражданской, когда воюют между собой люди одной страны между собой, например, бедные и богатые, как было после Октябрьской революции. – Я понял, что последнее добавление сделал опрометчиво, что тут же возникнет «Почему?», и тут же добавил: «Этого сейчас не будет потому, что сейчас нет бедных и богатых».
- Как нет бедных и богатых? – удивленно возразил мне Вова. – У Вити же Полякова есть свой дом, а у нас нет…
Чтобы исключить дальнейшее возникновение «Почему», и, не зная, какие они будут каверзные, и как я на них отвечу, сказал, что мы тоже скоро получим квартиру…
- А я дом хочу... свёл свои брови Вова
- А когда? Когда зима плойдет? – попытался уточнить срок получения квартиры Артюша, не обратив внимания на желание Вовы иметь дом.
- Да! – коротко ответил я, чтобы не дать времени на очередное «Почему?» и предложил перейти к читке книг, которые Вова уже читал почти свободно, а Артюша пока учил алфавит, борясь с буквами «эр», «гэ», «чэ» и «ша»...
Артюша в течение нескольких лет вместо «рыба» говорил «лыба», вместо «гулять» – «дулять», вместо «видишь» – «видись». Только к учёбе в школе нам удалось помочь ему научиться произносить эти буквы правильно.

ПОПЫТКА ПОДКУПА СОВЕСТИ
30.05.1960-го года. Заступив вчера на ночное дежурство и обходя причалы с целью проверки выполнения членами экипажей судов, стоящих у причалов, выполнения правил санитарных границ СССР, зашёл на судно «Н» (забыл его название) для выяснения его готовности к выходу в заграничное плавание. На судне всё было в порядке, и я выдал разрешение на его выход в море. Но, выходя с судна, заметил загрязнение акватории порта выбросом отработанных масел из машинного отделения этого же судна. Вернулся к старшему помощнику капитана данного судна и составил протокол о загрязнении вод в акватории порта. Но старший помощник предложил протокол порвать и его запить, показывая на неполную бутылку армянского коньяка на столе.
Это предложение как жало осы кольнуло мне в сердце. Ведь какова мелочность души у этого человека и низость его морали? Я к спиртному был безразличен. Употреблял его только иногда при необходимости для поддержки компании, и то по праздникам и другим торжественным событиям. Но, тем не менее, меня удивило то, что эта бутылка с коньяком стояла на столе и тогда, когда я выписывал тому же старшему помощнику капитана санитарное разрешение на выход судна в море. Если он хотел меня угостить с добрым намерением, то, почему он тогда не предлагал мне «запить» этим коньяком выданное разрешение. Неужели он думает, что я также способен продавать свою совесть, как он свою, и не понимает, что таким поступком он в первую очередь унижает своё достоинство?
Я отказался от его предложения, закончил оформление документов, и он был оштрафован за загрязнение вод акватория порта на полную сумму.
Признаюсь, что за такое нарушение санитарных правил я бы всё равно протокол составил, но на фоне такого его унизительного поступка оформил его с удовольствием и оштрафовал на всю катушку, но не знаю, понял ли он это?..

ПОЛИТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ.
02.06.1960-го года. В который раз я выступаю на совещаниях разного уровня и в печати за ликвидацию парадокса, когда финансовый бюджет предприятий и учреждений составляют и спускают в марте текущего года, а неиспользованную в истекшем году сумму денег бюджетных учреждений списывают с их счетов ежегодно 31-го декабря истекающего года, но ничего не меняется. В результате нарушается ритмичность деятельности учреждений и предприятий. Написал даже в газету «Известия», но нет ответа, и ничего пока не меняется…
В те же дни написал я запрос в газету «Известия» и в ЦК КПСС о том, что правильно ли подбирается состав советов депутатов и членов горкомов, райкомов и крайкомов партии?
Ведь их состав формируется в подавляющем большинстве из первых лиц руководящего состава предприятий и учреждений, которые и обязаны выполнять принятые решения. Включают туда рядовых рабочих, колхозников, учителей, врачей и других рядовых работников, составляющих в избираемом органе лишь до 2-3 процентов от их общей численности, видимо, лишь для проформы, ибо они никак не в силе влиять на принятие или отклонение того или другого решения.
Выходит, что эти руководители принимают решения, обязывающие их же самих выполнять ими же принятые решения? Из этих же лиц составляются комиссии по контролю исполнения этих решений. Ответа не получил.
И в настоящее время, анализируя и сравнивая то положение с современными порядками решения этих проблем, убеждаюсь, что этот принцип продолжается и до сих пор. Причём, теперь это ещё связано и с финансовым положением избранника. Не парадокс ли это? Ведь депутаты и партийные руководители любых партий – слуги народа и они должны выполнять их пожелания? Выходит, эти лица сами принимают решения, будто для блага народа, но без ведома его, сами себя обязывают выполнение его по пунктам и сами контролируют его выполнение. Не круговая ли порука? Я думаю, что это неправильно. Это не демократия, а игра в неё. Но меня больше всего терзало и терзает мысль о том, неужели там, на «верхах» не понимают это, или, как и тогда, делают вид, что не понимают, или нас они считают олухами... Если у нас народовластие, то решения о нуждах людей принимать должны те, в интересах которых они принимаются, т.е., трудящиеся, в том числе – рядовые члены партий, а не руководители компаний, предприятий, фирм и учреждений, для исполнения которыми и принимаются решения и постановления. Во всяком случае, в числе этих органов их должно быть не менее, хотя бы, половины, ну… пусть трети, но не меньше того числа, без которых нельзя принимать окончательное решение…

«ГОРЯЧЕСТВО»
05.06.1960-го года во время завтрака Вова сидел у окна, откуда солнечные лучи падали на него. Видимо, поэтому он и спросил: «Мама, почему через стекло передается «горячество»?
Только после подробного расспроса выяснилось, что он хотел спросить, каким образом через стекло передается тепло?
Я, спеша завершить завтрак, чтобы не опоздать на работу, ответил ему кратко: «Стекло пропускает не только свет, но и тепло», но не знаю, насколько правильно он меня понял.
Признаться, до сих пор, и после двукратного – в школе и в институте изучения курса физики, я задумываюсь, до конца ли изучен механизм проникновения тепла на предметы через стекло?..

Я – ОДИНОКИЙ ОТЕЦ
Валя продолжала учёбу на заочном отделении педагогического института и в июне 1960 года поехала на очередную сессию, а я остался дома один с тремя детьми: Вовой – 6 лет, Артюшей – 5 лет и Никитой – 8 месяцев. Мы продолжали жить на частной квартире, на улице Урицкого, 4. Вова и Артюша ходили в садик. Учитывая моё одиночество, Никиту в ясли приняли, хотя ему ещё не было года, а в ясли в то время принимали с годовалого возраста. Так что днём дети были под надзором в садике и в яслях, а после работы я их забирал домой. Ночных же дежурств я не брал.
Однако вскоре Никита заболел инфекционной болезнью – так называемой стрептодермией шейного отдела кожи, и его на время болезни отчислили из яслей. Мне по специальному решению врачебно-контрольной комиссии дали больничный лист по уходу за больным ребёнком, как одинокому отцу. Причём на срок больший, чем обычно давали в таких случаях матерям. Но болезнь осложнилась и затянулась. Кожа всей окружности шеи стала сплошной раной, и казалось, что голова ребенка вот-вот отпадет от туловища. Я вынужден был весь день заниматься им, не отходя от него ни на час. Не мог оставлять его даже на время, когда надо было старших детей отводить в садик и брать их оттуда. Они ходили в садик и возвращались, как и раньше сами, держа друг друга за руку. Причём, их давно заметили постовые милиционеры, и они, иногда помогали им переходить через основной в то время опасный перекрёсток в Платановой аллее, но надо было, хотя бы иногда, как и раньше, их контролировать...

СУП ПЛЕМЯННИЦЫ
По моей просьбе приехала к нам мне на помощь старшая дочь моей сестры тринадцатилетняя Зина, и, несмотря на свою неопытность, она мне очень помогла. Скоро Никита выздоровел, и его приняли в ясли, и я мог бы с детьми справиться один, но Зине у нас понравилось, понравилась и она, и детям и мне. Её помощь как – ни как была нужна и мне – одинокому отцу... Днём, когда я бывал на работе, а дети в яслях и садике, она дома занималась хозяйством как могла.
Однажды к концу рабочего дня Зина пришла ко мне на работу. Вместе забрали детей и вернулись с ними домой. Зина ещё по дороге домой хвасталась тем, что сделала по дому. В том числе доложила, что сварила суп. А когда пришли домой и сели за стол, я попросил её угостить нас своим супом. Для приготовления пищи пользовались керогазом на веранде, которую я достраивал по договору с хозяином в счет оплаты за аренду двух комнат их дома. Керогаз был давно погашен, и содержимое кастрюли было лишь тёплое. Когда Зина открыла крышку и стала ложкой размешать суп, чтобы равномерно разливать его в тарелки, ложка застряла над поверхностью супа… там оказалась «макаронная каша», а не суп…
- Ой! – замерла она над кастрюлей с ложкой в руке, которую не могла погрузить в «суп».
- Клади, клади! – распорядился я. – Попробуем твоего кашевидного супа.
Она, успокоившись, разложила «суп» на тарелки, и мы стали есть.
- А у мамы не такой бывает суп! – сказал Артюша, пытаясь проталкивать ложкой себе в рот почти сухие и склеенные макаронные трубочки.
Зина сделала вдох и хотела, что-то сказать, но Вова опередил её...
- Ты, что ли Артюша, не понимаешь? Маме сколько лет, а Зине только?
Зина, осмелев и продолжая прожёвывать свою стряпню и «проглатывая» своей обычной скороговорной дикцией, «съедая» концовки слов, стала объяснять, как у неё суп макаронный превратился в кашу макаронную.
- Я всё сделала правильно! – показала своей ложкой на кастрюлю. – Разломала макароны, а когда вода закипела, положила их в воду и размешивала, но всё время мне казалось, что суп получается жидким и, размешивая, добавляла обломки макарон. А когда макароны сварились, керогаз выключила, кастрюлю накрыла крышкой и пошла к вам... И получилось так… – Вздохнув глубоко, тут же выдохнула она, закончив своё признание.
- Но макароны получились вкусные! – я похвалил её, пытаясь показывать искренность моей оценки приготовленному Зиной блюду.
Когда поужинали и посуду помыли, Зине и детям я рассказал, как варится суп с макаронами...
Племянница Зина осталась у нас вплоть до возвращения Вали из института и оказала мне большую помощь, а, побывав у нас два-три дня после возвращения Вали, к началу учебного года уехала домой.

ОХОТА НА ЗАЙЦА БЕЗ РУЖЬЯ
(Из рассказов парикмахера Чомуряна)
Как-то, когда я в очередной раз во время отпуска летом был в своем поселке Черниговском, мне посчастливилось вновь побывать у нашего знаменитого поселкового парикмахера и слушать его «мюнхаузенские» рассказы, сочиняемые им самим на ходу. Как и давным-давно – в мои школьные годы, парикмахерская будка стояла у железнодорожного пути недалеко от вокзала. Когда я подошёл к будке, дверь, как и тогда в летнее время, была открыта. У двери стояло несколько человек. Я поздоровался с ними и заглянул во внутрь будки. Скамейки вдоль стен комнаты были заняты очередными клиентами. Парикмахер, как и в былые времена – в мои школьные годы, орудуя лишь расчёской и ножницами, цокая ею над головой клиента в половину в пустую, обрабатывал очередного клиента. Одновременно, как тогда рассказывал свои, самим сочиняемые неправдоподобные рассказы, а клиенты слушали его внимательно. Мы с ним были давнишние приятели. Когда я подошёл, поздоровался со стоящими у двери зеваками или очередными клиентами и заглянул в будку через открытую дверь, он, увидев меня, прекратил начатый рассказ...
- О! дорогой наш доктор! С приездом! – опередив меня, он поприветствовал меня. Я ответил на его приветствие, подняв правую руку, не подходя к нему, чтобы не мешать ему работе, и поздоровался с клиентами, сидящими внутри будки.
- Эту историю для моего доктора я расскажу сначала. Он видел этих зайчат, - сказал он, мельком кинув взгляд в мою сторону, продолжая то отсекать клочья волос над расчёской, то цокая ножницами в пустую над головой клиента, - тогда я ему не рассказывал, откуда они… А это было во время войны зимой на Севере. Как-то мы с сержантом ехали на машине в один из батальонов полка, вышедшего из боя в резерв, чтобы в период отдыха постричь личный состав батальона. Как только выехали из городка, а там густые леса и ровные дороги, – обрисовал он их рукой, оторвавшись от работы и окинув сидящих в ожидании своей очереди клиентов таинственным взглядом, продолжая клацать ножницами в воздух над головой клиента, – кто хоть раз ездил по тем дорогам, знает, как там красиво. Так вот, только мы выехали на прямой участок, выскочил на дорогу заяц. Кто ночью ездил по шоссе, подтвердит, что такое часто бывает, так как зайцы больше ночью промышляют. Тогда как раз был собачий холод. Как только я увидел зайца, сержанта попросил остановить машину, но прожектора не выключать и держать их включенными. Заяц же смотрит обоими глазами раздельно и ему кажется свет и слева и справа, теряется, куда бежать от опасности. Стояли мы минут пять. Вижу, у зайца от резкого света слезы потекли. Ну, думаю, то, что и надо. Постояли мы с полчаса. Вижу, на асфальте появилась куча льда от падающих из глаз зайца слёз и сосульки от глаз. Ещё немного постояли, и вижу, сосульки льда от ресниц глаз примерзли к куче льда на асфальте. Я спокойно подошел к зайцу. Он, бедный, задними ножками трепыхал, но примерзшая сосульками к асфальту голова не давала ему убежать. Я взял зайца за ушки, осторожно обломал сосульки, чтобы не повредить бедному глаза, поднял его и забрал в машину. Как только его положил себе подмышку, бедный прильнул ко мне и притих. Привёз его в часть, и отдал местному жителю, чтобы он развел у себя крольчатник. Когда война кончилась, и меня демобилизовали, я заехал к тому карелу (забыл, как было его звать), взял у него двух потомков от того зайца: кролика и крольчиху. От них я развел целое потомство.
Все засмеялись с ехидцей, но никто не выразил никакого сомнения в неправдоподобности рассказа. Однако парикмахер решил, всё же, подкрепить правдивость своего рассказа.
- Доктору я давно показывал их. И ты же тоже видел их? – Повернулся он к клиенту, сидящему в углу, а тот молча улыбнулся, а потом, будто, опомнившись, сказал: они, почему-то, всё время норовят по привычке пастись на шоссе…

ВОВА ИДЕТ В ШКОЛУ.
31 августа 1960-го года руководство детсада №8 судоремонтного завода имени Дзержинского, в который ходил и наш Вова, организовало торжественные проводы детей старшей группы в школу, и воспитательница повела их строем в городскую школу №5. Она в те годы размещалась в монументальном двухэтажном здании в конце улицы Карла Маркса, где заканчивается, как и тогда, платановая аллея, начиналась как её продолжение, улица Фридриха Энгельса. В настоящее время на месте того здания находится платная автостоянка. (Кстати, когда недавно рассматривался вопрос о месте установки обелиска-памятника «Туапсе – город воинской славы», я предлагал это место, но комиссия выбрала другое место).
Я давно давал расписку руководству садика о своем согласии на отпуск наших детей домой одних. Поэтому после ознакомления со школой Вова должен был пойти домой самостоятельно...
Вова и Артюша – почти ровесники и росли неразлучно, везде ходили вместе, а в тот день, когда мы с Валей и Никитой (у меня на руках) после работы шли из садика домой, впервые с нами не было Вовы. Поэтому, Артюша спросил: «Папа, а где сейчас Вова?».
- Дома, наверно, – ответил я
- А двери закрыты? – с тревогой спросил он.
- Как имеешь в виду – закрыты двери? – переспросил я.
- Да… Двери на ключ закрыты или просто закрыты? – пытался он уточнить, развернув ладони, прищурившись, хлопая веками и глядя мне в глаза снизу вверх, откинув голову
- Какая разница? Наверно, двери закрыты не на ключ.
- А, ыым… не украдут его?.. – он крепче зажмурил глаза.
Я понял причину волнения Артюши, но решил уточнить ход его мышления.
- Ну и что же? Пусть украдут, – испытующе посмотрел я на него. – А что мы сделаем, если его уже украли? – Решил проверить к чему его беспокойство, но, заметив его волнение, тут же понял опрометчивость моих слов, но было поздно…
- А я подойду тайком, и скажу «Гу!» – пригнувшись, подпрыгнул он, шагая рядом с мамой.
Мы с Валей, не задав ему больше вопросов на эту тему, чтобы он дальше не переживал, похвалили его за дружбу с братом и за беспокойство о нем.
Когда мы пришли домой, Вова сидел на ступеньках у двери, подопрев кулачками подбородок, и ждал нас…
- А Вова вон сидит! – радостно крикнул Артюша, увидев его раньше нас, и побежал к нему…
Вечером, когда собирали портфель Вовы к завтрашнему первому дню его учебы в школе, он в портфель положил три простых карандаша и две ручки. Я спросил его, для чего он берет лишние карандаши и ручку?
- А как? – удивленный моему вопросу посмотрел он на меня. – Вдруг другой мальчик или девочка забудут дома карандаш или ручку. Тогда я им дам свои: лишний карандаш или ручку. Ленин же так делал! – сказал он с пафосом…
Мы с Валей почти до слёз были рады за своего первенца…
Но прошёл месяц… и однажды, Валя попросила его помыть полы, когда он придёт из школы и сделает уроки. Однако, когда вечером мы пришли с работы, уроки им были сделаны, и довольно аккуратно и чисто, а полы не были помыты…
- Я читал, и не было воды. – Оправдывался он на замечание матери
- Весь день не было воды? – спросил я его, улыбаясь…
Он сконфуженно промялся. Пришлось мне, при частичном участии Вали, побеседовать с ним об исполнительности при просьбах родителей и честном признании своей вины. Мне кажется, на него особо подействовало то, что я ему предложил представить себе, каково было бы ему, если мы с мамой не выполняли его просьбы?..
После этого случая он всё время старался не только хорошо учиться, но и помогать нам по хозяйству. Он очень хорошо поддавался воспитанию. Порой даже сам другим делал замечания за неправильное поведение и за неисполнительность…

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ЛЯПСУС
20.10.1960-го года. Первой учительницей Вовы была пожилая женщина. Её все хвалили. Поэтому мы обрадовались, когда наш первенец попал в группу такой опытной учительницы. И в первые дни Вова сам не раз восхищался своей учительницей. Но однажды, когда он пришёл из школы, вдруг за обедом грустно спросил: «Папа, детей так же хоронят, как и взрослых?». Меня тревожно удивил его неожиданный для меня вопрос.
- Почему ты спрашиваешь об этом? – решил я сначала выяснить причину возникновения у него такого вопроса, и только потом ответить на него.
Он сначала мялся и затягивал ответ, но после настоятельной просьбы он сказал:
- Сегодня во время большой перемены из дома против нашей школы хоронили дядю. Мы: я и другие дети смотрели, как дяди несут гроб, а тёти плачут. А потом я опоздал на урок. Учительница спросила: «Где ты был? Почему опоздал?» Я ответил, что смотрел, как дядю хоронили. А она сказала: «Сейчас будем тебя хоронить». И после этого я всё время думал, как детей хоронят, и как меня будут хоронить? Но до конца урока учительница так и ничего не сказала... – Уставился он вопросительно в меня в ожидании моего ответа, и спросил: «А как детей хоронят?»
Что я мог ответить? Сказать, что учительница сказала глупость, я не мог, ибо это подорвало бы авторитет учительницы, причем – учительницы, о которой ребёнок с первых дней учёбы у неё говорил о ней с высоким уважением. Этого допускать было нельзя, хотя следовало пойти и ей указать на её непедагогический поступок.
Я сказал Вове: «Сейчас тебе об этом думать не надо. Тебе сейчас надо хорошо учиться, на уроки на опаздывать, своевременно есть, не забывать принимать витамины, а потом, когда будешь взрослый, узнаешь много того, чего сейчас ты не знаешь, в том числе и о том: как люди умирают и как их хоронят.
Благодаря нашей с Валей осторожности в вопросах воспитания детей, несмотря на педагогический ляп учительницы, уважение и любовь ребёнка к ней продолжалось и далее: он любил свою учительницу также как и в первые дни учёбы, и он высоко отзывался о своей первой учительнице…
А вскоре мы получили квартиру на Приморье, и в эту школу он ходил только до конца учебного года. А во второй класс Вова пошёл уже в во вторую школу на улице Фрунзе. В итоге, на эту тему с той учительницей говорить не пришлось, а сам ребёнок об том разговоре долго не вспоминал, вспомнив лишь спустя много лет.

ДИСПЕТЧЕР ПУШКИН.
Одним из основных требований порядка дежурства врачей в СКО было то, что заступивший на дежурство карантинный доктор должен был перезванивать всем диспетчерам всех служб порта, связанных с приёмом прибывающих в порт судов. При этом, после получения информации, оба работника: и врач, и диспетчер должны называть свою фамилию для фиксации в соответствующем журнале. В порту в то время были диспетчерские службы: судоремонтного завода, нефтерайона, портнадзор и диспетчера порта, он же главный диспетчер.
Я перезвонил всем, а диспетчер порта долго был то занят, то не отвечал. А когда дозвонился, дежурный, подняв трубку и передав сводку, себя не назвал. Это его несоблюдение формальности на фоне длительного молчания телефона я воспринял как неуважение нашей службы санитарной охраны границ.
- Кто передал сводку? – спросил я в тоне претензии.
- Пушкин! – услышал ответ в тоне непонимания причин моих претензий.
Такой ответ на фоне его долгого молчания мне показался дерзким и вызывающим…
- Я спрашиваю, кто у телефона? – переспросил я уже, возмущаясь.
- Диспетчер порта, – тоже жестко ответил он.
- Но кто диспетчер порта?
- Пушкин! – Вновь услышал я тоже возмущенный голос.
- Я не в шутки играю! Мы с вами на службе. Я вас серьезно спрашиваю. Я обязан записать в журнал, кто передал сводку.
- Что вы от меня хотите?
- Я спрашиваю, кто у телефона?
- А я же вам отвечаю. Пушкин!
- Вы же на службе, дорогой. На вопросы должны отвечать серьезно. Я на вас буду жаловаться.
- Как хотите! Ваше право! – Услышал я в трубке уже спокойный голос, и следом заиграл зуммер отбоя…
Несколько дней спустя в порту встретил начальника порта Гоцуляка.
- Александр Терентьевич! – обратился я к нему. – Что за несерьезный диспетчер-шутник у вас в порту?
- А в чем дело? Как его фамилия? – озабоченно спросил он.
- Да я не знаю. Я его спрашиваю фамилию, чтобы записать в вахтенный журнал информаций, а он свою фамилию не говорит, а говорит «Пушкин».
Начальник порта и рядом с ним стоящий главный диспетчер порта Дьяченко расхохотались.
- Это же Пушкин! Наш диспетчер…
- Вы тоже шутите что ли?
- Я вам, доктор, серьезно говорю. Это наш диспетчер Пушкин. Очень серьезный работник. – Похлопал меня по плечу очень добродушный главный диспетчер порта.
Я, хоть и был сконфужен, но и сам расхохотался, а на следующем, совпавшем с диспетчером Пушкиным дежурстве, я извинился перед ним...
Записано по памяти 10.12.1960-го года.

ОШИБКА МАТЕРИ
13.12.1960-го года. У нас в СЭС порта работала врач по промышленной санитарии Лидия Борисовна. У нас с ней были очень откровенные хорошие деловые отношения, хорошие отношения были и между нашими семьями. Мы с ней часто индивидуально и на партийных и профсоюзных собраниях дискутировали на тему воспитания детей вообще и, в частности, наших. Муж ее Семен Ефимович тоже был очень порядочным и внимательным врачом, мужем и человеком.
Вчера, когда утром мы с ней шли на судоремонтный завод для осмотра судна, поставленного на капитальный ремонт, она в обычном своём эмоциональном тоне рассказала следующую историю.
В субботу вечером её сыну Мише надо было пойти на пионерский сбор, условно называвшийся «Звёздочкой» о чём тот сказал бабушке и дедушке, так как мамы дома не было, а они не поверили ему и не отпустили его туда и взяли с собой в баню. Разумеется, Миша на пионерское мероприятие не попал, и у него на следующий день в школе «звездочку» – символ пионерской дисциплинированности отобрали.
Учительница передала Лидии Борисовне записку, чтобы она пришла в школу, но она в школу не пошла, а написала учительнице записку следующего содержания: «Уважаемая Светлана Ивановна! Если у Миши отняли звёздочку только за то, что он не был на пионерском сборе, то это неправильно: он не виноват». Эту записку она передала учительнице с Мишей. Это она рассказала с возмущением за то, что учительница не приняла во внимание её записку, и, было заметно, с надеждой встретить с моей стороны поддержку своему решению и действиям.
Учитывая откровенный характер наших отношений, своё положение как секретаря первичной партийной организации и, надеясь, что она на мои слова не обидится, я ей сказал:
- Лидия Борисовна! Не обижайтесь, но вы здесь совершили несколько педагогических и родительских ошибок.
- Каких? Я здесь абсолютно права! – стала она бурно оправдываться в своей обычной шутливо эмоциональной манере, приостановив шаги и глядя мне в глаза.
- Уважаемая Лидия Борисовна! – взяв её за локоть, предложил ей идти, чтобы не опоздать к назначенной встрече с руководством судна и прорабом завода. – Не спешите оправдываться. Я сейчас попытаюсь вам объяснить, но ваше дело, согласиться со мной или остаться при своем мнении. Вы вину Миши приписали его дедушке и бабушке. Миша должен был этот вопрос решить сам. А неверие дедушки и бабушки ему наводит на мысль, что Миша их ранее обманывал, раз они ему не поверили. А самая главная ошибка в том, что вы не соизволили выполнить просьбу учительницы и не пришли в школу лично, а передали записку учительнице с Мишей. А вы уверены, что вашу записку Миша по дороге не прочитал?
- Я своего сына знаю. Он не станет читать чужие письма. – Уверенно заявила она.
До самого судна мы с ней продолжали дискутировать, но мне так и не удалось её убедить в том, что детей надо любить сердцем, но не показывать эту любовь излишней лаской и угощением его конфетами и попыткой их защищать, когда, на ваш взгляд, он в чём-то не виноват, а его обвиняют. Не стесняться показывать им, какие из их поступков вам нравятся, а какие нет, доверять и верить их словам, но и не заметно для них проверять достоверность их оправдательных объяснений и признаний.
Однако, мне так и не удалось убедить искренне уважаемую коллегу в том, что в данном случае она была неправа. А сам подумал, сколько же ещё в стране высоко порядочных и дипломированных родителей, проявляющих к своим детям высокую всестороннюю постоянную заботу, но в то же время допускающих мелкие и серьёзные ошибки в их воспитании?..
Размышляя об этом, возникла у меня мысль, не следует ли нашему государству узаконить обязательное проведение для молодежи специальные курсы по уходу и воспитанию будущих их детей принимать у них зачеты прежде, чем регистрировать бракосочетание?

МАХИНАЦИЯ С КВАРТИРОЙ
Согласно указу Президиума Верховного Совета и Совета Министров СССР о сокращении численности личного состава Вооружённых Сил мы, уволенные в запас, должны были быть обеспеченны жильем в течение одного года, однако до 1959 года, спустя более 3 лет ни один из нас, уволенных в запас по этому указу, квартиру не получал. Мы написали коллективную жалобу министру обороны Жукову Г.К., хотя это пока ещё запрещалось, и вскоре – после его ответа создали новую отдельную очередь демобилизованных офицеров, а за движением её мы следили сами. В городе начали строить малогабаритные дома, которых потом окрестили «хрущевками». В то же время, к началу 1961 года подходил к завершению последний дом с полногабаритными квартирами на углу улиц К.Маркса и Победы. Я знал, что моя очередь подходит к сдаче в эксплуатацию этого дома, и надеялся, что получу квартиру в этом доме в центре города – в последнем доме по полногабаритному проекту. Я спокойно ждал своей очереди. Однако, неожиданно поступил мне звонок от заместителя председателя горисполкома Швыдкова. Он сообщил, что принято решение предоставить мне квартиру в новом доме по улице им. Фрунзе, № 4. Это в новом микрорайоне на приморье. В одном из первых, так называемых «хрущёвок» Я тут же пошел к нему, чтобы выяснить по какой причине мне дают квартиру досрочно.
- Яков Григорьевич! – Обратился я к нему. – С чем связано то, что вы мне выделяете квартиру досрочно и не в центре, как руководство СЭС порта, и я просили об этом, учитывая характер моей работы, связанной с частыми ночными вызовами?
- А разве плохо, что досрочно предоставляют вам квартиру? Другой бы благодарил за это...
- Да! Но не так уж досрочно. Через пару месяцев вступает в строй дом, в котором подходит моя законная очередь?
- Мы очередников распределяем по порядку вступления домов в строй.
- Ну и правильно! В этом доме дайте очереднику, который впереди меня по списку, а мне дадите в мою очередь в следующем доме.
- У вас нет оснований для отказа от выделенной вам квартиры, - сказал он спокойно.
- А если я откажусь от этой очереди? – спросил я.
- Понимаете, Сидрак Агопович? – налёг он грудью на рабочий стол. – Дело в том, что есть жалоба о том, что вы вообще не имеете право на льготную очередь...
- Как?! – приподнялся я на стуле. Вы хотите меня напугать старой историей? Не пойдет, товарищ Швыдков! Та жалоба давно проверена, и отклонена по причине её необоснованности. Я демобилизован в Майкоп, но там жилье не получал и до истечения года, в течение которого обязаны были мне предоставить жилье, согласно указу. В течение этого времени я переведен в Туапсе, и мое право на льготное предоставление мне жилья к моему переводу сюда сохранялось. Больше того, в указе не сказано, что, если демобилизованный в течение года не получил квартиру, он теряет право на эту льготу.
Он не стал далее разговаривать со мной, и показал на дверь председателя горисполкома Терещенко напротив своего кабинета. Я знал, что Терещенко, на мой взгляд, был самым нелюдимым и пустословным человеком, но всё же пошёл к нему. Он оказался на месте. Я ему кратко объяснил ситуацию, описав характер своей работы, а он даже не послушав меня до конца, в грубом тоне оборвал меня.
- Вы отказываетесь от квартиры? – вдруг встал он, будто ехидно радуясь.
- Я отказываюсь не от квартиры, а от её предоставления мне не в мою очередь с целью дать мою по очереди квартиру другому человеку. – Попытался я вновь ему уточнить цель своего обращения к нему.
- Напишите заявление, что вы отказываетесь от своей очереди, и мы вас переведем в последнюю очередь, или переведем в общегородскую очередь. – Предложил он нагло.
Я и без этой с ним беседы знал о его грубости и черствости к людям. Тогда я решил пойти взять ключи от квартиры и, всё же, посмотреть её.
Дом, в которой была мне выделена квартира, оказался ведомственным – портовым. Комендант жилищного фонда порта – женщина (забыл я её фамилию) отказалась мне дать ключи от неё, заявив, что «эта квартира начальника порта Шаповалова»...
Я обрадовался и, надеясь добиться всё же справедливости, побежал к первому секретарю горкома партии Семенихину, с которым приходилось мне не раз общаться, и относился к нему с уважением, и чувствовал, что, и он ко мне относится доброжелательно...
Он оказался свободным, и, как только секретарь приёмной доложила ему обо мне, тот сразу принял меня. Вышел из-за своего рабочего стола мне на встречу поздоровался за руку и указал на стул за столом посетителей, а сам вернулся и сел на своё место.
Я довольно подробно объяснил ему ситуацию и высказал своё подозрение о какой-то махинации квартирами, указав на заявление коменданта жилищного фонда порта, и на то, к сдаче в эксплуатацию какого дома подходит моя законная очередь. Пока я всё это рассказывал, он молчал, и я надеялся, что мне удалось его убедить в несправедливом отношении работников исполкома ко мне. Но, как только я замолчал, он заговорил…
- Сидрак Агопович! – вдруг, встал он и вышел из-за своего рабочего стола.
Я тоже встал, но он предложил мне сидеть и, подходя ко мне, продолжил.
- Сидрак Агопович! – повторил он обращение ко мне. – Я секретарь, и вы секретарь партийной организации. Я думаю, что мы друг друга хорошо поймем. Дело в том, что я в курсе дела с данным решением. Мы учли, что ваша мама живет с вами и ей трудно подниматься на верхние этажи, в то же время первый этаж нежелателен. Кроме того, мы учли, что у вас большая семья и малые дети. Поэтому вам выделили квартиру с большой площадью и не торцовую, а посредине дома – теплую. Самое главное, Сидрак Агопович. В этот дом в основном поселяются работники порта, и вы, по существу, портовый работник. Представьте себе, вы же руководитель и должны понимать положение руководителя. Начальник порта, живя в доме, где живут его подчиненные, в выходной день захочет в пижаме выйти во двор отдыхать... разве ему это будет удобно? К тому же жильцы своими жалобами: воды нет, тепла нет, газа нет, и прочими вопросами будут донимать его. Какой у него будет отдых в такой ситуации?
- Василий Иванович! – я не встал, а почти вскочил со стула, на котором продолжал по предложению секретаря сидеть. – Правильно! Именно там надо ему дать квартиру, чтобы в том доме были: и вода, и тепло, и газ, и телефон. Кстати, ведь дом пока без ванн, следовательно, и ванны будут установлены быстрее... К тому же, - в унисон его словам я добавил, - с каких это пор руководители должны чураться своих подчиненных? Я с этим не согласен...
- Нет, а я с вами тоже не согласен. – Подошёл он ко мне ближе, взял меня за руку. – Словом, я вас поздравляю с получением хорошей квартиры! Я буду у вас на новоселье, если пригласите...
Не помню, пожал ли я в ответ его руку, но помню, как я, не находя ничего сказать, молча направился к выходной двери из кабинета и ушёл...
В ту квартиру я поселился с семьей 02 января 1961 года, и пригласил на новоселье Василия Ивановича, правда, по телефону, но он поблагодарил и отказался, ссылаясь на свою занятость.
Через три месяца положенную мне квартиру дали начальнику порта. А по истечении еще нескольких месяцев я обнаружил ещё одну махинацию: когда стал прибивать вешалку на стенку за дверью в детской комнате, стена провалилась...
Оказалось, что первоначально, когда там планировали квартиру для начальника порта, в капитальной разделительной между квартирами стене, в нарушение проекта, оставили дверной проем, чтобы ему сделать четырех или, возможно, даже пятикомнатную квартиру. А когда затеяли махинацию, этот проём наскоро заложили тонкой стеной в полкирпича, чтобы мне взамен той квартиры давать трехкомнатную квартиру, хотя по составу моей семьи в шесть человек вместе с больной матерью полагалась дополнительная площадь.
Вскоре первым секретарем нашего горкома КПСС избрали Сыченикова Ореста Александровича, а Семенихина перевели председателем краевого комитета радиовещания, а позже он стал начальником краевого радио-телевещания.
Не прошло и полгода, как началась перестройка структуры партийных организаций: стали создавать промышленные и сельскохозяйственные горкомы, райкомы и крайкомы партии. Сыченникова перевели в краевой комитет партии, а вскоре начальником вновь организованного Новороссийского нефтеналивного пароходства. Первым секретарем нашего горкома партии избрали Швыдкова Якова Григорьевича, а председателем горисполкома – Беликова Ивана Трофимовича.
Надо признаться, что эти новые первые руководители города мне и жильцам нашего дома вскоре помогли добиться от руководства «Новороссийскморстроя», который строил наш дом и ухитрился сдать его с большими недоделками, устранить их в короткий срок.
И Шаповалов, видимо, не без учёта случившегося с его и моей квартирами, сделал доброе дело – он разрешил провести специальную дополнительную линию связи для моего квартирного телефона, и я оказался на приморье первым жильцом, у кого был на квартире телефон.



ГАЗИФИКАЦИЯ ГОРОДА
Период массового строительства жилья и освоения Приморской долины совпал с организацией предприятия «ГОРГАЗ» и развитием газоснабжения города сжиженным газом. Первым его начальником был Цатурян Мелик Карапетович. Его перевели на эту должность с должности директора Пшишского леспромхоза. Наш дом и в этом был первым в Приморье. Ввиду того, что наш дом принадлежал порту, подготовку места для установки газовых ёмкостей устанавливал порт. Ускорению подготовки места и, тем самим, ускорению газоснабжения города тоже оказал содействие руководство порта, Но от установки газовых ёмкостей, до подключения дома к ним прошло много времени. Сначала на кухнях квартир установили первого выпуска простые газовые плиты на две конфорки с маленькой духовкой, но прежде, чем подключить их к газу, надо было пройти специальный инструктаж при самом «ГОРГАЗе», которое затянулось. К тому же газовых колонок для ванной не было. Были там установлены дровяные водонагреватели без самих ванн. При таком общем канале вытяжной вентиляции, какое было в нашем доме, сочетать газовые плиты с титанами с дровяным нагревом воды запрещалось. В проекте строительства дома это не было предусмотрено, как часто случалось в то время. В итоге, при наличии газа рядом с домом, им начали пользоваться несколько месяцев спустя – после того, как установили ванны, и газовые колонки в ванной комнате. К сожалению, в период перехода на новые массовые проекты малогабаритных домов без учёта местных условий такие недоразумения происходили, но мы жильцы к ним относились, как было принято говорить, с пониманием ситуации, хотя и возмущались…

ОТКРЫТИЕ НОВОГО КОРПУСА ШКОЛЫ №2
Первый класс школы №5 Вова закончил круглым отличником, и, несмотря на осадок после вышеописанного «Педагогического ляпсуса» его учительницы, нам нравилась первая учительница Вовы. Но в связи получением квартиры на Приморье, к началу следующего учебного года к 01.09.61 года Вову мы перевели со школы №5 в школу №2. Туда же записали в первый класс нашего второго сына Артюшу. Мы знали, что к первому сентября 1961 года будет открытие нового корпуса той школы, и, празднично нарядив обоих сыновей, мы с Валей вместе с ними прибыли туда. Нам очень понравилось, что нашим обоим детям попались симпатичные молодые учительницы. Открытие нового корпуса школы было не открытием новой школы, но и открытие пристройки к любой школе, тем более открытие нового двухэтажного корпуса школы, который сам по себе был в разы больше старого здание, было в те годы большим событием, и был организован большой общегородской митинг. Все были в приподнятом торжественном настроении. Торжественной трибуной служил балкон над высоким цокольным этажом, и все речи произносили, стоя там. Мы радовались, что наши дети начинают и надеялись – и окончат десять классов в этой благоустроенной школе. А когда я увидел, на плече директора школы Гейда Тимофея Леонтьевича нашего Артюшу с ножницами в правой руке, пытающегося вместе с директором, помогая левой рукой правой, разрезать символическую ленту открытия школы, я почувствовал себя в небесах…
Артюша с гордостью ножницы вернул директору и пошёл к своему классу…
Фотографировал всю процессию частный фотограф-любитель. Я попросил его сделать мне снимок на память, и он пообещал. Однако оказалось, что он студент института лесного хозяйства и вскоре уехал, а позже я его не встречал.
Об этом историческом для школы №2 города Туапсе событии в городской газете «Ленинский путь» 9 сентября 1961 года была напечатана моя статья.

ПРОСЧЁТЫ СПЕЦКОРА
Я был внештатным инструктором и заместителем председателя внештатного отдела горкома КПСС по здравоохранению Пановой Анны Сергеевны. Поэтому, как уже писал, разбор жалоб по медицинским вопросам, а иногда и по другим вопросам поручали мне.
Одна из довольно больших и серьёзных жалоб, которую приходилось по поручению горкома разбирать предлагаю вниманию читателя.
Авторами жалобы были работники тогдашнего больнично-поликлинического объединения – «Медсанчасти» нефтяников, расположенного в микрорайоне города «Грознефть», подчинявшейся в то время горздравотделу самостоятельно отдельно от центральной городской больницы.
В жалобе сообщалось, что два врача той же больницы, муж и жена Комановы, якобы подкупили спецкора газеты «Известия» Галича, а тот написал неправдивую статью о, якобы, высоких достижениях этими врачами в оперативном лечении глазных и ЛОР заболеваний, которым, якобы, остальные врачи «медсанчасти» оказывают всякие препятствия.
После предварительной беседы с авторами жалобы, с руководством медсанчасти, с другими членами коллектива выяснилось, что до этой жалобы группа работников больницы уже обращалась в ГК КПСС с жалобой на поведение этих же докторов, после разбора которой, собственно, и родилась эта статья уже по жалобе Комановых к знакомому корреспонденту. Обо всем этом я доложил в орготделе ГК КПСС, что коллектив бурлит, недоволен с тем, как разбирались прежние жалобы и с теми выводами, которые были сделаны кулуарно без их гласного разбора, в результате чего, как считают в коллективе, и появилась в газете «Известия» неправдивая статья «Прозрение».
Учитывая, что жалоба повторная с акцентом на недовольство кулуарным её разбором, я предложил орготделу горкома рассмотреть жалобу на открытом партийном собрании с приглашением на него всех желающих принимать в нём участие, и дать возможность изложить там своё мнение всем желающим.
В горкоме согласились с таким предложением, и собрание подготовили по всем правилам соблюдения демократии. Объявление было вывешено на обозрение за три дня с указанием повестка дня. Было указано, что приглашается на собрание весь коллектив работников «Медсанчасти», что в собрании примут участие представители горкома партии и заведующий горздравотделом.
Весь коллектив собрался точно к указанному времени. На собрание неожиданно прибыла и сама председатель внештатного отдела ГК КПСС по здравоохранению Панова Анна Сергеевна, которая была в отпуске, но только что в этот день вышла на работу. На собрание не прибыли только два врача: муж и жена Комановы, о которых шла речь в статье и в жалобе группы работников «медсанчасти», хотя они были своевременно уведомлены и приглашены на собрание персонально.
Избрали рабочий президиум, и после утверждения повестки дня председатель собрания слово для доклада предоставил главному врачу медсанчасти Цатурян Елене Ивановне. Она отметила неподобающий уровень состояния трудовой дисциплины в коллективе в последнее время, указала на факты нарушения трудовой дисциплины отдельными членами коллектива и особо остановилась на поведении четы врачей Комановых, самокритично призналась, что если бы она своевременно принимала меры, то, возможно «этой смуты не было». Высказала критику и в адрес заведующего горздравотделом, подчеркивая, что «в последнее время Виктор Наумович принимает решения о направлении на разные курсы специализации, и о поощрениях отдельных работников больницы, не согласовывая с её руководством. Так, неоднократные командировки докторов Комановых и их задержка в командировке разрешались им без согласования с руководством больницы. То, что у Комановых есть заслуги, от этого не уйдешь. Но, когда речь идет об их характеристике, как человека и специалиста, товарищ Галич поступил неправильно, они как специалисты никак не выше других оперирующих специалистов, тем более, специалистов клиник Одессы, Ростова и других городов, о чем сказано в статье. Будто в офтальмологических центрах этих городов не взялись оперировать мальчика, а Команова якобы его вылечила»
Далее привожу ход собрания по протоколу собрания.
- А кто пригласил Галича? – поступил вопрос из зала репликой.
- Я не приглашала. – Ответила Елена Ивановна. Говорят, будто корреспондент «Известий» по краю Дормодихин сообщил ему по телефону и порекомендовал приехать в Туапсе по интересному делу.
- Почему акт комиссии не довели до сведения работников до появления статьи?
- Никакой комиссии и акта не было, а если и были они, то мне комиссия не представлялась, и никакого акта мне не показывали, - ответила докладчик.
Начались прения.
Бурлуцкий – зубной врач: «Тов. Галич, не встретившись с нами, наклепал неправду. Комановы сумели уговорить корреспондента, они же уговорили больных писать о них неправду. Они зазнались, они плохие товарищи. Инородные тела из глаз удаляют медсестры. Почему Кира Михайловна сама это не делает и не передает опыт другим? Чистые операции делают после гнойных операций. Те операции, которые делает она, врач портовой больницы Конкина делает уже 20 лет, но она не кичится, корреспондентов не приглашает, чтобы о ней писали, не зазнаётся, хотя она действительно заслуживает, чтобы о ней писали»
Долгополова – врач-гинеколог: «В газете мы представлены как завистники, будто мы ей завидуем, и потому её не любим. Наш коллектив очень дружный, кроме Комановых. Лазаренко и Дзюба о Комановых в начале очень хорошо отзывались».
Реплика с зала: «Почему потом стали плохо относиться?»
- Пусть Дзюба сама скажет.
Из зала: «Она стесняется»
Дзюба: «Я скажу потом».
Евтушенко – педиатр: «Мне больно стыдно за эту несправедливую заметку. Такую же «кашу они заварили» в городской больнице. Все были виноваты кроме них. Почему, например, мне – педиатру завидовать окулисту? Мы гордились, когда оперировала Н. Петровна, почему мы не должны были гордиться ими тоже, если бы Комановы не вели себя вызывающе. Когда и как мы могли им завидовать, и показывать зависть, если мы не видели их ни на пятиминутках, ни на профсоюзных собраниях, ни на врачебных конференциях. Нам должны предъявить иск не Комановы, а другие окулисты и ларингологи, которых мы «затоптали» ради Комановых. Почему Комановы по несколько раз в год ездят на специализацию? Почему вместо окулиста Киры Михайловны ездит на вызовы ее муж – ларинголог? Они не сжились в Лазаревской больнице, а потом в нашей горбольнице, после чего их перевели сюда. Кто дал право Комановым не подчиняться главному врачу? В 1957-м году Амельян после операции, выполненной Кирой Михайловной, чуть не потерял один глаз. И ребенок был спасён после операции Конкиной Н.И.»
Смоленченко – кочегар: «Я сам лечился у Команова, а когда узнал о его поведении, возмущаюсь несправедливостью корреспондента. Надо было профсоюзной организации заняться этим вопросом, чтобы наша больница так не прославилась. За то, что мы, члены профсоюза, молчали в своё время, сейчас приходится краснеть парторганизации».
Дзюба – операционная медицинская сестра: «Команов никогда ей - жене не ассистировал, только сидел, дабы ничего не случилось. Он один или два раза мылся при смежной операции, при которой требовалась тампонация. Команов во время операций пользовался нестерильным материалом и нестерильными шприцами. Часто, когда Киры Михайловны не бывало в операционной, Команов после операции (он же здоровенный, сильный как бугай) хватал медсестер, переворачивал их вниз головой и безобразничал – шлёпал по ягодицам. На наше возмущение заявлял, что это он так благодарит их за хорошее ассистирование ему на операции, и вновь тискал их по недозволенным местам. Нам делают замечания за несколько минут опоздания, а Комановы опаздывают и часами, и раньше времени уходят с работы, и им ничего».
Фириченко – заведующий здравпунктом: «Во всем, что произошло, вина и коллектива и заведующего горздравотделом. Почему Команов ездит на специализацию, а очередная путевка, принадлежащая Агаян, чуть не попала опять Команову? Избиение Комановым доктора Синегуб доказано больничным листом, но почему вы, Виктор Наумович, не приняли мер? Были хорошие статьи и о Синегуб. Почему ей не завидуют? Не завидуют никому, если написано правдиво. Главный врач не хочет принять Киру Михайловну обратно, а Виктор Наумович настаивает на этом. Непонятно, почему?»
Мацедонский – окулист: «Я только вернулся из командировки из Сочи, и приехали из больницы за мной, так как Команова отказалась от оказания помощи больной Цацуриной. А когда я пришёл, и оказал ей помощь, она сказала, что Команова ей заявила: «Я оперировать не буду. Такого специалиста, как я, нет ни в Сочи, ни в Одессе, и ни в Ростове. Мне здесь работу не дают, Я уеду в Краснодар, и тогда приезжайте туда, и я вас оперирую». Она возомнила о себе как незаменимой, и этому помог корреспондент Галич по своей медицинской неграмотности».
Миронова: «Больная Токильская, о которой писали в газете, как приехала слепая, так и уехала слепая», а расписали, будто она стала видеть – «прозрела» после операции, произведенной Кирой Михайловной».
Иванищенко – медсестра: «В историях болезни назначений нет, а к нам предъявляют претензии, что их не выполняем. Сами постоянно опаздывают, а нам делают замечание, если задержались на минуту»
Панова А.С.: «Удивляюсь, столько времени в больнице творились такие безобразия, а где была администрация больницы? Где было руководство горздрава? Выходит, Виктор Наумович сам способствовал этому. А где были партийная и профсоюзная организации? Что? Ждали, пока мы, работники общественных организаций и внештатного отдела горкома догадаемся о них и придем наводить у вас порядок? Я думаю, что во всём случившемся виновато руководство горздрава. А что касается статьи, то надо написать опровержение, хотя, если бы не была написана эта, хоть и неправдивая статья, то, видимо, безобразия бы и далее продолжались.
Лазаренко – медсестра: «Недоразумения начались у нас с тех пор, как к нам перевели Комановых. Они считали, что работают они, а мы не работаем. Разве не мы подняли на ноги хотя бы больного из нефтебазы с тяжелыми ожогами. Они нам выполнение назначений не доверяют. Больному Фурсенко с атрофией зрительного нерва в течение 72-х дней глаз закапывали только дионином. Назначения не делали, а на другой день нас при больных ругали, что мы назначения не выполняем».
Бабицкий С.Е. – цеховой врач: «Наша медсанчасть предназначена не только для лечения нефтяников, но и для профилактики заболеваний среди них. Какую профилактическую работу проводили Комановы? Никакой. В то время, когда травматизм растет».
Батуева: «Город, не имея возможности госпитализировать своих городских больных, задыхается, а товарищу Комановой дали возможность лечить больных из других городов, и не требующих оперативного лечения».
Гутнер В.Н. – заведующий горздравотделом: «Нельзя проходить мимо даже мелких фактов нарушения дисциплины. Я еще, будучи главным врачом больницы порта, слышал о неподобающем врачу поведении врача Команова. Я согласен с критикой выступающих в адрес статьи в газете «Известия» и ее автора, но, я думаю, автора завели в заблуждение сами Комановы. Я получаю горы писем. Сюда должна приехать Очаповская для расследования и оценки работы Комановой. Нужно глазное отделение оставить в больнице нефтяников, а ЛОР – перевести в городскую больницу.
Вопрос из зала репликой Гутнеру: «Галич с Вами встречался?».
Гутнер: «Нет. Не встречался».
Вопрос из зала репликой: «Вы знали о задержке в командировке Комановой в Краснодаре?».
Гутнер: «Да. Она была направлена на специализацию по личному письму профессора и нашего депутата Верховного Совет Супрунова».
Григорьев: «Виктор Наумович, а вы же мне говорили, что о задержке Киры Михайловны в Краснодаре не знали?». Вопрос остался без ответа.
Немудрякин – фельдшер здравпункта, секретарь первичной партийной организации: «Евтушенко Клавдия Ефимовна видела, как товарищ Галич и Команов выпивали в ресторане вокзала».
Городилова – медсестра: «Документы в отделении заполнялись задним числом. То же самое и история болезни умершего больного».
Председатель собрания: «Есть еще желающие выступить?».
Из зала: «Нет! Все ясно! Сами виноваты! Гнать в шею! Написать в газету опровержение!»
Председатель собрания: «Желающих выступить нет. Может, дадим слово для заключения докладчику – главному врачу?
Цатурян – главный врач: «Пусть скажет проверяющий Сергей Агопович, Язычьян».
Председатель: «Слово предоставляется проверяющему Язычьяну Сергею Агоповичу».
Язычьян С.А.: «Основное, в чем я убедился в беседах со многими членами коллектива и на данном собрании, это то, что коллектив у вас здоровый, но руководство больницы и горздраотдела оставались пассивными в наведении порядка в «Медсанчасти», а порой мешали в этом коллективу. Поэтому горком партии правильно сделал, что предложил этот вопрос разобрать на открытом партийном собрании и дать возможность каждому члену коллектива высказать все наболевшие проблемы.
Цель достигнута. Если бы раньше проводили такие собрания, то, я думаю, этих проблем сегодня не было бы. Дело в том, что любой, даже честнейший и добросовестнейший человек, пусть он руководитель или рядовой работник, если ощущает отсутствие всякого контроля окружающих, у него притупляется самоконтроль. Допустив один проступок без последствий, он на второй пойдет смелее, а если и этот проступок остался без осуждения, на третий у него появляется уже уверенность в том, что такие проступки возможны, допустимы, так и надо поступать. Эти проступки в их понимании превратятся даже в благородные, заслуживающие поощрения поступки. Тем более что иногда как в данном случае и начальство их так оценивает: в место наказания поощряет такие поступки.
Я думаю, после сегодняшнего собрания руководство здравоохранения города и больницы сделают соответствующие выводы и предпримут меры к исправлению допущенных ошибок.
Что касается статьи в газете, я думаю, его автор, будучи медицински неграмотным, не вник в суть дела глубоко, соблазнился сенсационной информацией своего коллеги из Краснодара, не побеседовав с коллективом и руководством больницы и отдела здравоохранения города, написал эту статью. Тем самым он допустил и политическую ошибку, вольно или невольно унизив ведущих специалистов страны, и, в первую очередь, ведущих всемирно известных и признанных наших офтальмологов. Коллектив правильно сделал, что возмутился этой неправдивой статьей. Он сделал то, что должно было сделать руководство здравоохранения города. Я надеюсь, что оно хотя бы после данного собрания не будет делить работников здравоохранения города на сынков и пасынков, на дочерей и падчериц, не будет, как в данном случае, способствовать искажению фактов ради восхваления одного из подчиненных ему работников, пусть даже в ущерб интересам и авторитету других».
Председатель собрания: «Поступило одно конкретное предложение: написать в газету «Известия» опровержение на статью «Прозрение» о грубом искажении в ней фактов». Другие есть предложения?
Гутнер В.Н.: «Включить в комиссию по составлению опровержения президиум собрания, руководство отделом здравоохранения горисполкома и проверяющего жалобы Язычьяна Сидрака Агоповича».
Председатель собрания: «Других предложений нет? Нет. Ставлю вопрос на голосование. Кто за это предложение, прошу поднять руку. Против? Нет. Воздержавшихся? Нет. Предложение с добавлениями принято единогласно. Повестка дня исчерпана. Собрание объявляется закрытым. Замечания по ведению собрания есть?».
Язычьян С.А.: «Выступающих перебивали из зала репликами и вопросами, не называя себя. Поэтому секретарю вести протокол в таких условиях трудно. Председатель должен был четче вести собрание».
Председатель собрания: «На будущее учтем».
На следующий день вечером я дежурил в СКО. Рабочий день давно закончился, и я, закрыв входную дверь здания и поднявшись в свой кабинет на втором этаже, по телефону уточнял у диспетчеров предполагаемый план приёма судов, прибывающих из-за границы. Неожиданно раздался звонок во входную дверь на первом этаже. Выглянув с балкона, увидел работника ГАИ, в форме капитана милиции, которого я знал, хотя у меня и не было машины, но не раз мы с ним встречались на совещаниях в горкоме КПСС. Не задавая вопроса, спустился и открыл я дверь. Он старался держаться на ногах устойчиво, но по его лицу, запаху изо рта и по легкому покачиванию было видно, что он хорошо выпивший. Я поздоровался, а он вяло протянул свою руку и молча пожал мою.
- Доктор! – Сказал он, не отпуская мою руку. – Я тебя прошу не дать хода жалобе на уважаемых мной врачей.
Мне приходилось и ранее слышать подобные «ходатайства». Еле сдержал себя от резкого ответа ему, и спросил, о ком идёт речь.
- Ты же знаешь. Вчера же было собрание. – С загадкой уточнил он.
- Вчера мы говорили о многих врачах. Кого Вы имеете в виду?
- Вам же поручили написать опровержение? Я вам советую, лучше этого не делать. Знаете?.. У нас всякое может случиться. Машины сталкиваются, люди при этом гибнут. Люди гибнут и при других обстоятельствах…
Я не знаю, что он имел в виду, но я понял это, как угрозу. Однако постарался себя удержать от грубой формы обрыва разговора, учитывая нетрезвое состояние капитана, и лишь сказал: «Я вам не советую вмешиваться в чисто врачебные дела, врачи сами разберутся в них»…
На моё «счастье», тут же вверху зазвонил телефон, и я, извинившись, ушёл, закрыв за собой дверь на ключ. А через некоторое время, когда после разговора по телефону выглянул с балкона, работник ГАИ уже через площадь шёл в сторону кафе «Чайка», на месте которой в настоящее время цветник на площади «Свободы».
Опровержение на статью «Прозрение» на основании постановления открытого партийного собрания вскоре было написано и после его повторного обсуждения назначенной собранием комиссией и уточнения отправлено в редакцию газеты «Известия».
Чтобы читатель не подумал, что содержание опровержения написано теперь – по истечению почти полвека, приведу его дословно, как было написано тогда, опуская лишь отдельные моменты, чтобы не утомить читателя.
Мы озаглавили опровержение так: «Прозрение зрячего».
«Каждому гражданину у нас дано право писать в газеты и журналы, тем более «спецкору». Часто редакция статьи своих корреспондентов печатает без проверки их правдивости, доверяя своим спецкорам, но на сей раз, тов. Галич, редакция вам явно передоверила. Вы и редакция, видимо, не учли, что те времена, когда люди боялись возражать, прошли…
Тот, кто читает каждый номер газеты «Известия», догадывается, что речь идет о статье её спецкора Галича, напечатанной на 4-й странице газеты №114 от 14-го мая 1961-го года под заголовком «Прозрение».
В этой статье тов. Галич, не скупясь в слащавости слов, превозносит бывшего врача больницы нефтяников г. Туапсе Команову К. М и её мужа Команова Л.Н., и как непогрешимый обвинитель поносит работников больницы, инструктора ГК КПСС тов. Григорьева Г.Ф. и других ответственных работников, принявших участие в разборе «дела Комановых».
Тов. Галич не позволил себе встретиться с работниками больницы, не побывал в отделении, где работала Кира Михайловна. Не посчитавшись с мнением двух комиссий ГК КПСС, на основании только бесед с врачами-супругами Комановыми сделал вывод, исказив все факты, всё перепутал и написал неправдивую статью.
Само содержание этой статьи доказывает, что тов. Галич её написал под впечатлением ресторанного джаза или, в лучшем случае, после нескольких стаканов кофе с коньяком, а не в гуще событий и фактов.
Ничем иным нельзя объяснить то, что тов. Галич больницу перевел в подчинение поликлиники, главного врача больницы сделал главным врачом поликлиники, а инструктора ГК КПСС тов. Григорьева Георгия Федоровича Петром Федоровичем и т.д.
Этого бы не произошло, если бы тов. Галич разбирался в событиях так, как должен разбираться корреспондент. Он, будучи в медицине не сведущим, написал медицински неграмотную статью, допустил даже политическую ошибку. Он пишет, что пациенты Киры Михайловны обращались к специалистам Сталинграда, Ростова, Одессы и других городов, но там отказались от оказания помощи в виду отсутствия у них опыта в этой области.
Выходит, что у нас в стране медицина настолько отсталая, что по удалению катаракты операции делает только Кира Михайловна, и той, будто, не дают развернуться.
Какое слепое заблуждение!?
Эти операции делают во многих городах нашей страны. Её даже в нашем провинциальном городе Туапсе давно делает окулист больницы порта Конкина.
Но почему некоторые больные с катарактой и другими глазными заболеваниями стали приезжать в Туапсе?
Дело в том, что в июне 1960-го года, после первой удачной операции Луниной Лене, произведенной Кирой Михайловной по поводу детской катаракты, о которой узнал корреспондент по инициативе тех же Комановых и написал статью в одном из номеров газеты «Известия», после чего посыпались письма из разных городов. Комановы завели личную переписку, и стали приглашать больных в больницу без согласования с руководством больницы и горздравотделом о числе приглашенных и сроках их прибытия. В результате, в глазном отделении больницы, предназначенном для лечения населения города и района, в основном лежали больные, приехавшие из других мест, а местные больные были лишены возможности, получить офтальмологическую помощь в своем городе. В статье и в этом вопросе допущено искажение фактов. Главный врач больницы Цатурян Е.И. не запрещала приглашать больных, на что, кстати, она имела право, согласно приказу Минздрава СССР о предназначении коечного фонда по регионам. Но она лишь требовала согласовать с ней число и сроки приглашений таких больных из других регионов, чтобы не ущемить права и местного населения в получении стационарной медицинской помощи. А Кира Михайловна постоянно игнорировала требование главного врача. Койки глазного отделения постоянно были заняты приезжими больными. Многие из них лежали месяцами, так как Кира Михайловна часто не бывала в больнице, и лечение затягивалось, больные там находились как в доме отдыха или как в гостинице.
Справедливости ради товарищу Галичу следовало бы привести его разговор с главным врачом по телефону и, особенно, свой ответ на законный вопрос главного врача.
Приводим содержание их беседы со слов главного врача.
Главный врач после звонка Галича: «Главный врач Цатурян Елена Ивановна. Слушаю вас. С кем имею честь говорить?»
Галич: «А вам разве не сказали? Я 1912-го года рождения. Сын собственных родителей, женат, имею двух детей. Какие еще подробности вам нужны?»
Не слишком ли Вы занеслись, тов. Галич? Вероятно, сказывается то, что Вы в своих частых разъездах оторвались от здорового коллектива корреспондентов и, чувствуя себя на свободе от их воздействия, восприняли всякое дурное, которое у нас еще встречается.
Никто не отрицает, что Кира Михайловна не плохой специалист. Но кто Вам дал право, тов. Галич, к её успехам приписывать и её же неудачи. Вы пишете, что «родители Лены Кончевой дважды привозили дочку из Сталинграда в Туапсе, чтобы увести её зрячей».
Во-первых, Вы и здесь спутали фамилию. Фамилия этой девочки не Кончева, а Колчева. Во-вторых, она из Туапсе после двух операций уехала без надежд на возвращение зрения…
Тов. Галич изображает мужа и жену Комановых как порядочную и дружную семью на том основании, что они всегда выручают друг друга и как специалисты. Он не учитывает, что муж Киры Михайловны работает ЛОР-врачом, не имеет специализации по офтальмологии, и не имеет право заниматься лечением и консультацией офтальмологических больных, а он выезжал на вызовы к таким больным в других лечебных учреждениях города в место жены. Он часто в операционной хулиганил, о чем было отмечено при разборе ранее двух жалоб коллектива. Так, например, муж Киры Михайловны, будучи человеком атлетического телосложения, сильным и здоровым, «в порядке выражения благодарности операционным сестрам после успешного завершения операции», как выразился он сам, хватал их за талию, переворачивал вниз головой и шлепал по попе. Об этих фактах медицинские сестры стеснялись жаловаться до тех пор, пока наглость, как они заявили, не дошла до крайности, и не превратилась в систему.
Тов. Галич исказил и факт, якобы, изобретения Кирой Михайловной «специального инструмента» для операции удаления катаракты. Этот, якобы, изобретенный Комановой инструмент, ничто иное, как давно известный и применяемый скальпель-нож. Однажды операция удаления катаракты, проводимой Комановой, затянулась из-за отсутствия специального скальпеля, а операционная медсестра Дзюба, бывшая недавно на курсах в клинике Очаповской в Краснодаре, и видевшая там тот специальный скальпель, предложила прямое лезвие имеющегося скальпеля согнуть так, как видела она в клинике Очаповской.
Тов. Галич в конце своей статьи упоминает о какой-то зависти. Но не понятно, о какой зависти он ведет речь. Если он имеет в виду зависть к врачам Комановым, то поинтересовался ли он: почему не возникает такая же зависть к оперирующему гинекологу горбольницы Коселю, к которому стремятся попасть многие больные; к окулисту портовой больницы Конкиной Н.И., которая уже более десяти лет удаляет катаракту, и к которой тоже приезжают из других городов и районов, но планово с предварительным согласованием с руководством больницы о сроках прибытия.
Можно назвать и многих других медицинских специалистов города, которым никто из коллег не завидует, но и этих двух примеров достаточно, чтобы убедить тов. Галича в том, что дело не в зависти, а в том, что у супругов Комановых в отличие от многих их коллег нет скромности, человечности, порядочности и коллегиальности.
Как случилось, что при таких обстоятельствах появилась эта статья?
Это получилось лишь потому, что тов. Галич статью написал лишь на основании бесед с Комановыми, как было высказано на собрании, у них дома и в ресторане. Он не удосужился встретиться ни с работниками больницы, ни с представителями партийных и профсоюзных организаций города и больницы, ни с заведующим горздравотделом, хотя инструктором ГК КПСС Григорьевым при разговоре по телефону было ему предложено ознакомиться с протоколом разбора первой жалобы коллектива на поведение этих двух докторов.
А если бы он соизволил прочитать этот протокол, то он, хотя бы усомнился в правдивости их рассказов о своих «фантастических» успехах, и, возможно, убедился бы, что они потеряли элементарную скромность и врачебную этику и гуманность. А это подтвердилось, как при разборе первой жалобы коллектива на поведение Комановых, так и при обсуждении второй их жалобы на открытом партийном собрании по поводу искажения фактов в статье «Прозрение».
- Да побойтесь вы Бога, товарищи медики! – Заявляет тов. Галич.
В заключение хотелось бы ему на это ответить, что мы атеисты, и нам нечего бояться бога. Не боясь бога, а, чувствуя свою ответственность перед общественностью, комиссия сделала вывод, обвиняющий не только врачей Комановых, но и руководство больницы в лице главного врача, партийную и профсоюзную организации больницы, и заведующего горздравотделом, которые, зная и ранее о многих из выявленных комиссией фактах, своевременных мер не приняли.
В настоящее время они, на основании заключения двух комиссий и выводов открытого партийного собрания пытаются исправить положение. Но вот, Вам, тов. Галич, следует бояться не бога, а общественного мнения, и, чтобы не потерять чувства корреспондентской ответственности и права, прозреть идейно, не сеять смуту о честных медицинских работниках нашего города, да и – страны, ради прихоти двух необузданных врачей-супругов, открывших частную лавочку при государственной больнице.
Подписи членов комиссии».
Через две недели при встрече с редактором городской газеты «Ленинский путь» Калинкиным Александром Фёдоровичем в его кабинете он сказал мне: «Слушай, что ты сделал с человеком? Он лежит в больнице с инфарктом». Я, хотя и догадывался, о ком идет речь, но переспросил. А после уточнения, я объяснил ему, что мне его жаль, но я же не мог исказить факты, идти против обоснованного возмущения коллектива, единогласно выступившего против грубого искажения фактов автором статьи, позорившим честных врачей нашего города и крупных специалистов страны. Наконец, опровержение по поручению собрания писал не я один, а комиссия, созданная собранием, и подписывала его вся комиссия. А почему ко мне вопрос?
- Да, нет. Ничего. Все правильно, – сказал он, начав просмотр очередного моего материала в местную газету…
С редактором Калинкиным у нас отношения были хорошие, он меня всегда поддерживал и защищал, но, к сожалению, вскоре его перевели в редакцию Адыгейской областной газеты, кажется, редактором.
А в отношении угрозы работника ГАИ с намеками я еще долго был в тревоге за возможное осуществление того намека на угрозы со стороны гаишников. У меня были даже мысли о том, чтобы заявить об этом в органы, но успокоился тем, что я машины не имею, и вряд ли она будет у меня. А сказанное капитаном я отнёс за счёт его изрядного в тот момент хмельного состояния. Поэтому тревогу оставил при себе, а встречаться с ним позже не приходилось.

КАК ПОССОРИЛИСЬ ДВА ГЛАВВРАЧА?
Главным врачом городской СЭС в одно время был некий Точилин (имя и отчество не запомнил), переведённый на эту должность откуда-то. Он сразу стал показывать своё главенство в решении всех санитарно-эпидемиологических вопросов в городе, хотя его такой статус никто не отрицал. В то же время мы ему доказывали, что эти вопросы по нашим подведомственным морским объектам в праве решать самостоятельно, лишь согласовав с ним. В то же время он пытался подобные вопросы, по нашей подведомственной территории и объектам, решал иногда самостоятельно, не согласовав с СЭС порта, в частности – с её главным врачом Мазманяном Эдуардом Павловичем, который временами тоже проявлял свой особый характер… Кстати, и у нас с последним с первых дней совместной работы сложились не совсем откровенные отношения. Когда бывший главный врач СЭС Вопленко Валентина Васильевна после первой же нашей с ней встречи решила меня принять на работу, она уходила на пенсию, вместо неё становился главным Мазманян, а его должность заведующего СКО занимал я, и она тут же представила нас друг другу. Я обратил внимание на его подозрительно пристальный с недоверием взгляд. И, хотя мы с ним уже довольно долгое время работали вместе, и между нами конфликтов не бывало, но я замечал, что до последнего времени тот его настрой в отношении ко мне сохранялся – в каждом «удобном» случае старался подчёркивать своё превосходство, хотя я повода для таких проявлений не давал. Я не только свои функции выполнял добросовестно, но как неофициальный его заместитель оказывал ему помощь и поддержку, всегда подсказывая в нужный момент, как лучше решить тот или иной вопрос, хотя, я замечал, не всегда это ему нравилось. А по молодости своей работы главным он часто попадал впросак при решении административно- правового и организационного порядка, а ко времени, когда произошла ссора между ним и главным врачом СЭС города Точилиным, он уже был довольно зрелым руководителем, хотя амбиции нет-нет да проявлялись…
И вот, в конце 50-х и начале 60-х годов руководство города добилось от центра ассигнований на устройство канализации города как фановой, так и ливневой. С согласия главного врача городской СЭС Точилина общегородской коллектор ливневой канализации центра города проектировали под теперешней улицей Жукова с выводом её в порт в район, где строился морской вокзал и в нём буфет с открытой верандой для обеденных столов с морской стороны. Так, что, при малейшем шторме брызги морской воды попадали на эти столы. А в виду того, что полной закрытой фановой канализации города ещё не было (и сейчас её нет), канализационные воды от жилого сектора поступали через коллектор в порт и на те столы при шторме.
Наш главный врач опротестовал это решение, и вопрос был поставлен на рассмотрение исполкома горсовета. Его председателем тогда, как я помню, был Терещенко. От СЭС порта на заседании были с Мазманяном мы вдвоём. Начался жаркий спор. Мы настаивали, чтобы, учитывая, что по коллектору текут не чисто ливневые стоки, а и фановая канализация, вывести его в район устья реки Туапсе с последующим его направлением на строящиеся очистные сооружения. Несмотря на наши аргументированные возражения, Точилин, используя преимущественную свою власть, согласовал противоречащий всем санитарным нормам проект...
В тот же день мы с Эдуардом Павловичем написали письмо главному санитарному врачу СССР Пастухову и в Совет Министров РСФСР с просьбой, вмешаться и отменить такое решение.
В виду того, что мы ставили в известность руководство горисполком о нашем протесте, начало работ было приостановлено…
Спустя некоторое время вновь состоялся исполком, где Точилин доложил, что, будто он получил ответ о допустимости устройства такого коллектора по временному варианту с последующим переключением на общегородские очистные сооружения. После его информации, кто-то, а возможно он сам, я не заметил, в виде междометия сказал: «армяне противники благоустройства города». Но прежнее решение исполкома осталось в силе. Кстати, до сих пор ливневая канализация города в смеси с частью фановой канализации стекает в акваторию порта, где любители рыбаки ловят рыбу…
Через два дня после того заседания исполкома вызвали меня в горком партии и мне вручили для разбора жалобу Точилина на Мазманяна за, якобы, оскорбление им его личности. Он писал, что, выходя из заседания исполкома, Мазманян назвал его дураком. Мне хотелось тут же сказать инструктору горкома Григорьеву, что тот действительно дурак, если согласует такой проект, лишь потому, что не хватает денег на правильный вариант, но воздержался. В то же время заявил, что мне неудобно разбирать жалобу на своего начальника.
- Ничего! – Сказал он. – пусть поймёт, что ни один он руководит СЭС. Мы с вас как от секретаря партийной организации не меньше требуем порядка в СЭС, чем с него.
Чтобы не нарушать партийную дисциплину, вынужден был согласиться, и, взяв жалобу, ушёл… и своему шефу сообщил о жалобе на него, и сказал, что, хотя тот действительно дурак, но нельзя было об этом заявить публично. Было заметна его обиженность за то, что разбор жалобы на него поручен мне – его подчинённому, и я делаю ему, по существу, замечание. Понимая это, я объяснил, что я отказывался от этого поручения, но навязали, и добавил: «случай свершился, и надо подумать, как выйти из положения».
В тот же период у нас в СЭС работала врачом по пищевой санитарии склочная женщина – жена офицера Тамара Петровна. Работала она, как говорят, с холодцом, и часто Мазманян ей делал замечания, и иногда – в грубой форме. После таких случаев она жаловалась мне, как секретарю парторганизации. Видя её неправоту, я указывал ей на это, но, видя и недопустимую грубость со стороны Мазманяна, советовал ему быть сдержаннее. На фоне общей тяги ко мне коллектива по разным вопросам Мазманян возомнил, что я, как говорят, подкапываюсь под него, чтобы занять его место. И вот теперь мне поручили разбор жалобы на него, и я заметил, что он еле сдерживает себя, чтобы не вспылить, но я промолчал.
Для разбора жалобы мне необходимо было, между делом, отлучаться для встречи с некоторыми свидетелями инцидента, но Мазманян категорически не разрешал мне отлучаться с рабочего места и тогда, когда не бывало на подходе судов и других срочных дел.
Спустя три дня Григорьев позвонил мне и поинтересовался, в какой стадии разбор жалобы. Я объяснил, что много работ и пока я разбор, по существу, не начинал.
- В данный момент у вас есть возможность подойти ко мне? – И после моего положительного ответа продолжил. – Хорошо! Я ему позвоню. – Жёстко сказал он и попросил, чтобы через пять минут я был у него.
Я доложил Эдуарду Павловичу, а тот…
- Ты что, горкомовским работником стал, что ли? – И нехотя сказал, - Иди…
Я не знал, какой разговор состоялся у инструктора горкома с моим главным врачом после разговора со мной, но как только я открыл дверь в его кабинет, он поднялся, протянул мне руку и в раздражённом настроении повёл меня к первому секретарю…
Это происходило тогда, когда первым секретарём у нас ещё был Семенихин. Как только мы зашли в кабинет, он поднялся, вышел из-за рабочего стола, поздоровался со мной за руку и вернулся за свой стол, предложив и нам сесть. Рассказав ситуацию, я предложил ему возможный вариант: освободить меня от обязанностей внештатного инструктора горкома, ибо у меня характер работы такой, что ситуация может меняться в любую минуту, и у моего начальника появляются иногда законные претензии ко мне, когда я часто отлучаюсь по общественным делам. Я не хочу иметь напряжённых отношений с моим руководством.
- Вы отлучаетесь в свободное от неотложных дел время? – вдруг спросил он.
- Конечно! – подтвердил я. – Но бывает и так, что срочное дело появляется неожиданно после моего ухода, и в таких случаях мне приходится выслушивать от руководства законные претензии. Согласитесь, Василий Иванович, что это никакому руководителю не нравится… и может дойти дело и до освобождения меня от работы…
- Вы напишите об этом мне объяснение, - вдруг предложил он, испытующе глядя на меня, - а мы решим, кого и от чего освобождать…
- Извините меня, Василий Иванович! – сказал я. Я не буду ни объяснений и ни докладных писать на своего главного врача. Он заслуженный человек, прошёл всю войну, службу нашу знает, как руководитель на своём месте. Лишь за то, что он в пределах закона ставит меня по неизвестной мне причине в жёсткие рамки, хотя по работе конкретных претензий ко мне не предъявляет, у меня нет оснований для жалобы на него.
- Я же говорю писать объяснение, а не жалобу. – Уточнил секретарь.
- А это, на мой взгляд, равносильно, - виновато тихо вымолвил я.
Ничего больше не сказал, спросил, когда заканчивается рабочий день у меня?
- В пятнадцать часов я вас жду вместе с главным, - сказал после моего уточнения, и поднялся со своего стула, дав знать, что встреча завершена, а я, между прочим, предложил, чтобы об этом позвонил главному инструктор.
Когда я пришёл к себе, главный был уже в курсе, но, услышав его упрёки о, якобы моей жалобе на него, ему рассказал о нашем разговоре с первым секретарём и предложил откровенно уточнить отдельные детали наших с ним отношений…
- Эдуард Павлович! – жёстко обратился я к нему. Всякими склоками кое-кто пытается нас с вами столкнуть и поссорить, убеждая вас в том, что я, якобы, подкапываюсь под вашу должность. Эти должности я уже дважды занимал, и они меня не прельщают, а вас я уважаю как старшего брата, погибшего в первые дни войны, вы вызываете на себя огонь, ограничивая для меня возможности выполнять поручения горкома. Я же буду вынужден объяснять, почему я не могу выполнять поручения горкома, и невольно, как получилось на этот раз, они будут вызывать на ковёр и вас и меня, что они и делают, вызывая нас сегодня к себе в 15 часов.
- Уже пожаловался! – криво улыбнулся он.
- Нет! Они предложили мне написать объяснение, почему я не могу выполнить их поручение вовремя, по существу – докладную на вас, а я отказался. Так что давайте, подумаем, что и как будем там говорить, а что касается жалобы на вас, моя задача, защищая вас, защитить и себя и наше с вами общее дело...
В кабинете первого секретаря разговор продолжался недолго. Мы даже не сидели, так как нас Василий Иванович встретил стоя. Поздоровавшись с Эдуардом Павловичем, перешёл к делу…
- Товарищ Мазманян! – обратился к нему секретарь. – В санэпидстанции порта есть два человека, от которых мы будем требовать за её работу в равной степени – это главный врач и секретарь партийной организации. Пусть таковым будет хоть Язычьян хоть Иванов. Учтите это в будущем. Мы с вами выполняем общее дело. Как коммуниста мы можем назначить внештатным инструктором вас, но вы пока больше нужны как главный врач. А секретарь партийной организации и внештатный инструктор горкома товарищ Язычьян сам будет решать, как и когда выполнять поручения горкома не в ущерб основной своей работы, а когда нужно, вы должны помочь в этом. Вопросы есть? – Он мягко улыбнулся, глядя на нас с Мазманяном и на инструктора горкома. Если вопросов нет, до свиданья! – протянул он руку нам обоим с Мазманяном в знак завершения разговора...
Жалобу я разобрал быстро и легко. Точилин в жалобе указывал, что Мазманян его оскорбил в присутствии директора Туапсинского судомеханического завода (ТСМЗ) Горобца Дмитрия Николаевича. Поэтому после беседы и взятия объяснения от своего шефа и уточнения у Точилина, в какой обстановке происходило, якобы оскорбление, пошёл к свидетелю…
Горобец был одним из уважаемых в городе руководителей. Он же среди них был, по-моему, и с самым габаритным телосложением и полнолицым человеком. Он внешне всегда был спокоен, и, мне казалось, ругаться не умел – даже при серьёзном разговоре, будто слегка улыбался.
Когда секретарь доложила о моём прибытии, он принял сразу. Хотя ему было не легко отрывать своё тучное тело от сжатия его в глубоком кресле, он поднялся с него, поздоровался за руку и предложил мне сесть, а сам осторожно опустился в своё кресло…
Я уточнил цель своего визита, а он в своё широкое лицо ухмыльнулся…
- А почему жалобу на вашего начальника поручили разбирать вам? – Вдруг он посерьёзнел. – У тебя что, плохие отношения с ним, и хотят это использовать против него? – поморщился, сдвинув чуть рыжеватого цвета обильные брови…
- Да нет! – сказал я. - Отношения у нас нормальные. Сам сказал о неловкости мне заниматься жалобой на своего шефа, но настоял на этом сам первый.
- Ну, им видней… - сказал он, сделав попытку поёрзать телом в тесном кресле, продолжил. – Мы с Мазманяном недавно поссорились. Но я не буду ничего писать и выдавать его, неплохого человек из-за ненормального человека…
- Но, Дмитрий Николаевич, мне надо закрыть дело, а без ваших слов сделать это не могу, ибо автор ссылается на вас, как единственного свидетеля. – Умоляюще я посмотрел на него.
Он спокойно вздохнул, взял ручку и на тетрадном листе коротко написал, примерно, так: Я, Горобец Дмитрий Николаевич – директор ТСМЗ, из заседания исполкома выходил вместе с двумя главными врачами: Точилиным и Мазманяном. Оскорбительных слов друг к другу от них не слышал» Широко расписался и протянул лист бумаги мне, и я, поблагодарив его, ушёл.
Вернувшись к себе, я показал Эдуарду Павловичу это объяснение Горобца, и, сказал ему: «На сей раз, пронесло, но на будущее, дурака публично лучше называть его именем, если даже знаешь, что он действительно дурак…».
Несмотря на такие в работе молчаливо не доверительно подозрительные с его стороны отношения ко мне, мы с ним проработали вместе почти 10 лет, вплоть до моего перехода на другую работу по моей инициативе, и остались друзьями навсегда не только с ним, но и семьями.
Точилин же, в нарушение «СНИП-а» - санитарных норм и правил всегда шёл на встречу администрации города, учитывая, как было принято в те времена говорить «временные материальные трудности». Так он вскоре, вопреки мнению других санитарных врачей разрешил использование для водопровода железных труб, предусмотренных для нефтепровода. А вскоре он был уволен, и, по-моему, переехал в Сочи…

БЛОК БЕЗОПАСНОСТИ
Вряд ли кто-либо из железнодорожных пассажиров в настоящее время, садясь в вагон любого поезда, задумывается, обеспечена ли его безопасность в пути следования и как она осуществляется? Они предусматривались с первых дней пуска на линию железнодорожного транспорта, но в разные периоды развития этого вида транспорта и системы безопасности были разными.
Ещё в тридцатые годы прошлого столетия, будучи вместе с родителями на полустанке «Чемитоквадже» между городами Сочи и Туапсе, я обратил внимание на то, как машинист паровоза и дежурный станции на ходу обменялись какими-то большими одинаково причудливо круглой формы кольцами. Машинист своё кольцо бросил на перрон и тут же протянутую встречающему поезд дежурному станции руку по локоть просунул в кольцо дежурного, который тот держал в аккурат на том же уровне, что и рука машиниста, а поезд остановился, проехав ещё с полста метров. После того как мы сели в вагон, зазвучали один за другим: колокол на станции и гудок паровоза и мы тронулись... Но даже при моей дотошной детской любознательности у меня тогда не возник вопрос, что значили те кольца. А о том, что те кольца имели прямое отношение к безопасности движения поездов в то время, я узнал лишь в конце пятидесятых или в начале шестидесятых годов, когда горком партии мне поручил проверку работы первичной партийной организации управления Туапсинского отделения железной дороги, которое тогда размещалось на улице Мира, №1.
Кстати секретарём той партийной организации оказался тот же Баранчиков, который меня принял и поставил на льготную очередь, как уволенный в запас по сокращению личного состава Вооруженных Сил, будучи заместителем председателя горисполкома, когда я прибыл в Туапсе. Он принял меня очень приветливо, как старого знакомого, и показал им же организованный музей отделения железной дороги от начала её функционирования до последних лет. Оказалось, что тот, так называемый, «жезловый» метод, был одним из первых способов предупреждения столкновения поездов в перегонах между станциями и полустанками с начала ввода железнодорожного сообщения между городами. Начальник станции или полустанка не имел права выпускать поезд со своей станции, не имея жезла от встречного поезда с сообщением о том, что путь до следующей станции или полустанка свободен, и на тот отрезок дороги можно пропустить состав.
Объяснив суть этого и других последующих способов сигнализации по мере развития техники, он перешёл к самому последнему для того времени способу обеспечения безопасности и ускорения движения поездов, и, тем самым, для увеличения пропускной способности грузов и пассажиров на данном отрезке дороги. Но обоснование этого он не стал сам объяснять, а предложил мне пройти вместе с ним в зал диспетчерской службы дороги…
Когда мы зашли в кабинет главного диспетчера, и Баранчиков доложил хозяину обо мне, тот, видимо узнав, кто я, от имени какой организации у них, встретил меня, выходя из-за рабочего стола, протянул мне руку. А, узнав цель моего посещения их и просьбу Баранчикова, он пригласил своих, не знаю, всех или часть подчинённых, но они все оказались атлетического телосложения и высокого роста, так что я оказался среди них как карлик, и они на меня смотрели сверху вниз, а я на них – снизу вверх. Мне даже было неловко, что они старались уделить мне особое внимание. Но, тем не менее, я старался не показывать им это своё чувство…, а тем временем хозяин кабинета рассказал, что, учитывая, что участок железнодорожных путей Туапсинского отделения один из наиболее сложных среди всех дорог страны, было правительством принято решение новую автоматическую систему блокировки движения поездов экспериментально внедрить на нашем участке дорог. И, пообещав показать, как она действует, всех собравшихся пригласил в зал диспетчерской службы. В большом зале стояло около десяти рабочих столов. За каждым столом сидел диспетчер, а над столом схема железнодорожных путей от Армавира до Сочи. Объяснив суть автоблокировки, он одному из диспетчеров предложил включить такую световую сигнализацию на пути поезда, которая может привести к аварии, т.е., к столкновению поездов, но она не включилась, ибо неправильное включение автоматически заблокировалась. После завершения показательного эксперимента главный диспетчер объяснил, что, благодаря этой системе, они могут пустить на данную линию до следующей станции несколько поездов один за другим через каждые 5 минут без опасения их столкновения между собой, ибо световая на линии сигнализация предупреждает машиниста о недопустимости дальнейшего сближения двух поездов…
Новая система диспетчерской службы железной дороги с блокировкой опасности для меня было ново и очень интересной. Мне хотелось узнать и другие детали, но на выполнение основной задачи оставалось мало времени, и я даже грешным делом, подумал, что эту экскурсию Баранников устроил специально для того, чтобы у меня осталось мало времени для проверки его работы как секретаря партийной организации. Я поблагодарил главного диспетчера и других работников службы за внимание, и мы с Баранчиковым вернулись в его кабинет…
Когда мой старый знакомый достал из сейфа аккуратно оформленные папки с документами партийной работы, и я их просмотрел, мне стало неудобно за мои о нём подозрения. Захотелось сказать ему об этом и просить прощения, но промолчал, лишь пожалев, что экскурсию сократил…
Вскоре к устройству обеспечения безопасного движения на железной дороге на нашем Туапсинском участке световой автоблокировкой, раньше других участков появились один за другим и телефонная и радиосвязь между машинистами и диспетчером. А теперь же и пассажиры могут связываться с кем захотят, а в то время те новинки на нашем участке были сенсационным событием для страны.

ЯВНАЯ ДИВЕРСИЯ.
В пятидесятые-шестидесятые годы прошлого столетия на работников СКО СЭС порта возлагался не только контроль соблюдения требований санитарной охраны границ страны, но и контроль соблюдения правил коммунальной, пищевой и промышленной санитарии, включая вопросы охраны труда на советских судах. А на иностранных судах – только по вопросам охраны труда работников порта и других береговых служб, которые обслуживали эти суда.
И вот, однажды, когда утром я пришёл на работу, дежурный врач Рыжков доложил, что утром за час до окончания дежурства на приеме танкера под флагом ФРГ произошла авария: после того, как он, поднявшись на судно и, выяснив на нем отсутствие больных, разрешил подняться туда и остальным членам комиссии. Когда те все – пять человек были уже примерно на средине парадного трапа манильные тросы, поддерживающие его в приподнятом над причалом состоянии, порвались, и все члены комиссии вместе с парадным трапом упали на причал. Карантинный инспектор по растениям – полная женщина (забыл, как её звали) серьёзно повредила голень, и уточнил, что в причинах будет разбираться комиссия.
По телефону я выяснил в больнице, что у пострадавшей сильный ушиб мягких тканей правой голени, а на мокром снимке перелома не видно. Тут же позвонил агент «Инфлота» Васильев Борис Иосифовичи и попросил прибыть на то судно…
Когда я прибыл туда, там, кроме агента «Инфлота» были капитан порта Корсак Евгений Николаевич и инженер по технике безопасности порта и ещё мне не знакомый мужчина. Заходя в салон Капитана, я поздоровался со всеми членами комиссии. Агент «инфлота» представил меня капитану, а тот, протянув руку и поздоровавшись со мной за руку, показал на свободное место на диване, а Корсак протолкнул по поверхности стола ко мне обрывки манильского троса, так как они, после их осмотра всеми членами комиссии, лежали на столе.
- Доктор скажет с профессиональной точностью, - одновременно подчеркнул Корсак с лёгкой улыбкой, то ли всерьёз, то ли со скрытой восточной иронией (иногда друзья говорили, будто, в его роду есть турецкая ветвь)…
Стараясь не показывать, что я заметил эту иронию в мой адрес, взял эти отрезки, осмотрел каждый из них в отдельности умным видом со всех сторон, сопоставил их друг к другу по фигуре их оборванных концов в общей закрутке и отдельные жилы закрутки. Затем один из половин оборванных закруток положил на стол, а второй стал пристально осматривать, высказывая свои суждения вслух.
- Не знаю, к какому выводу пришли остальные члены комиссии, но я думаю так, - сказал я и стал комментировать то, что видел. – Первое: на месте разрыва и рядом с ним нет следов потёртостей и признаков износа троса. Второе: если бы имел место разрыв вследствие износа, то волокна каждой закрутки троса разрывались бы на разном уровне от места разрыва, причём, с признаками растяжки каждой нити, а их нет, и они разорваны на одном уровне как резаные. Третье: некоторые волокна закрутки троса разорваны полностью на одном уровне, а у некоторых – часть компактно на одном уровне, а часть на разных уровнях с признаками разрыва растяжкой нитей волокон. Хотя бы эти, видные простым – не вооружённым глазом, признаки, говорят, о том, что имело место не случайное совпадение разрыва троса вследствие его износа с подъёмом на борт судна комиссии, а трос был подрезан острым предметом накануне или во время её подъема. Я не настаиваю на этом, окончательный вывод сделают следователи после лабораторных исследований отрезков, но они, для того чтобы отвергнуть моё мнение, должны обоснованно объяснить названные факты.
Комментируя перечисленные признаки, показывал их членам комиссии и, закончив свой монолог, вновь сопоставил отрезки троса и отодвинул их к середине стола, оглядев всех членов комиссии...
Пока я говорил, представитель «Инфлота» Васильев переводил капитану судна мои комментарии слово в слово, а остальные слушали молча. Как только Васильев перевёл последние мои слова, капитан почти воскликнул с хохотом.
- Доктор считает, что на судне есть фашист? – Оглядел всех членов комиссии.
Трудно было понять, это было возражением или подтверждением моих предположений, хотя я не произносил слово «фашист» и не сказал, кто мог подрезать трос.
- Может быть и такое… - сказал я, в унисон, улыбнувшись ему, не продолжая дискуссию.
Составили акт расследования. Наряду с общей констатацией обстоятельств и фактов включили и мои аргументации, но я так и не узнал: они были мои или были подтверждением мнений и других членов комиссии, возможно, высказанных до моего прибытия, и они не стали комментировать мои слова.
По словам Васильева, капитан пообещал того члена экипажа, который готовил трап для комиссии, по приходу домой списать с судна, независимо от того, какое будет заключение лабораторных исследований. Со слов представителя «Инфлота», в период стоянки данного судна в порту капитан побывал в больнице, принёс извинение больной и выплатил ей компенсацию, но какую и каким способом, я не интересовался. А пострадавшая вскоре ушла на пенсию по возрасту, и встречаться с ней мне не приходилось.

СВОИХ ДЕТЕЙ НИКОМУ!
Ещё в первые годы нашей совместной с моей Валей жизни, в шутку и всерьёз, я говорил ей, что я хочу, чтобы, если позволит её здоровье, родила мне футбольную команду. У нас уже было два сына, но, несмотря на некоторое ослабление здоровья Вали у меня «планы» не изменились, хотя к этой теме мы с нею не возвращались, но однажды она сказала, что у нас будет ещё один ребёнок, и я от души обрадовался…
В те же дни выяснилось, что у Валиной сестры Веры и её мужа Нерсеса Одабашян – моего свояка (баджанаха по-армянски), женившихся на четыре года позже нас, до сих пор детей нет, и, по заключению врачей, их и не будет.
Кроме наших теплых родственных отношений, сложившихся между мной и моим баджанахом после его женитьбы, мы знали друг друга ещё до того, как мы стали родственниками – со школьных лет, о чём я писал в первой моей книге: «Воспоминание под пистолетом». Поэтому, ещё до рождения Никиты, при каждой встрече в шутку и всерьёз, они просили, чтобы, если у нас очередной ребёнок тоже будет мальчик, мы его «подарили» им. Но мы не теряли надежды на то, что у нас третий ребёнок будет, наконец, девочка, а у них, всё же, появится свой ребёнок. В те годы медики ещё не умели до рождения ребёнка устанавливать его пол. Поэтому серьёзного решения так и не приняли. А тем временем у нас, как читатель помнит, 23 сентября 1959 года родился сын, которого мы назвали Никитой…
Нерсес работал главным ветеринарным врачом колхоза на Кубани, и по причине эпизоотии ко дню выписки Вали с Никиткой из роддома они с женой к нам приехать не смогли, а приехали на ноябрьские праздники, когда Никите было уже больше месяца. Они посмотрели на него, увидели нашу возню с ним, и заявили, что боятся брать такого крохотного ребёнка, и уехали.
В письмах и при встречах разговоры о передаче Никиты им, между прочим, продолжались. Мы за это время привыкли к ребенку и полюбили его так же, как и старших, и особенно привязались к нему его старшие братья. Но и Вера с Нерсесом стали более серьёзно настаивать на передаче Никиты им, надеясь на то, что они с уже годовалым ребенком управятся. После долгих раздумий обоюдно решили попробовать временно передать ребенка им на испытательный срок, и они, побывав у нас в период своего очередного отпуска, в конце ноября 1960 года уехали к себе, взяв с собой и Никиту...
Не прошло и дня, как началось чувство пустоты и отсутствие в доме чего-то очень важного. Заметно стало изменение и в настроении детей, а у Вали, кроме её неузнаваемого изменения настроения, начались сплошные бессонные ночи день ото дня. Она осунулась, изменились черты её лица. Я, как ни пытался держаться, чтобы своими переживаниями не «подливать» в её настроение как масла в огонь, мне это не удавалось… Хозяйка наша Роза, у которой мы жили, и её мать, заметив переживания Вали, стали предлагать мне забрать ребенка назад во избежание, не дай бог, психического срыва у Вали...
Мучились мы всей семьёй с участием хозяев и соседей меньше месяца. В жизнерадостной весёлой семье воцарилась удрученная и унылая обстановка. Никто ни с кем не вступал в разговоры, все мы были замкнуты каждый в себе, углублённые в свои душевные внутренние переживания. В семье создалась невыносимо тревожная ситуация. Меня как врача особенно тревожило состояние Вали...
Не выдержав создавшуюся ситуацию, в последних числах декабря, без предупреждения баджанаха и свояченицы, я выехал к ним за нашим Никитой...
Когда я приехал к ним, дома была мать Нерсеса – Филор. Женщина в годах, она возилась с двумя детьми: с Никитой и со своим внуком от дочери Цахкан Аршаком. Она кормила Аршака, а Никита, видимо уже накормленный, играл с игрушками на коврике на полу с ещё не вытертым после кормления ртом. Мне сразу стало не по себе. Поздоровавшись с тетей Филор, взял на руки Никиту и в первую очередь вытер ему рот, и, обцеловав в обе щечки, прижал его к своей груди. Тетя Филор забеспокоилась, видимо, почувствовав свою виновность. Быстро завершила кормление Аршака, и начала менять испачканную при кормлении одежду того и другого ребёнка.
Вечером, когда Вера и Нерсес вернулись домой, они очень удивились моему неожиданному появлению у них. Мы за торжественным и обильным ужином в честь моего приезда просидели до поздней ночи. Я рассказал о причине моего внезапного приезда. Они, как мне показалось, отнеслись к нашему положению с пониманием и с сочувствием. Но, в то же время, сами признались в своей ошибке в том, что, если бы они взяли ребенка сразу после роддома, когда мы с Валей и дети не привыкли к нему, то, возможно, мы сумели бы перенести его отчуждение от себя легче... Но, вспоминая даже через много лет, как это произошло – как мы радовались, когда он родился, пусть даже не девочкой, которую ждали, я убеждён, что, если бы даже наши родственники взяли ребенка из роддома, мы не смогли бы это перенести…
Об этих моих размышлениях я откровенно рассказал и Вере и Нерсесу в тот же вечер за ужином, а на следующее холодное декабрьское утро я укутал Никиту с участием Веры в тёплую одежду, и Нерсес отвёз нас с Никитой до автобусной остановки на своем служебном вездеходе. Там он Никиту ещё раз поцеловал, и мы с ним попрощались, не дожидаясь отправления автобуса на Краснодар, ибо он и так опаздывал, так как обычно уходил на работу до шести часов утра...
Мы с Никитой уже были дома 28 декабря... Ликованию всех: Вали, детей и хозяев от радости в связи с возвращением домой Никиты не было предела. Особенно и плакала и смеялась от радости Валя, целуя Никиту и в щёки и все точки по всему его телу...
Жизнь в семье быстро вошла в обычное, трудное, но жизнерадостное русло со своим многообразием житейской суеты...
На следующий день после прибытия с Никитой домой, начался скандал с досрочным, будто с благим намерением, предоставлением мне квартиры, которое описано выше.
А трагедия, связанная с передачей Никиты родственникам не закончилась…
В июне 1961 года Вале надо было ехать на государственные экзамены сроком на два месяца, и мы с ней решили старших детей: Вову и Артюшу отвезти к родителям в станицу Дагестанскую, Никиту перевести в круглосуточные ясли. А в будние дни я его возьму домой. Но сестра Вали Вера, узнав об этом, сказала, что они очень соскучились по Никите, и настояли, чтобы мы на время отсутствия Вали дома отвезли его к ним. Мы согласились. Никиту в год и 9 месяцев отвёз к ним в станицу Стародеревянковскую я, а старших Валя отвезла в станицу Дагестанскую и оттуда поехала в институт.
Возвратившись, я остался дома один. Узнав об этом, или так совпало, мои друзья и родственники, один за другим стали проситься в гости и на отдых у моря. Я им дал согласие без указания сроков, но на моё счастье, они приезжали в разное время. Так что некогда было мне скучать. Я набрал максимум дополнительных работ, и был занят днём и ночью, в рабочие и выходные дни, встречаясь с гостями накоротке. И лето пролетело быстро. Когда в третьей декаде августа Валя приехала с дипломом об окончании института, тётя Айкуш с дочерью Эсвирой из Еревана были ещё у нас в гостях, и мы с Валей, оставив квартиру им, сами поехали собирать семью…
Я знал, что Валина сестра Надя переехала в посёлок Нефтегорск и своего любимчика – нашего Артюшу взяла к себе, и сбор семьи начали с Нефтегорска. Артюша был загорелым как Негр. Надя с гордостью рассказала, как он поборол бодливого бычка с только что показывающимися рожками, которого все соседские дети боялись. А, Артюша, хитро улыбаясь, молча, слушал свою любимую тётю, поглядывая время от времени, то на меня, то на маму…
На следующее утро вместе с Артюшей на рейсовых автобусах отправились к родителям. Пришлось ехать с пересадками в Апшеронске и Майкопе. Из Майкопа поехали по вновь открытому маршруту «Майкоп – Курджипская – Дагестанская», и к вечеру прибыли к родителям.
Нас первым встретил Вова. Он играл на поляне между домами в центре станицы и, увидев нас ещё на расстоянии и крикнув: «Мама! Папа!», побежал к нам… и обнял локтями, ибо кисти были в пыли, сначала маму, чуть не столкнув её, а потом потянулся ко мне и к Артюше, стараясь не отпускать маму… Он был загорелым не меньше Артюши. На радостный крик Вовы выглянула из калитки, и, увидев нас, сдержанно подошла к нам и дочь Нади – Нина. Тёщу мы застали за дворовой печкой… Увидев нас, она стала торопливо завершать неотложный этап жарки чего-то, чтобы нас встретить, и, освободившись к нашему подходу к ней, вытерла руки об передник и поочерёдно скупо – в свеем амплуа обняла нас всех. На наше вопросительное оглядывание вокруг она сообщила, что отец неделю назад поехал на Кубань к Вержук и Нерсесу.
Вечером собрали и привели в порядок Вовины одежду и вещи, а утром следующего дня на таком же автобусе к ним же поехали и мы – уже вчетвером…
С пересадками в Майкопе и Краснодаре прибыли туда только в вечерние сумерки. Какой был радостный переполох!.. Объятия и поцелуи каждый с каждым, а дети вместе, не соблюдая очереди… Только тесть стоял чуть в стороне, ожидая своей очереди, пока мы – молодые насладимся. А каждый из нас, освободившись друг от друга, сами, переходил к нему, обнимал и целовал и его. Затем, он брал на руки каждого внука и целовал их в лоб…
К нашему приезду Никита был ещё в садике, и после церемонии встречи Вера собралась за ним. К ней присоединилась и Валя. А когда через некоторое время они вернулись вместе с Никитой, но он никакой эмоции ко мне и детям не проявил. Тогда по непонятной мне цели, Вера дала ему какой-то предмет, и предложила отнести папе. Он, не колеблясь, отнёс не мне, а прямо к Нерсесу… и все шумно обратили на это внимание. Мне стал понятен далеко идущий от души добрый, но, на мой взгляд, педагогически ошибочный замысел Веры. Я его не одобрял, но постарался не подать об этом и вида…
Дети постепенно начали осваиваться и любоваться друг другом. А баджанах и Вера, как всегда, быстро развернулись, и через час с лишним праздничный стол был готов, даже – с горячим шашлыком… и все сели за стол в радостном настроении. Каждый старался в своём тосте полнее выразить свою радость от долгожданной и желанной встречи…
Дети, устав, как всегда, сами ушли спать. А баджанах в своём обычном амплуа, несмотря на то, что стол был достаточно щедрый, в своём очередном тосте он попросил извинения за, будто, бедный шашлык экспромтом, и объявил о своём завтрашнем плане организации нашего отдыха. Уточнил, что покажет нам хозяйство одного из самых богатых на Кубани и в стране колхозов-миллионеров, где он является главным ветеринарным врачом. А вечером – организует застолье со своими настоящим «фирменным» шашлыком с участием своих здешних друзей в честь нашего приезда – своих самых уважаемых родственников…
Застолье проходило торжественно и весело. Но когда я в своём ответном тосте выразил ему и Вере благодарность за всё то, что они для нас с Валей делали до сих пор, собираются и в этот приезд продлить наш отдых, но мы спешим… Тут же они: и Вера, и Нерсес загрустили… Я, заметив это, сделал паузу… и, поблагодарив их ещё раз, сказал, что завтра же первым автобусом вместе со всей семьёй уезжаем, ибо мы не в отпуске, а лишь отпросились для поездки за детьми. Наступило за столом затишье…
Вечер далее проходил в раздумьях и суждениях больше – про себя, и, как не старались – без пышных тостов. А потом, постепенно женщины перешли к уборке стола…
Я, как обычно, стал помогать женщинам, а тесть и свояк, отодвинув свои стулья от стола, продолжали тихо беседовать. В процессе уборки со стола Вера, как никогда, была немногословна и с увлажнёнными глазами. Заметив это, я ещё раз поблагодарил её за всё, что они с Нерсесом сделали для нас. Попросил её понять и нас, что мы однажды попробовали разделить детей, но не получилось. Поэтому не хотим ещё раз переживать то состояние, и инкогнито от Вали подчеркнул, что меня особо беспокоят возможные психические последствия у Вали, которые начинались в тот раз нашей попытки разделить детей. Она как будто смирилась, но…
Утром Нерсес уходил на работу в шесть часов. Поэтому Вера и Валя собрали Никитины вещи, самого одели в шикарный белый костюм, и Нерсес нас с детьми и отца отвёз на автобусную остановку. Там он со всеми попрощался, Никиту поднял ещё раз на руки, поцеловав, поставил его вновь на землю… и, не отворачиваясь, пошёл к машине, вытирая по-мужски влажные глаза… открыв дверь машины, не посмотрев в нашу сторону, сел за баранку и уехал. А мы стали дожидаться автобуса. Его не было долго. Как только раннее летнее солнце поднялось, и рядом с остановкой роса на травке исчезла, Вова и Артюша стали там играть с Никитой, а мы беседовали с отцом, поглядывая за детьми. Вдруг Вова и Артюша закричали хором: Папа! Мама! Никиту! Никиту тётя Вера забрала!.. Когда я увидел Веру с Никитой на её руках, она была ещё недалеко от нас, и я окликнул её, чтобы она остановилась, но она ещё больше ускорила шаги… Тогда дети побежали за ней и, догнав, схватили её за платье, стараясь задерживать её. Тем временем мы с Валей подошли к ней, и, не забирая Никиту с её рук, стали повторно объяснять, что мы понимаем их с Нерсесом положение, но чтобы и она нас поняла. Что, если в первый раз, когда Никита был ещё маленький, и мы только привыкали к нему, не смогли его отдать им, то теперь, когда и мы и дети привыкли друг к другу, тем более не можем его оторвать от себя…
Вера задумалась… и, когда показался автобус, с обидой, мне показалось, вздохнув, отдала Никиту мне и быстрыми шагами ушла в сторону их дома, вытирая глаза…и повторно не прощаясь с нами…
- Верочка! Пожалуйста, не обижайся!.. Я прошу тебя! – крикнул я ей вслед, а она махнула рукой, не оборачиваясь…
Когда мы с Валей и с детьми вернулись на остановку, тесть ещё до посадки, вытирая глаза платком, тихо сказал: «Седрак, не надо было так делать… Они же тоже наши…».
Из Краснодара отца отправили домой на автобусе через Майкоп, а мы поехали к себе. В то время шоссейной дороги из Краснодара в Сочи через Джубгу ещё не было, и люди из краевого центра на Черноморское побережье добирались поездом через Армавир или автотранспортом через города Горячий Ключ, Хадыженск и Шаумянский перевал по лишь местами асфальтированной дороге. Мы поехали на автобусе, и попали домой поздно вечером в пыли и уставшие. Хотя у тёти Айкуш для встречи нас было всё готово, но пока привели детей и себя в порядок и поужинали, уже было далеко заполночь. Тем не менее, женщины утром встали рано, Вова и Артюша во дворе играли с дворовыми детьми и делились с ними своими впечатлениями поездкой на Кубань. А я лежал в постели в полудрёме, анализируя и оценивая свои действия в период поездки, не предполагая, что трагедия с нашим третьим сыном не закончилась…
В одно время Валя принесла Никиту ко мне и посадила мне на живот и ушла. Видимо, поиграв с ним, я опять уснул, а он ушёл в зал…
Я проснулся на шум и крик во дворе: «Падает! Падает!..». Валя заглянула ко мне в спальную и спросила: «Где Никита?». Я ответил, что он от меня ушёл и, видимо видя, что его у меня нет, она в тревоге выскочила обратно в зал… Почти тут же я услышал страдальческий вздох Вали и глухой детский писк… Вскочив с постели и накинув халат, я выскочил в зал… и увидел, как Валя на корточках на балконе держит голову и руки Никиты, застрявшие между арматурами ограждения балкона, и пытается вытащить его туловище и ноги, висящие за балконом, и тут же услышал возгласы детей под балконом: Никита!.. Никита падает!..
Меня поразило то, что ребёнок не плачет, и у меня, почему-то, мелькнула мысль, не повреждены ли его шейные позвонки или не пережата ли гортань?.. Но, заметив, что он болтает ногами и пытается руками освободить голову, застрявшую между арматурой, в отношении шейных позвонков успокоился и предложил Вале не прилагать излишнее усилие, чтобы, повысив натяжение шеи, не повредить шейные позвонки и гортань. А сам, протянув одну руку через соседний промежуток между арматурами и, пытаясь не мешать Вале, схватил одну из болтающихся ножек ребёнка, и стал подталкивать туловище ребёнка вверх – обратно на балкон. Тем временем Вале удалось, освободив сжатые между головой и арматурой руки Никиты, вытащить его на балкон, и… вздохнули, а дворовые детвора стали весело кричать: «Вытащили! Вытащили! Уже вытащили!.. Валя, обняв и ощупывая ребёнка, ушла в зал. А я, видя невредимость ребёнка, прежде, чем следовать за Валей, невольно выглянул за балкон и там под балконом увидел трогательную картину: мальчики, подняв руки вверх и в стороны, а девочки с поднятыми подолами продолжали смотреть вверх, готовые ловить Никиту, если он сорвётся с балкона вниз…
Радуясь готовности детей к подвигу, я крикнул им: «Молодцы! Спасибо!» и следом за Валей пошёл в зал…
Там Валя, бледная, раздевала и ощупывала Никиту, чтобы проверить все точки тела, нет ли на теле царапин и повреждений. Ей помогала тётя Айкуш, тихо шепча: «Слава богу, слава богу…». К удивлению, Никита продолжал молчать и не плакал.
Я ещё раз осмотрел, прощупал ребёнка, подвигал голову, суставы и, не обнаружив никаких признаков повреждения, стал успокаивать Валю. Но она, повторно обнимая Никиту, стала терзать себя, считая, что эта возможная трагедия была попыткой Бога наказать её за отказ просьбе родной сестры, отдать ребёнка ей…
Успокоившись, все сели за стол завтракать, и Никита, уже шумно «отмочил» очередной номер. Каждому из нас на блюдечке была положена сметана. Вдруг Никита, бросив ложку, стал кричать: «Не хочуу!.. Валя стала его уговаривать, чтобы он ел, объясняя, что сметана очень вкусная и полезна, но он, насупившись, продолжал отказываться и после повторных уговоров…
- Раз не хочет, значит, не голодный. Убери! – распорядился я, и Валя убрала со стола его блюдечко со сметаной…
- Сметаны хочу! – почти на всю силу закричал, протягивая руки за блюдцем.
Я кивком головы показал Вале, чтобы она вернула блюдце на место...
- Не хочууу!.. – закричал он вновь.
Мы были в растерянности – ничего подобного мы не наблюдали у старших. Валя, стала вновь уговаривать его, показывать, как старшие едят ту же сметану… и, не достигнув успеха, убрала блюдечко вновь. Тогда Никита стал сползать со стула, но никто не стал ему препятствовать… и он пошёл в зал, сел там на диван…
Валя отнесла ему блюдечко со сметаной, видимо, с намерением покормить его там, но он, отталкивая блюдечко, вдруг закричал, пытаясь сойти с дивана: «Я к маме Вере пойдуу!..», а Валя пыталась объяснить ему, что не мама, а тётя Вера, а мама здесь – мама Валя…
Никита задумался, но сметану так и не поел… Было заметно, что Нерсес и Вера в нём души не чаяли, и ему было всё дозволено без всяких ограничений. Нет сомнения в том, что они это делали от души и с благими намерениями, но с точки зрения педагогики это было ошибочно. И в будущем, если бы мы Никиту не забрали, трудно определить, чем бы это кончилось, как для ребёнка, так и для его приёмных родителей…
Даже при богатом опыте Вали в воспитании детей, только в течение несколько месяцев, нам удалось нашего Никиту ввести в колею наших семейных традиций во взаимоотношениях.
Часто, возвращаясь к той драматической истории с нашим Никитой, я каждый раз удивляюсь, как вообще люди могут отрываться от своих детей?.. И хочется во весь голос и во всеуслышание на весь Мир крикнуть: НЕ ДАВАЙТЕ СВОИХ ДЕТЕЙ НИКОМУ, ДАЖЕ БЛИЖАЙШИМ РОДСТВЕННИКАМ И ДАЖЕ ИЗ САМЫХ ДОБРЫХ ПОБУЖДЕНИЙ!!!

ПЕРВЫЙ ЖСК В ТУАПСЕ
Наряду с серьёзными ошибочными действиями, нанёсшими большой вред стране, Хрущёв в период своего управления государством, проявил также и много положительных инициатив. Одна из них массовое строительство более дешёвых по себестоимости, так называемых малогабаритных домов, благодаря чему за кроткое время удалось улучшить жилищные условия миллионам семей, переселив их в эти дома из временных бараков военного времени и подвалов. Эти дома вскоре народ назвал «Хрущёвками». Кроме того, когда государственных средств на это стало не хватать, и темпы их строительства не стали удовлетворять потребности населения, было решено организовать, так называемые, жилищно-строительные кооперативы по строительству домов по тем же экономичным проектам.
Согласно закону, будущие владельцы квартир этих кооперативов должны были внести первичный взнос до начала строительства, как я помню, только 30% себестоимости квартиры с условием погашения остальной части в течение 5 или 10 (не помню) лет после получения ордера.
Это положение нам помогло. За год до этого Валина сестра Надя, в связи с болезнью и невозможностью обрабатывать свой приусадебный земельный участок, из города Нефтегорск вместе с дочерью Ниной переехала к нам, и некоторое время они жили у нас. Надя свой небольшой домик в Нефтегорске продала и вступила в ЖСК №1 по улице Галины Петровой, 7. Его выстроили быстро – за год с лишним, и они с дочерью переехали туда.
Хотя их квартира по планировке была идентична нашей, но по качеству работ она была намного лучше нашей. И я подспудно подумал: «что значить, даже условно, частное?..», и мне захотелось свою государственную квартиру на Приморье обменять на кооперативную в центре города, но такой обмен не разрешался, а, если и попытаться, надо было проходить сложную процедуру, и я от этой идеи отказался.
Хотя Надя и дочь стали жить отдельно, но жили мы одной семьей, и Надя, как и во время моей армейской службы в Чалмпушке за Мурманском, помогала Вале управляться с детьми в её отсутствии, будучи на работе или в поездках. Вскоре из станицы Дагестанской к ней переехали и её родители, и необходимость поездок к ним по поводу их различных проблем тоже отпала.

ЗАКОН ЕСТЬ ЗАКОН
В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого столетия международная эпидемическая обстановка по особо опасным инфекциям несколько раз обострялась. По мере её обострения становились жёсткими и требования по санитарной охране границ от проникновения в нашу страну этих инфекций из тех стран, где имелись эти эпидемии, и с которыми мы имели транспортные связи, в том числе и морские.
Чаще и больше всего это касалось связей со странами Азии и Африки. Но, однажды, мы получили очередную информацию ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения) за подписью заместителя Минздрава СССР Пастухова, где впервые было указано, что запрещается отпускать советские суда на Кубу без прививки членам их экипажей против желтой лихорадки. А такую прививку в то время делали только в базовом порту – Новороссийске. Танкер с грузом сырой нефти пришёл к нам в порт Туапсе оттуда лишь для бункеровки (погрузки топлива для двигателей судна) с планом выхода от нас в порт Гавана.
Судно пришло в полдень. В акте приёма судна, согласно инструкции, я дал капитану судна предписание о необходимости организации прививки всем членам экипажа против желтой лихорадки до выхода в порты Кубы. Он акт подписал и тут же написал мне заявку на имя главного врача СЭС Мазманяна об обеспечении организации производства этих прививок. Но Мазманян был в командировке или в отпуске (не помню), и я как исполняющий обязанности главного врача, на заявке написал, что «Прививки против желтой лихорадки, согласно приказу Минздрава, производятся пока только в базовом порту Новороссийске, откуда и прибыло вверенное ему судно». А капитан, промолчав, отложил заявку на край своего стола.
В конце рабочего дня перед уходом домой, я предупредил дежурного врача о ситуации по данному судну. Однако не прошло и трех часов, как позвонил мне домой начальник порта Шаповалов и с обычным своим жёстким тоном разговора спросил, почему я не даю разрешение судну на выход в море? Я ему объяснил, что выход в море я не запрещаю, а предлагаю сделать прививки против жёлтой лихорадки всем членам экипажа судна, следующего в порты Кубы, где имеет место эпидемия желтой лихорадки. Уточнил, что, согласно приказу Минздрава без выполнения этого предложения я не имею права дать судну разрешение на выход в море.
- Ну и делайте! Хоть против – черной лихорадки! – решил он, видимо, съязвить.
Я ему подробно объяснил ситуацию повторно.
- Не ваше дело, куда идет судно! Дайте ему разрешение на выход в море, а капитан решит, куда идти, где, какую и кому прививку делать.
Я удивился непониманию начальника порта сути функции нашей службы, и, хотя он обязан был это знать по своей должности, я решил ему объяснить…
- Не совсем так, уважаемый Игорь Михайлович! – начал я рассказывать ему. – Дело в том, что по информации капитана в акте приема судна, подписанный его старшим помощником, указан порт назначения. Если порт назначения меняется, то пусть капитан напишет мне об этом или составим новый акт с указанием нового порта назначения, и тогда я решу, с какой подготовкой судну дать разрешение на выход в море.
- Товарищ Язычьян! За порядок в порту отвечаю я! – Стал он кричать. – Так что отпустите судно, если не хотите для себя неприятности.
В последующие годы он стал более выдержанным руководителем, но это происходило в первые месяцы его перевода начальником нашего порта из какого-то Дальневосточного порта, когда, почему-то проявлял характер.
- Уважаемый Игорь Михайлович! – решил я мягким и уважительным к нему обращением попытаться убедить его в необходимости соблюдения законов и продолжил. – Никто не покушается на ваши права, и никто не станет задерживать судно, если будут соблюдены требования Правил санитарной охраны границ государства... – Неожиданно послышался в трубку зуммер, и я понял, что он, в духе своего обычного амплуа, повесил трубку. Но для меня оставалось загадкой, дослушал ли он мои слова до конца?
Поняв, что сейчас начнется большой скандал на всю ночь, я вернулся на работу, попросил дежурного врача поменяться дежурствами по графику, чтобы понапрасну не тратить время.
Вскоре капитан судна пришёл в СКО вместе со своим третьим помощником и стал требовать разрешения на выход судна в море, ссылаясь на разрешение начальника порта. Уточнив, что порт назначения не изменился, я отказал в его требовании. Он с возмущением и руганью ушел, захватив с собой и помощника.
Не прошло и полчаса, как поступил звонок заместителя начальника пароходства, который стал доказывать, что я своим преступным поведением срываю государственной важности рейс, и требовал выдачи разрешения на выход судну в рейс. Я вновь, и ему повторил, что надо делать для того, чтобы я дал отход данному судну.
- Да вы знаете, что это значит, судно гонять сюда в Новороссийск лишь для того, чтобы выполнить вашу прихоть делать экипажу какую-то прививку?
- Во-первых, прервал я его, - это не прихоть моя, а законное требование, и не какую-то прививку, а прививку против жёлтой лихорадки, которую делают только в порту Новороссийске. Можно судно не гонять туда, а экипаж посадить на автобус и везти туда, а ещё лучше с материалом для прививки посадить на машину фельдшера и отправить в Туапсе. Через 4-5 часов он будет здесь и сделает всё, что требуется.
- Я в ваших советах не нуждаюсь.
- Вы в моих советах не нуждаетесь, а на преступление меня толкаете.
- Я буду жаловаться на вас! – следом услышал я протяжный зуммер отбоя...
Позвонил, на всякий случай, дежурному портнадзора, который и даёт отход судну после нашего разрешительного на выход в море с санитарной точки зрения документа, чтобы он имел в виду создавшуюся ситуацию. Перезвонил всем диспетчерам порта и, уточнив отсутствие на подходе судов, в тревоге и в ожидании очередных звонков начальства сидел и размышлял о том, что ещё предпринять для того, чтобы убедить их в своей правоте. Одновременно не покидала меня мысль об обращении к главному врачу бассейновой СЭС Бавриной Клавдии Степановне и попросить её, чтобы она убедила начальство пароходства в обоснованности моих требований. Но время уже было далеко заполночь, и не хотелось её тревожить лишь для того, чтобы она подтвердила то, в чём я и сам убежден...
Время от времени моя рука машинально ложилась на телефонную трубку, не решаясь отрывать её от аппарата, чтобы не мешать поступающим звонкам, которых я всё время ждал. И в то же время думал, куда самому звонить... Вдруг, когда в очередной раз рука лежала на трубке, зазвонил телефон. В трубку услышал голос первого секретаря нашего горкома КПСС Швыдков. Я сразу ему представился, назвав его по имени и отчеству.
- Что у вас там случилось? – спросил он, обратившись ко мне тоже по имени и отчеству.
Я ему подробно рассказал ситуацию, в том числе и то, как можно решить искусственно созданную диспетчерами пароходства проблему.
- У вас есть конкретный документ, на что мы сможем сослаться для обоснования наших требований? – доверительно мягко спросил он. – Дело в том, что звонят из ЦК, поэтому ответ должен быть обоснованным и четким. Это имейте в виду. – Завершил он свой вопрос, назвав меня повторно по имени и отчеству.
Спокойный тон разговора Швыдкова, с которым я уже не раз встречаться при новой его должности, меня несколько успокоил. Особенно мне понравилось его употребление слова «мы», что уверяло меня в его поддержке при обосновании правильности моего решения.
Я взял в руки информацию об эпидемиологической ситуации в Мире за подписью заместителя министра здравоохранения Пастухова и, представляя, что и он видит её, стал читать в ней пункт за пунктом.
- Такую информацию Новороссийская бассейновая СЭС тоже получает?
- Яков Григорьевич! Читаю информацию: «Информация рассылается во все СЭС и пункты, осуществляющие санитарную охрану государственных границ СССР». Следовательно, не может быть, чтобы мы получили эту информацию, а они, руководство Новороссийской бассейновой СЭС, кому мы подчиняемся, не получили её.
Я хотел ещё уточнить ему, что, честно говоря, ошибку допустили и работники СКО порта Новороссийска, выпустив без прививок против жёлтой лихорадки членам экипажа судна, идущего к нам только за бункером с планом последующего направления на Кубу. Но не хотелось подводить своих коллег, да и впутать в это дело партийные органы, не компетентные в эпидемиологии и в деле санитарной охраны границ страны, тем более, что Швыдков стал заканчивать разговор…
- Хорошо, Сидрак Агопович! Спасибо! До свиданья! – услышал я в трубку спокойный голос Швыдкова, и я положил трубку только после зуммера отбоя.
Не прошло и полчаса, как пришёл третий помощник капитана танкера с судовым санитарным журналом, и заявил, что они идут в Новороссийск для производства прививок против желтой лихорадки. Я составил новый акт отпуска судна с указанием порта назначения Новороссийск и дал разрешение на выход в море.
Через два или три месяца в очередной информации отдела Минздрава в числе неблагополучных по особо опасным инфекциям стран Мира Куба уже не была названа, и мы перестали требовать наличие прививок у членов экипажа судов, следующих в её порты.
Вопрос о том, действительно ли в то время имело место неблагополучие по желтой лихорадке на Кубе, и они сумели так быстро ликвидировать его, или та информация была ошибочна, остался для меня загадкой, ибо уточнений не поступило…
Так или иначе, и в мой адрес не поступило ни поощрение за проявленную бдительность и принципиальность, ни наказание за, якобы, необоснованную задержку судна. Но на всю жизнь запомнил приятный и уважительно деликатный разговор Швыдкова Якова Григорьевича, в отличие от некоторых других чинуш разного уровня…

НАРОЧНО НЕ ПРИДУМАЕШЬ
(Из моих дневников)
Октябрь 1957г. Городская врачебная конференция.
«Нужно ли больному знать детали профессиональных взаимоотношений врачей? Больной с гангренозным холециститом после операции в больнице Туапсе спрашивает оперировавшего хирурга: почему его не стал оперировать врач Шаумянской больницы? А тот, вместо того чтобы сказать, что для этой операции нужны особые условия и второй хирург-ассистент, которых там нет, отвечает больному: «Он эти операции делать не может», а больной пишет жалобу: «Для чего того врача называют хирургом и держат там неуча?»
19.04.61г. Врачебная конференция в поликлинике водников.
«Нам рекомендуют не говорить больному о наличии рака у него, а врач в Сочи ему сказал: «У вас же явный рак желудка. Что это, врачи Туапсе не понимают это и морочат вам голову, направляя вас к нам?»
Зав. терапевтическим отделением при обсуждении проекта новой клятвы врача в свете клятвы строителя коммунизма: «К чему выдумывать какую-то новую врачебную этику вырабатывать? Мы же приняли клятву Гиппократа по окончанию института, для чего и кому будем давать ещё одну клятву?»
Сафарова – член партбюро, главная медсестра больницы: «Нам это известно, но нам необходимо заострить внимание молодых специалистов и ввести в клятву предлагаемые пункты»
Врач Нагучева: «Сказано: нужно любить больного. Но не говорится об уважении к врачу. Был случай, когда выздоровевший больной дебоширил, а мне так и не удалось доказать, что мной ему всё сделано…»
Врач Ящерицин: «Медработник должен быть очень внимательным и терпеливым. Домашние его невзгоды должны пойти на второй план. Меры воздействия на дебоширов есть: надо писать в партийную и профсоюзную организации по месту его работы»
Врач Коробейникова: «Если врач надел халат, он уже сделал подвиг. Я не помню, случая, чтобы у больных наших врачей, в том числе и Георгия Петровича и других специалистов были жалобы. Был случай, когда невропатолог заявила нервному больному: «У вас полно в ушах гноя, пусть лечат ушные врачи, а моего ничего нет. Попробуйте теперь такого больного убедить, что он здоров, тем более, когда он нервный больной?»
Кузнецов – главный врач: «Свои ошибки надо признавать в своё время. Был случай, когда профессор, принимая больного, ему заявил: «какой дурак вас так оперировал»? А больной: «Меня оперировали вы! Правда, это было давно…»
В первый период деятельности Хрущёва в должности генсека ЦК КПСС, наряду с необдуманными валюнтаристскими установками в хозяйственной жизни страны, вводились им и положительные мероприятия. В частности, всемерно повышалась ответственность родителей, руководителей предприятий и учреждений, и общественных организаций в деле воспитания подрастающего поколения. Так, требовали, чтобы на открытых партийных и профсоюзных собраниях требовали от этих лиц отчёта, уделяют ли они воспитанию детей дома и в организациях внимание вообще и в какой степени. И однажды такое собрание проводили и мы у себя. Кстати, введение двух выходных в неделю подряд тоже преследовало такую цель.
На том собрании я записал несколько оригинальных выступлений.
«Если детей сотрудников, неуспевающих и ведущих себя в школе плохо надо бить по одной стороне, то их родителей – по другой».
«Ни детей и ни родителей вообще нельзя бить!»
«Я говорю фигурально…»
«Я давно не видела базара около нашей стенгазеты. Видно, она мало привлекает людей, потому, что нет статей и о воспитании детей».
В конце собрания главный врач прочитал «Постановление Правительства о запрете автомобильных сигналов в городах и других населенных пунктах». Врач Бабицкая в своём обычном амплуа воскликнула: «Ой! Надо предупредить санитарку Белолипскую, а то, ведь она плохо слышит, почти глухая и может попасть под машину…»
«О чём надо её предупреждать? Что она глухая или, что сигналы в городе запрещены, которых она всё равно не слышит?»
Собрание завершилось под общий хохот.




ПОДАРОК НИКИТЫ МАМЕ
12.02.1963-го года. Дети уже выросли. Вова и Артюша ходят в школу, и иногда после уроков вместо нас забирают Никиту из садика они… и сегодня, когда они его привели домой, он спел нам песню:
«Я цветок нарисовал,
Цветок голубой.
Подарю их маме я,
Маме дорогой».
- Когда же ты подаришь маме цветок? – спросил я его.
- Мама! Когда ты уже будешь дорогая? – повернул он лицо к маме.
- Никита спой эту песню еще раз. Она мне очень нравится. – Улыбнулась ему Валя.
- А ты уже дорогая? – Никита спросил её…

ВОВА ВЫБИРАЕТ ПРОФЕССИЮ
29.04.1963-го года вечером, как только я пришёл с работы, не дав мне самому что-либо сказать, Вова отложил тетрадь, в которую он аккуратно записывал домашнее задание, продолжая держать ручку над тетрадью…
- Папа, как делают операцию на сердце? – спросил он.
- Вырастишь, узнаешь! – ответил я сходу, не придав значения вопросу.
- А Прокофьев Олег мне говорит: «О! Как ты хорошо рисуешь?!», а я ему говорю, что буду инженером, а он говорит: «Ты будешь строить самолет, а я буду испытывать его». А я говорю: «Нет, я лучше буду врачом». Тогда: «ха, ха, ха» все засмеялись и говорят: «А врач меньше получает, чем художник».
- А, что? Художники, что ли, спекулянты?! – Удивился Вова…
Между прочим, действительно, Вова очень хорошо рисовал. Однажды он был у меня на работе после уроков, и, когда я пошёл встречать пассажирское судно «Литва», пошёл со мной и он. Пока я в кабинете судового врача на судне оформлял документы, он осматривал судно с причала, а после того как я спустился на причал, он, попросившись, остался там ещё немного и после того, как я ушёл к себе в СКО. А когда вернулся, попросил лист бумаги… через некоторое время меня поразил…
- Папа! Похож? – показал рисунок «Литвы» на том листе – точная копия до самых мелких деталей его надстроек с учётом их пропорций и перспективы.
Увидев рисунок, работники СЭС, похвалили его с восторгом.
К сожалению, возможно по нашей вине, он не продолжил развитие своего природного дара, и в память проявления его в молодости мы сохранили тот рисунок парохода «Литва». А, хотя он и высказывал своему другу в садике о своём желании стать врачом, таковым он не стал. Я думаю, в этом немалая вина и наша с Валей. Мы вообще не заостряли внимание детей на определённую профессию, и до сих пор я думаю: правильно ли делали?..

ПОСЛЕДСТВИЯ НЕРАЗУМНОГО ПОСТУПКА
Зима в 1962 году наступила в Туапсе рано и внезапно. Однажды, по-моему, это было в конце ноября или в начале декабря, с утра похолодало, и пошёл дождь со снегом, а к средине дня в городе образовалась слякоть – до 20 сантиметров снежного месива. Люди были на работе в осенней одежде и обуви, и невозможно стало выходить на улицу…
Я давно настаивал, чтобы, учитывая климатические условия Туапсе, для всех членов семьи приобрести резиновые сапоги, а Валя категорически возражала, мол, нам деньги больше понадобятся на другие нужды, а без сапог пока можно обойтись. Надеясь на то, что в сегодняшнюю погоду она никак не будет возражать против их приобретения, я изъял сапоги из противочумного комплекта, надел их и побежал в магазины, но ни в одном магазине никаких сапог не нашёл…
Я знал, что Никиту из яслей берёт Валя. А сообщить, чтобы она сегодня в такую погоду из дома не выходила, а Никиту заберу я сам, не мог, ибо у нас дома телефон, как назло, в тот день не работал. Поэтому к концу рабочего дня взял нашу санитарную машину и поехал в ясли, но его уже Валя забрала…, а когда приехал домой, Валя, переодев Никиту в домашнюю одежду, собиралась уже на работу в вечернюю школу в мокрых коротких сапожках. Я ей предложил этого не делать, убеждая, что в такую погоду никто из «вечерников» на занятия не придёт, а она, заболев, не сможет пойти на работу и завтра, а может – и несколько дней. Но она стала уходить. Я был вынужден закрыть дверь на ключ, чтобы она не смогла совершить эту глупость… ведь на улице выше щиколотки снежного месива. Тогда она устроила скандал, истерично обвиняя меня в том, что учащиеся её ждут, а я не пускаю её в школу. Я не выдержал…
- Ваши ученики, - в сердцах заявил я ей, - насильно загнанные в вечернюю школу, и в хорошую погоду не всегда после тяжёлого рабочего дня приходят на занятия, а сегодня, в такую погоду, и подавно не придут, а ты рискуешь своим здоровьем. Разве это разумно? Пойми же, наконец! Валя! Милая. – Умолял я её, чуть не всплакнув…
Я был поражён… она вместо того, чтобы прислушаться к моей умоляющей просьбе, стала предъявлять мне ультиматум: «Или ты открываешь дверь, и я пойду в школу, или я уволюсь, и вообще не буду ходить на работу». Я был в шоке. В её глазах я заметил такой неразумный протест, что, мне показалось, если и дальше ей препятствовать совершить эту глупость, то может у неё произойти сдвиг психики, и протянул ей ключи…
- Иди! Но жаль, - сказал я ей, - что никто из взрослых или, хотя бы, старших сыновей не присутствует при нашем разговоре и некому будет подтвердить, что ты глупость совершаешь даже после моих настойчивых предостережений от неё...
Она ушла… и вернулась почти час спустя вся мокрая, замёрзшая. Пока она с себя сняла мокрую обувь и одежду, и переоделась, я приготовил горячий чай. Она его выпила с молоком, и будто согрелась, но, всё равно заболела. Была температура до 38. появился кашель, начался озноб, и появились боли в суставах. Несколько я успокоился тем, что признаков воспаления лёгких, чего я особо опасался не обнаружил. В тот же вечер начал усиленно лечить и делать всякие процедуры в домашних условиях. Через день на контрольном обзорном рентгеновском снимке патологии в органах грудной клетки не обнаружили. Вскоре состояние улучшилось. Однако, вдруг она стала плохо спать, пропал аппетит, стала слабеть и худеть, часто задумывалась, на вопрос, что её беспокоит, отвечала однозначно: ничего. Для установления диагноза положили неврологическое отделение городской больницы. Хотя её сестра Надя мне помогала, я был очень занят детьми и на работе, продолжая выполнять обязанности и на дополнительных должностях. Но, несмотря на это, я ежедневно, а иногда и два раза в день, проведывал её и приносил ей фрукты и пищу домашнего приготовления, но от них она отказывалась. Не ела и больничную пищу. С каждым днём её настроение становилось хуже. Жаловалась, что не только не хочет принимать пищу, но даже её запах вызывает у неё отвращение, а звук посуды при её перебирании в столовой и на кухне раздражает её, что ничем её не лечат, а через день берут всякие анализы.
Я пошёл к лечащему врачу расстроенным. На мой вопрос, какой диагноз установили моей жене и когда начнут лечение, он, хотя и молодой, но с апломбом всёзнающего профессора заявил: «Мы пока обследуем» и многозначительно добавил: «Мы же не можем начать лечить, не зная, что надо лечить?». На моё напоминание ему о том, что по положению максимальный срок для установки предварительного диагноза отводится три дня, однако уже четвёртый день, как она в больнице, но нет ни диагноза и ни лечения, а он также высокомерно ответил: «В том-то и дело, что она – необычно сложная больная…». Я еле сдержал себя от грубости.
- Коллега! – Сказал я ему, хотя не хотелось его называть этим словом. – Вы слышали о превентивном – симптоматическом лечении, и о диагностике лечением, которым пользовались ещё в далёком прошлом и пользуются тысячи докторов на периферии, где нет лабораторий, и в настоящее время?
- Сергей Агопович! – вдруг он назвал меня по имени и отчеству. – Извините! Вы так рассуждаете, потому что, вы – не лечебник. Ведь мы можем таким путём смазать картину и лишиться установки истинного диагноза…
Его последние слова я слышал себе в затылок, уже уходя от него. Они меня вывели из себя окончательно, и хотелось остановиться и сказать, кто лечебник, а кто недоуч и хам, но, видя бесполезность продолжения разговора с этим человеком, представляющим себя выше своего роста, пошёл к заведующему отделением.
В виду небольшого числа неврологических коек они входили в состав терапевтического отделения, заведовал которым Коваленко. Он почти слово в слово повторил «информацию» невропатолога и добавил: «Я же не невропатолог…», и, будто как одолжение, пообещал сегодня же её посмотреть, и я, поблагодарив его, ушёл…
На следующий день, когда я утром пришёл, Валя встретила меня расстроенная и со слезами. Её завтрак и обед на прикроватной тумбочке, как приносили, так и стояли нетронутыми.
- Я хочу умереть… - сказала она, всплакнув и отвернувшись от меня…
Я поцеловал её в щёчку и, еле сдержав себя, чтобы не поддаться её слезам, только смог попросить её успокоиться, и спросил, смотрел ли её заведующий отделением?
- Никто меня не смотрел. – С удивлением и претензией ответила она. – А кому я нужна, чтобы меня смотрели?..
Я уже не мог себя сдерживать. Молча поднялся с прикроватного табурета и ушёл… Когда зашёл в кабинет главного врача, он сидел за своим рабочим столом и с кем-то беседовал. Как только он увидел меня встал, отпустил собеседника, пообещав продолжить разговор потом, и протянул мне руку…
- Виктор Наумович! – Обратился я к нему, взяв его руку, не ответив на его приветствие словами и пытаясь не переходить на крик. – У вас в терапевтическом отделении в неврологической палате лежит моя жена уже пятый день, но до сих пор не установлен диагноз и никакого лечения не проводится. Доктора заявляют, что необычно сложный случай, поэтому, мол, трудно установить диагноз, а без диагноза не могут начинать лечение. Если бы я был грузчиком, сапожником или ещё кем, а не врачом, то моя совесть была бы чиста, мол, я в медицине не разбираюсь, сдал вам свою больную жену, а как лечить, на вашей совести. Но я же – врач! Виктор Наумович! – Еле сдержал я себя от крика и слёзы, и, проглотив комок в горле, продолжил. – Поэтому я не могу… и не имею права молча смотреть, как моя жена по халатности ваших врачей может умереть… - Я уже не выдержал, и, садясь на диван, достал платок из кармана…
Виктор Наумович молча отошёл к своему столу и по телефону вызвал Коваленко к себе, а я, чтобы отвлечься, встал и стал прохаживаться по кабинету, а главный тоже молчал, видимо, не находя как меня утешить, не будучи в курсе дела, или выжидая, чтобы я успокоился. Тем временем Коваленко вошёл в кабинет. По предложению Гутнера сел на диван, а я отошёл подальше от них, чтобы не мешать их беседе …
- Виталий Иванович, как состояние жены Сергея Агоповича? – Тихо спросил главный, а тот повторил объяснение, высказанное невропатологом мне вчера.
Из его ответа я понял, что он данное мне вчера обещание не выполнил, ограничившись, наверно, беседой с лечащим врачом. От такого безразличия к больной и к просьбе коллеги меня вывело из терпения, и, не придерживаясь всяких правил такта и не соблюдая субординацию, я подошёл к ним ближе, и в сердцах прервал их беседу…
- И вы это говорите врачам, Виталий Иванович!? Виктору Наумовичу говорите, ладно, он больную не смотрел, я-то вижу её состояние каждый день, а иногда – и дважды в день. – И повторил всё то, что главному говорил до его прихода и добавил. – Вы говорите, что вы – не невропатолог, но вы заведующий отделением, где лежат и неврологические больные. Разве контроль соблюдения лечащим врачом сроков их обследования и лечения, консультаций других специалистов для уточнения диагноза, при необходимости, не входит в ваши прямые обязанности? А вы и после моего вынужденного обращения к вам ограничились лишь беседой с лечащим врачом, не выполнив своё обещание мне посмотреть её…
- Я изучил историю болезни вашей жены, а осмотреть её вчера не успел, планирую это сделать сегодня. – Оправдательно буркнул он под нос.
- А вы не заметили, написано ли там, что больная шестой день ничего не ест, и почти не спит ни ночью, ни днём, отказывается от пищи? Или там лечащим врачом об этом ничего не написано? Тогда вообще безобразие. У вас, что, нет инсулина, нет дуплекса, чтобы взбодрить больную и вызвать у неё аппетит, нет бромистых препаратов и микстуры Павлова или других препаратов, чтобы её успокоить и вызвать интерес к жизни? Вы знаете, что больная, благодаря высокому в кавычках вниманию ваших врачей, (всё же не сказал – и вашего) считает, что она никому не нужна, в том числе и мне, раз я не требую от вас внимания к ней. Ведь при такой симптоматике, как у неё, эти лекарства показаны и без уточнения диагноза. При таких, коллега, темпах обследования, боюсь, что скоро вам придётся изучать не историю болезни больной, а причину её смерти… и кто, насколько в этом виноват?..
Я хотел ещё что-то сказать в завершение своего взрывного монолога, но вдруг Коваленко вскочил и… не вышел, а почти выбежал из кабинета. А я, как только он исчез за дверью, повернулся к Виктору Наумовичу, который стоял рядом со мной и молча слушал нашу с его подчинённым «беседу».
- Извините меня, пожалуйста, Виктор Наумович за мою невыдержанность, но я терпеть такое дальше не мог, - и протянул ему руку, чтобы попрощаться…
- Извините вы меня! Сергей Агопович, – сказал он, пожав мою руку, - что я не проследил. Я сегодня же этим займусь и вам позвоню сегодня же. Не беспокойтесь.
Я ушёл удручённым… в раздумье, не слишком ли резко и грубо я поступил, категорично вмешиваясь в дела моих коллег – лечащих врачей, и, главное – взяв на себя функции главного врача? А потом… представил ситуацию, если бы я про это безобразие промолчал, случилась трагедия, мои дети в самом раннем возрасте могли остаться без своей матери, и… зашагал уверенней в своей правоте…
Во второй половине дня позвонил Виктор Наумович и сообщил, что по поводу моей супруги был консилиум, осмотрели её все специалисты и начато её лечение, и просил меня, чтобы я не волновался…
В тот же день вечером, когда после работы я пришёл, Валя меня удивила: она, уже улыбалась и, стесняясь, рассказывала, как её смотрели все врачи, в том числе и сам Виталий Иванович, выслушивая, выстукивая, прощупывая всю и заглядывая повсюду.
- А потом они меня закололи! – Обвинила она меня, догадавшись в том, что это последствие моего вмешательства…
Вале вскоре стало лучше, и её выписали из больницы с присущим для педагогов диагнозом «Психовегетоневротисческая дистония» с рекомендацией санаторного лечения. Такой диагноз её обидел. Она себя считала одним из наиболее спокойных людей, и отказывалась от санаторного лечения
- Если я псих, то кто же спокойный? Есть ли тогда вообще спокойные люди?
К тому же путёвок в то время в профорганизации, где она работала, не оказалось – надо было стать на очередь, которая могла подойти через два-три года, когда, как восточные люди говорят: «Или ишак сдохнет, или хозяин умрёт…».
Валина сестра Вера и его муж Нерсес приобрели по месту их работы на Кубани и прислали для Вали «курсовку» в санаторий Ривьера в Сочи на июнь 1963 года. Но Валя категорически отказывалась от неё, доказывая, что она не такая больная, чтобы оставлять детей на мужа, а самой ездить в санаторий. Хватит, мол, сколько он оставался с ними один. Но мне с большим трудом удалось её убедить, что это необходимо и в моих интересах, что я хочу, чтобы моя жена – мать моих детей была здорова… и она согласилась, «чтобы не обидеть меня». Я отвёз её в Сочи сам, устроил через квартирное бюро на частную квартиру, посмотрел столовую санатория «Ривьера» и только тогда вернулся домой. Чтобы в санатории она не скучала по детям, и не рвалась на выходные дни домой, дважды я отвозил их к ней. А после санатория она меня обрадовала появлением явного признака её выздоровления – критическим отношением к своему состоянию: заявила, что ей, как рекомендовали врачи санатория, с её болезнью надо принимать санаторное лечение три года подряд…
Эту рекомендацию врачей мы выполнили. Больше того, она и после трёх лет подряд поездок съездила в санаторий ещё один раз и освободилась от тех нервных потрясений. Однако, когда она иногда проявляет упрямство в выполнении моих рекомендаций по сохранению её здоровья, я ей вновь напоминаю этот случай. И пытаюсь вновь ей объяснить, что нервные заболевания таковы, что больной сам не в состоянии оценить своё состояние, ибо больны те нервные центры, которые и должны дать больному сигнал – чувство их болезненного состояния, а они, будучи сами больными, не в состоянии сами себе это сделать…
Только много лет спустя, Валя призналась, что причиной её болезни тогда была не простуда, а нервный стресс, и рассказала, как это произошло.
Валя работала в вечерней школе. Однажды, неожиданно для преподавателей, проходя мимо школы, туда зашёл заведующий ГОРОНО Курашов, а когда после короткой его беседы с преподавателями зазвучал звонок на урок, он подошёл к расписанию и сказал, что он хочет прослушать этот урок, не назвав его...
- Валентина Андреевна! (Валю называли так вместо Амбарцумовна!) – Сказала завуч школы Богатенкова Мелла Иосифовна, когда Валя уже выходила из учительской. – К вам на урок идёт Владимир Фёдорович…
Валя сначала растерялась – ведь Курашов по специальности географ, и как он оценит её урок? Но через мгновение взяла себя в руки, остановилась, дождалась его и они вместе с неожиданно появившимся высоким гостем пошли в класс. Курашов там сел за последнюю парту и в течение всего урока, молча, делал себе записи. А после урока в учительской при всех учителей заявил, что преподаватель географии Язычьян Валентина Амбарцумовна провела урок на высоком, даже институтском уровне. Вскоре на одной из планёрок в ГОРОНО он, видимо, это привёл как пример проведения урока по географии. Такая оценка проведённого Валей урока стала известна многим учителям города, в том числе и географу второй школы, которая считалась в городе одной из лучших преподавателей географии. Она была высокого роста, симпатичная с большим мнением о себе, и вдруг такая высокая оценка начальника уроку какой-то пигалицы из вечерней школы, как она, якобы назвала Валю, задела её самолюбие. Действительно, Валя небольшого роста – как цыплёнок рядом с той учительницей, стеснительная. То ли по календарному плану, то ли по закулисной инициативе той же учительницы была создана комиссия по проверке работы вечерней школы, и в ту комиссию вошла та же учительница в качестве её председателя.
По словам Вали, при Курашове урок провела без специальной подготовки, не ожидая прихода его на урок, то теперь, зная, что будет комиссия, готовилась к уроку тщательно. На урок Вали пришла та учительница сама без других членов комиссии. Со слов Вали, она провела урок на том же уровне, как и при Курашове, но та в конце первого урока в учительской заявила, что «урок проведён на очень низком уровне». Это Валю удивило, но по своему нерешительному и стеснительному характеру промолчала. Та пошла и на второй урок, после чего заявила: «это немного лучше». Только третьему уроку та дала оценку удовлетворительную, и лишь четвёртый урок оценила положительно.
Валю возмутила явно несправедливая оценка её уроков, но ничего в свою защиту не сказала, а вскоре состоялся разбор результатов проверки комиссии, и туда пригласили и Валю.
- Как это, товарищ Язычьян? – С удивлением спросил Валю Курашов. – Когда я был на вашем уроке не по плану, вы провели его на высшем уровне, и вдруг такой провал то время, когда вы знали, что будет комиссия?..
Зная причину таких низких оценок своим урокам, Валя глубоко обиделась. Ведь она – учительница от природы. Она в семейной беседе не раз рассказывала, как в первые годы учёбы в школе сама дома мастерила куклы из тряпок и глины и, рассаживая их в «классе давала им уроки. Строго контролировала их послушность, поведение, качество выполнения заданий, ставя отличников и послушных в пример отстающим и шаловливым…». Поэтому после школы без всякого колебания пошла в учительский институт. За время работы учителем, а недавно в короткий период времени – вынужденно и воспитательницей в садике, о чём рассказано выше, ни разу не получала от проверяющих даже замечаний. А в период её работы в городе Омске, куда была направлена по распределению после института, ей предлагали вступить в партию и планировали её в директоры школы, но это не случилось лишь потому, что, будучи в отпуске, вышла замуж и туда не вернулась…
Услышав несправедливую оценку своим урокам и вынужденно вспоминая всё своё прошлое, она от обиды даже не поняла, я думаю, намёка начальника на то, чтобы сама она сказала в свою защиту, хоть слово. Но она, лишь зашмыгав носом, молча достала носовой платок из сумки и, вытирая слёзы, тихо ушла… и… попала в больницу, о финале, которого читатель знает…
Я с первых дней нашей совместной жизни знал, что моя жена с комплексом, и старался как-то приучить её самозащите. И иногда она проявляла настойчивость в защите справедливости, но она это делала больше тогда, когда дело касалось других, а когда касалось своих интересов – лишь иногда. Но и это я считал успехом. Однако не знал в то время, что она оставалась настолько беззащитной…
Жаль, что Валя рассказала мне обо всём этом лишь спустя много, много лет, когда я уже работал не в городе, а судовым врачом...
К сожалению, моя жена, при всех её высоких достоинствах, и в настоящее время иногда проявляет признаки закомплексованности, излишней скромности, и беззащитности и мне самому приходится её постоянно оберегать и защищать…
Тем не менее, она, благодаря своим высоким человеческим качествам и врождённым, не боюсь переоценки, педагогическим данным, стала любимицей моих родителей, сестры и братьев, их детей и других моих родственников. А некоторые из племянников и племянниц в разный период времени жили у нас как члены нашей семьи. Старший сын брата Михаила – Агоп и средняя дочь сестры Вартуш – Арзук (Зоя) в течение нескольких лет, живя у нас, учились и затем работали. Агоп и в настоящее время, в пенсионном возрасте называет её своей второй мамой. Младшая дочь сестры – Цахик, живя некоторое время у нас, родила своего старшего сына Артура.

ПРОЧИТАВ КНИГУ АВИАКОНСТУКТОРА А.С. ЯКОВЛЕВА залпом, я обратил внимание на его слова: «Талант – не дар божий, при котором можно без глубоких знаний, опыта, труда творить. Талант – пустой звук, если человек не работает. Талант – это труд, труд и еще раз труд. И терпение. Потому что не все идеи тут же претворяются в жизнь».
С удовольствием их записал в свой блокнот, так как многие, даже с учёным званием, иного мнения, а я высказываю и до хрипоты доказываю, что природный дар без труда, причём, труда кропотливого – ничего… Теперь я более уверен в правоте моей аргументации правильности своих суждений.
26.05.1963-го года.

ЧУЖИЕ ДЕНЬГИ В КАРМАНЕ
Зарок, данный себе ещё в студенческие годы: никаких преподношений от больных не принимать и строго соблюдать клятву Гиппократа, я выполнял строго, какую бы функцию не выполнял и на какой бы должности не работал: лечебной, административной и общественной. Но, начиная от первых лет моей врачебной деятельности, мои пациенты и их родственники или подконтрольные мне по должности лица, зная моё такое пренебрежительное отношение к преподношениям, иногда умудрялись всякими способами подкинуть мне тайком от меня те или другие ценности. О некоторых из них в прежних моих книгах мной написано…
Подобные ситуации повторились не раз и в Туапсе.
В первые месяцы работы в Туапсе после приёма больных в поликлинике, обслуживая вызов амбулаторных больных на дом, или на выезде по скорой помощи в период дежурства на станции скорой помощи я в своих карманах обнаруживал различной стоимости купюры денег. Я, как правило, их обнаруживал до ухода пациентов из кабинета или ещё в квартире больного на вызове. В каждом случае, когда деньги обнаруживал в присутствии больных, их возвращал хозяевам, вежливо предупреждая, чтобы впредь они этого не делали.
Через третьих и четвертых лиц узнавал, что люди это делают потому, что «если не оплатить врачу в этот раз, то в следующий он не будет так же внимателен, как на этот раз». Приходилось даже слышать, что, если доктору не платить, лечение не поможет. Однако беспроволочная связь в народе работает быстро и устойчиво. Со временем, убедившись в том, что степень моей внимательности к ним не меняется и не связана с их оплатами, в своих карманах я ничего не обнаруживал... Не знаю, отразилось ли это на отношении больных к другим врачам, но я перед тем, как уходить от больного, проверял свои карманы, чтобы там не оказалось ничего лишнего...
Примерно то же самое происходило с родственниками и знакомыми из окружающих сёл. Они знали о моём отношении к пациентам по памяти периода моей работы в бывшем Армянском районе ещё до моего призыва в армию.
Но теперь, оплачивая частную квартиру при дороговизне продуктов и с рождением третьего ребёнка, расходы семьи значительно выросли. Но я от своих традиций не отходил. Поэтому, «живя на одной зарплате», как иронически говорили юмористы о честных людях, кроме основной должности заведующего отделом СЭС и совместительств, я делал заготовки на зиму картофеля, овощей и других продуктов, таская их на себе, чтобы не оплачивать транспорт и не покупать их дороже в зимнее время…
А родственники и знакомые из сёл бывшего Армянского района, и теперь, привозя иногда сельскохозяйственные продукты для реализации на рынке, приходили заодно и ко мне домой как к родственнику или как к знакомому врачу, и иногда оставались у нас на ночь. Ясно, что мы их кормили за счет купленных на рынке, возможно у них же, продуктов. Я уже готов был, как и раньше, не принимать у них продукты как преподношения, а купить хотя бы немного дешевле, хоть на долю угощения их же, когда они гостят у нас. Но они, зная, по старой памяти, что я категорически отказываюсь от презентов за услуги, а иногда и ругаю за это, ничего с собой к нам не приносили. Больше того, когда я им выписывал лекарства (а тогда многие лекарства были дефицитными), они, предполагая, что я им выписал хорошее, т.е., дефицитное лекарство, просили меня доставать их в аптеке по знакомству. Разумеется, в аптеке мне такие лекарства отпускали, но не бесплатно, а покупал я их за свои деньги. А родственники и знакомые, получая их из моих рук, не только, иногда не плотили, а по своему уровню культуры даже забывали благодарить…
Я, уважаемый читатель, об этом рассказываю не в порядке жалобы на судьбу и, боже упаси – на моих знакомых и родственников, а как признание в том, как я реально поступал. А делал ли я правильно или нет, судить вам. Только уточню, что многие мои друзья и родственников меня в этом не поддерживали, доказывая, что «Если дают, надо брать…»

СКРЫТНАЯ ПОДАЧКА
Однажды принимал новый танкер, который после приемки на судоверфи шел в первый рейс. На нём судовым врачом была молодая женщина, которая делала свой первый рейс и не знала ещё, как вести судовую службу и документацию. По поддержанию порядка на том судне у меня к ней и к руководству судна серьёзных претензий не было. Я подробно рассказал коллеге, какую надо медицинскую документацию завести, как вести медицинское наблюдение за состоянием здоровья экипажа, и как осуществлять санитарный контроль на судне.
Она не только внимательно слушала, но и делала себе записи, а на следующий день зашла в СКО и показала мне аккуратно оформленную судовую медицинскую документацию. Я её похвалил и сделал отметку на документах на право выхода в море. За внимание и помощь она поблагодарила и, попрощавшись, ушла. Я её проводил до двери кабинета, вернулся к своему рабочему столу, закрыл журнал учета принятых судов и... ой, ужас!.. Под журналом лежала коричнево-зелёная 25-рублевая купюра. Схватив её, я помчался вдогонку доктора, чтобы вернуть ей подачку с намерением постыдить её, но уже нигде в близости её не было видно... и я вернулся в свой кабинет, держа в руках купюру. Следом за мной зашел ко мне в кабинет председатель профкома Кривопустов Михаил Петрович и стал набирать воду из крана в стакан. По тем временам 25 рублей при нашей зарплате были немалые деньги. Поэтому я считал это недопустимым явлением и позором для себя, и обратился к коллеге.
- Что будем делать? – протянул я ему купюру, когда он выпил воду.
- А что такое? – удивленно и, как обычно, серьезно спросил он.
- Мне дали взятку… – не менее серьезно ответил я и рассказал о моем подозрении, кто мог это сделать.
- Вложим в общественный фонд на праздники! – сказал он, как я понял, шутя.
- Тогда пойдем к главному! – предложил я.
Мы все знали, что у нашего главного Эдуарда Павловича особый характер: то слишком серьёзный, то с юмором и подшучиванием.
Когда мы зашли к нему, и я изложил ситуацию, он принял индюшиную позу.
- Придется этот вопиющий факт обсудить на открытом партийном собрании, – сказал он в серьезном напускном тоне гортанным голосом. – Секретарь первичной партийной организации берёт взятки. Хорошая тема для обсуждения на собрании, правда? – и тут же ехидно хихикнул.
Он любил иногда в шутку устраивать «разоблачительные» сцены на пустом месте, когда кто-либо попадал в неловкое положение. Зная его такой характер, я всегда пытался ему показать, что шутить и «разоблачать» умеет не только он…
- Если так? Я скажу, что пошутил для проверки вашей реакции, – отпарировал я. – У вас нет свидетелей, вы клевещете на меня.
- А Михаил Петрович?.. Не свидетель?..
- А его не было на месте!.. Его тоже хотел проверить и пошутил… – продолжил я своё «алиби»
- А ваше чистосердечное признание при нас обоих?..
- Я проверял ваше отношение к вопросу мздоимства, и, за одно, лояльность к секретарю партийной организации. – Перешёл я тоже на шутливо-серьезный тон. – Нет, серьезно. Что с ними делать? – Я протянул главному шуршащую купюру.
- Купите детям конфеты и подарки, а на оставшуюся сумму выпейте с Михаилом Петровичем по рюмке коньяка и всё. – Уже серьезно, но с улыбкой сказал Эдуард Павлович, прейдя на обычный серьёзный тон.
- Нет! – сказал я. – Сделаем так, как сказал Михаил Петрович. Оставим их на общественный фонд для проведения культмассовых мероприятий.
- Это – дельный разговор! – главный опять перешёл на шутливый тон.
На очередном празднике, которые мы всегда отмечали коллективно, по «требованию» главного я отчитался, сколько и куда расходовал из той купюры…

ИЗ РАЗБОРА ЖАЛОБ
Я не был работником городского и районного масштаба, но многие горожане и селяне из района меня знали в лицо и мой рабочий телефон как внештатного инструктора и заместителя председателя внештатного отдела горкома КПСС. И они с жалобами на медицинских работников обращались ко мне иногда устно при случайной встрече, иногда приходили ко мне на работу или звонили по телефону на место основной или дополнительной работы, узнавая каким-то образом дни моего дежурства и работы в поликлинике или на станции скорой помощи. У меня был блокнот, в который я записывал эти обращения, и, разобравшись, информировал авторов любым доступным способом. Особо характерные случаи использовал на планёрках, собраниях, совещаниях конференциях медработников как конкретные факты нарушения дисциплины и медицинской этики.
Вниманию читателя предлагаю некоторые из них.

«ВСУНУЛА БОТКИНА»
Однажды, как только после окончания рабочего дня по основной должности заведующего СКО заступил на ночное дежурство, около 17-ти часов позвонила женщина, и заявила, что только что была у них в доме № 17 по улице Гагарина педиатр по вызову к больному ребенку. Ребенка, мол, она посмотрела бегло и ушла, не сказав матерям из соседских квартир, чем болеет ребенок. Своё беспокойство женщина объяснила тем, что дом многоквартирный, дети играют во дворе вместе и им не безразлично, чем болеет соседский ребенок, с которым находились в контакте и их дети. Я знал, что в городе в то время была вспышка капельных и кишечных инфекционных заболеваний.
Я попросил назвать фамилию врача, но женщина сообщила, что фамилию её не знает, но знает, что она работает в детской консультации портовой поликлиники. Я уточнил фамилию и адрес звонившей и попросил её позвонить мне через полчаса, а сам позвонил в детскую консультацию. Тогда детская консультация, как сейчас располагалась на улице Полетаева и работала до 20 часов.
Уточнив в регистратуре, что интересующий меня вызов выполняла педиатр Хворист, попросил передать ей, чтобы она, как только освободится, срочно позвонила мне. Одновременно уточнил у регистратора имя и отчество врача, ибо я их запамятовал.
Только я положил трубку, зазвонил телефон…
- Я вас слушаю, доктор. – Услышал я в трубке. Видимо регистратор ей сказала, кто звонит, но она тоже забыла моё имя и отчество.
- Доктор Хворист? – уточнил я, кто у телефона.
- Да, я. Что вы хотели?
Я назвал её по имени и отчеству и спросил, она ли обслужила недавно вызов к ребенку Саше Быкову по адресу улица Гагарина, 17?
- Да, я. А в чём дело? – спросила она в дерзком тоне непонимания, зачем её отрывают от работы. – Почему вы об этом меня спрашиваете?
- Уважаемая коллега! Что с ребёнком? Какой диагноз у него вы установили? – мягко спросил я, не обратив внимания на жесткий недовольный тон её ответа.
- Я не помню. На вызове я обслужила многих детей. Откуда я помню, у кого какой диагноз я выставила?..
- Посмотрите, пожалуйста, амбулаторную карточку ребёнка и уточните…
- В амбулаторную карточку я пока записей не сделала…
- То есть, как записей в амбулаторной карте не сделали? Вы что, коллега, вызов обслужили, а в амбулаторную карту ребёнка записей не сделали?
- Конечно, нет. Карточки вообще я с собой на вызовы не беру. Бывает до 10-15 вызовов. Что? Столько карт я должна с собой таскать и там их заполнять? Когда я успею вызова обслужить?
Трудно было оценить, что больше меня возмутило или удивило: безразличие коллеги или сама постановка технологии обслуживания вызовов к больным на дом, особенно – детей без амбулаторной карты, хотя я понимал трудность соблюдения на вызовах всех формальностей, но, тем не менее, спросил…
- А как вы теперь вспомните состояние каждого ребенка, симптомы их заболеваний? Уверены, что не перепутаете, у какого ребенка, какие были симптомы, какой диагноз кому вы установили и какое назначение сделали?
- А какое это имеет значение? Что, собственно, доктор, вы хотите от меня? – Уже с тоном прямого возмущения за отрыв её от «напряженной работы» спросила она меня.
Читатель должен представить, какое усилие мне пришлось употребить, чтобы не оборвать коллегу в ответ на её грубый тон за её глупые, не только с врачебной точки зрения, но и с точки зрения разумного человека…
- Доктор! – Я перешёл на официальный тон, даже не называя её по имени и отчеству. – Вам придётся сейчас же вернуться к тому ребёнку, уточнить диагноз, информировать о нём родителей других детей данного дома и о выполнении сообщить мне, если не хотите большего скандала и больших неприятностей для себя. Жду вашего звонка через час.
- Я уже машину отпустила. – Пыталась педиатр (язык у меня не поворачивался назвать её так) отговориться от исполнения предложения.
- Это – ваши проблемы! – Строго предупредил я и добавил, - данный дом на расстоянии не более 300 метров от детской консультации, на это машина не требуется. – Повесил трубку, не желая далее слушать её глупые оправдания.
Прошло около 40 минут, как зазвонил телефон, и я поднял трубку...
- Доктор! – Услышал я торжествующий голос того доктора в трубке. – Им не нравился ОРЗ? Я им «всунула Боткина»!!!
Меня поразила не столько медицинская безграмотность коллеги, если её можно было после таких суждений называть так, сколько сомнение в её морально-психической полноценности. Моему возмущению не было предела, но я с трудом себя сдержал от грубости...
- Товарищ Хворист! – У меня уже язык не поворачивался её называть коллегой или по имени и отчеству. – Я не знаю, что, кому и куда вы всунули, но вам придется написать объяснение и представить завтра главным врачам больницы и СЭС. Надеюсь, родителям ребенка и соседям хоть рассказали, какие меры надо им предпринять и соблюдать?
- Они и сами знают, но я им рассказала. Ребенку дала направление в инфекционное отделение горбольницы.
От беспокоившейся женщины повторного звонка долго не было. От СКО до дома по улице Гагарина, 17 было менее 200 метров, и я, не доверяя информации педиатра, уточнив у диспетчеров отсутствие судов на подходе, пошёл в тот дом. Посмотрел ребёнка, у которого была явная желтушность склер и кожи, что, при наличии частых случаев инфекционного гепатита в городе, не вызывало сомнений в том, что у ребенка «Болезнь Боткина». Женщины со всего дома, увидев меня, собрались во дворе. Я подробно рассказал им, какие меры надо предпринять для предупреждения заражения остальных детей дома и, учитывая относительно легкое течение заболевания у больного ребёнка, предложил его изолировать дома, уложить в постель, пообещав утром прислать машину для его госпитализации.
Утром, когда на планерке я рассказал коллегам наш диалог с Хворист, доктора наши хохотали до слез, и, успокоившись, некоторые стали репликой вспоминать другие её «фокусы»…

ДИАГНОЗ НА РАССТОЯНИИ
У нас в поликлинике портовой больницы работал участковым терапевтом врач Старищев. Ему было около полста лет, но выглядел гораздо старше. Страдал он спондилоартрозом и ходил в полусогнутом состоянии, седовласый, сухопарый, молчаливый, малоконтактный, как с коллегами, так и с больными. Я удивлялся, как он собирает у больных анамнез, без чего трудно устанавливать правильный диагноз.
Обычно больные стараются попасть на прием к пожилым врачам, считая их более опытными, но в данном случае даже больные из его участка и его возраста старались обращаться к другим, даже молодым, малоопытным терапевтам. Но, если поступали в поликлинику вызовы надом к больным с его участка, то к ним ездил он сам, ибо существовал такой порядок: вызовы из своего участка каждый врач обслуживал сам. Причем, транспорт предоставлялся только для обслуживания вызовов на дом из дальних от поликлиники адресов. А к больным из ближних домов врачи ходили пешком или на городском транспорте по своему усмотрению. А Старищев и те и другие вызова обслуживал, как правило, не пользуясь машиной поликлиники. Во-первых, он не любил ездить на них, а, во-вторых, у него и вызовов бывало мало.
Однажды поступила мне жалоба от пожилой женщины Гоманковой, живущей рядом с домом, где мы с семьёй жили на квартире. Утром, когда я проходил по пути на работу мимо её дома, она сказала, что у них вчера по вызову надом был врач Старищев, что он, даже не переступив за порог, лишь спросил у её дочери, что её беспокоит, сделал назначение и ушёл. А сегодня ей, несмотря на выполнение назначения, хуже, хотела бы повторно вызвать врача на дом, но боится, что опять придет тот же врач, а ему она не доверяет. Я успокоил соседку, пообещав разобраться и, если сегодня другой врач не придет, вечером по пути домой зайти и самому посмотреть больную.
Поликлиника находилась рядом с СЭС, где я работал, и, уточнив, что Старищев на приёме с утра, улучив момент, решил пройти туда и побеседовать с ним прежде, чем обратиться к руководству поликлиники.
В регистратуре амбулаторной карты обслуженной на дому больной на месте не оказалось, регистратор сообщила, что они карту вместе с вызовом вручают врачу. Я пришел к кабинету, где доктор вёл приём. Извинился перед больными, сидевшими у двери в ожидании приема, за то, что захожу к доктору и прерываю приём, зашёл в кабинет. Поздоровался безадресно словами и кивком головы и сел на смотровую кушетку, сделав медсестре знак, чтобы не беспокоилась. Больная, видимо уже осмотренная врачом, молча сидела на стуле у стола врача спиной ко мне. Доктор, не обращая на меня внимания и, не отвечая на моё приветствие, продолжал что-то писать в амбулаторной карте. Вскоре, взяв рецепты и, поблагодарив врача, больная поклонилась доктору, мне и медсестре, и ушла.
- Талон, карточка?.. – обратился доктор ко мне, не отвечая и теперь на моё повторное приветствие, не вставая со стула и не предлагая мне пересесть на стул, предназначенный для пациента, хотя мы друг друга хорошо знали давно.
- Я не на прием, – уточнил я, извинившись ещё раз за приостановку приёма, и спросил, был ли он вчера по вызову надом по улице Урицкого, 9 у больной Гоманковой?
- Помню, был, – ответил доктор, не отрывая своего взгляда от бумаг на столе.
- Какой диагноз выставили больной, помните?
- Конечно, помню. ОРЗ. – Уверенно заявил доктор, опять не глядя на меня. – Сейчас эпидемия гриппа в городе…
- Коллега! Если в городе эпидемия гриппа, то на каком основании поставили больной диагноз ОРЗ?
- Не все же сразу заболевают гриппом? – самоуверенно отпарировал он мой вопрос.
- Амбулаторная карта больной у вас? Можно посмотреть?
Медсестра вытащила из лоточка амбулаторную карту и протянула мне. В ней за вчерашний день записи не оказалось.
- Коллега! – стараясь смягчить наш разговор, учитывая его возраст, обратился я к доктору. – Почему в амбулаторной карте нет записи о вашем посещении больной на дому за вчерашний день?
- Я предложил больной послезавтра, то есть, теперь – завтра придти на прием или, если лучше не будет, сделать повторный вызов. Тогда и сделаю запись, – уверенный в своей правоте ответил доктор.
- А вы запомните, какие симптомы болезни были у больной вчера?
- Симптомы ОРЗ стандартные! – наконец, доктор поднял взгляд на меня.
- Коллега! Почему же вы не только не осмотрели больную, а, по словам её матери, даже к ней в комнату не вошли, а говорите, что у больной ОРЗ. Как же вы установили диагноз ОРЗ?
- Сейчас в городе вспышка ОРЗ. Это же капельная инфекция. Если я к каждому больному буду заходить в комнату и смотреть его близко, то сам заболею. – Продолжал доктор аргументацию «обоснованности» своих действий.
Я убедился, что дальнейшая беседа с доктором бесполезна. Извинившись за отрыв его от работы, вышел.
Пошёл к главному врачу больницы Гутнеру Виктору Наумовичу и ему передал наш комичный разговор с доктором. Оказалось, что для него это не было новостью. Он сказал: «Заменить его некем, да и жалко его. Куда он денется, если его уволить?»
Я, всё же, попросил главного направить к больной другого врача.
Когда я после работы возвращался домой мать больной, пожилая женщина ждала меня, сидя на скамейке перед домом. Увидев меня, она встала...
- Спасибо, доктор! – сказала она и сообщила, что недавно была другой участковый врач. – Она подробно осмотрела дочку и сказала, что у неё какая-то нехорошая ангина и на завтра дала направление в больницу, а на сегодня сделала назначение.
Меня потянуло посмотреть, что за «нехорошая ангина», но, учитывая, что мать больной не предлагала мне сделать это, и с учетом врачебной этики, я не проявил инициативу. А на следующий день в больнице уточнил, что у неё оказалась «фолликулярная ангина с образованием лакун с гнойными пробками».
По моему предложению этот случай был обсужден на очередной врачебной конференции больницы, на которой врачи осудили доктора Старищева только за его халатное отношение к своим обязанностям, не затрагивая упущения руководства поликлиники.
Я принимал участие в этой конференции и как ведущий хирургический прием в поликлинике и как секретарь объединенной партийной организации СЭС и больницы. Выступил одним из последних, и не согласился с таким односторонним подходом к обсуждению данного вопроса.
- Случаи халатного отношения к своим обязанностям имеют место не только у доктора Старищева, – сказал я. – А разве у других коллег нет упущений в работе такого и другого характера? – Среди части докторов появилось оживление в ожидании того, не назову ли я кого-либо из них, а я продолжил. – Эти случаи связаны с тем, что заведующая поликлиникой не выполняет одну из своих прямых основных обязанностей. Она должна систематически контролировать выполнение врачами вызовов надом путем просмотра амбулаторных карт больных, к которым был вызов накануне. Если бы она эту обязанность выполняла, то врачи бы, чувствуя ответственность, записи в амбулаторных картах делали бы при осмотре больного или, хотя бы, после осмотра его, или сразу после выполнения вызова, и записи были бы реальными.
- Я проверяю журнал регистрации вызовов надом, и там везде есть отметка и роспись врача, выполнившего вызов и моя роспись о проверке! – попыталась заведующая оправдываться репликой с места.
- Вы, коллега, не поняли суть моего замечания. – Отпарировал я реплику. – Вы проверяете выполнение вызова, а не его качество, которое можно проверять лишь, осмотрев амбулаторную карту обслуженного больного на дому, а ваша роспись в журнале вызовов – это формальная перестраховка себя, будто вы проверяете работу своих подчинённых. – Объяснил я, и продолжил. – Разве нет и других случаев, когда больные ждут приема под дверью кабинета, а врачи или медсестры в это время занимаются разговорами, делятся впечатлениями о виденном или купленном предмете, или занимаясь примеркой купленного и прочими не служебными делами. Думаете, народ это не видит? Он всё это видит и возмущается, возмущается и тем, что руководство поликлиники проходит мимо этих явлений, а иногда само принимает в них участие. Кстати недавний факт халатного отношения к диагностике инфекционного заболевания педиатром Хворист разве рассмотрен на вашей врачебной конференции или планерке? Нет, не разобран. Так, что именинником сегодня является доктор Старищев, лишь потому, что не обсужден тот случай. Наведение порядка и укрепление дисциплины надо руководству поликлиники начинать с себя...
Я не помню, кто в то время был заведующий поликлиникой, но помню, что была женщина. Она, покраснев до пунцово красной окраски щёк, больше не стала произносить реплик, лишь пристально смотрела на меня с бегающими глазами в ожидании, возможно, слышать ещё что-то в свой адрес, а остальные врачи тоже промолчали, видимо, тоже боясь огласки новых фактов, относящихся к их деятельности...
В заключение этого рассказа к сведению читателя, подчёркиваю, что я привёл эти примеры как исключительные случаи, а не, как правило. Именно, благодаря тому, что основной состав коллектива относился к выполнению своих обязанностей с чувством ответственности, и не проходили мимо любого факта нарушения порядка и дисциплины. И благодаря этому, как в настоящее время, когда наша больница называется клиническим комплексом федерального подчинения, так и тогда наша портовая больница и её коллектив пользовались в городе и районе, да и за их пределами высоким авторитетом…

ВРАЧ ОТ ПРИРОДЫ
Исходя из предыдущих рассказов, у читателя может создаться впечатление, что я в работе моих коллег замечал только недостатки и просчёты, и на совещаниях только о них и говорил, и писал в своих статьях в прессе. Хотя так и должно быть в деятельности лица, занимающего должность контроля административного или общественного характера. Но нет, уважаемый читатель. С первых дней моей работы в городе Туапсе я убедился в том, что здесь медицинские работники от врачей до санитарок медицинских учреждений всех ведомств, отличаются особо заботливым и внимательным отношением друг к другу и к своим подопечным – к больным и к населению вообще. Я своим невысказанным чувством это относил и за счёт того, что основной тон человеческих взаимоотношений населения города связан с тем, он небольшой компактный промышленный город, где все люди друг друга, в основном, знают, и основная часть из них недавно пережили тяготы прифронтового города. И я в своих выступлениях на собраниях, конференциях и статьях в прессе наряду с положительными их делами отмечал и недостатки в работе некоторых из них лишь для того, чтобы мы у населения пользовались ещё большим уважением. И с этой же целью писал и говорил также и о передовых работниках как пример…
Предлагаю вниманию читателей, одну из моих статьей об одной из передовых врачей города – гинекологе Кузнецовой Лидии Михайловне, напечатанной в марте 1961 года в местной газете: «Ленинский путь» под заголовком: «Из жизни спасателя жизни». Содержание статьи привожу без дополнений и изменений.
«Это происходило в одной из районных больниц на Сахалине в начале пятидесятых годов. Рабочий день давно кончился. А гинеколог больницы Лидия Михайловна только что заполнила «историю болезни» неожиданно поступившей в конце рабочего дня больной. Ноги от усталости, будто обвешаны свинцом, и клонит её ко сну. Надо торопиться домой. Ведь сегодня возвращается из командировки муж. Но Лидия Михайловна и сегодня решила не нарушать выработанную годами традицию. Она, не снимая халат, села на потёртый и требующий замены диван старинного фасона и перед уходом домой ещё раз обдумывала, всё ли сделано за день... Но её мысли прервали давно ей знакомые осторожные шаги у дверей ординаторской. Почти неслышно открылась дверь, и… вошел в комнату главный врач больницы.
- Хорошо, что вы еще не ушли, Лидия Михайловна! Пришлось бы за вами послать санитарку...
- Что случилось? – Лидия Михайловна тревожно встала, готовая к действию.
- Вы, Лидия Михайловна, уже больше года на Сахалине, и не раз летали на периферию. Но сегодня летать рискованно: и погода не совсем благоприятная, и лететь дальше обычного, поэтому я не настаиваю, хотя самолет поведет испытанный летчик санитарной авиации – Николай Петрович. Вы его знаете…
Лидия Михайловна из длительной совместной работы знала, что, когда вызов не срочный и больному не грозит смертельная опасность, главный врач сначала интересовался о том, всё ли в порядке дома, не устала ли за день, какое у неё самочувствие. Из редких откровений главного врача ей было известно, что каждый раз, когда он давал своим подчиненным распоряжения сверх положенной нормы, думал, не черствеет ли в нем чувство человечности к своим подчиненным. А у него в подчинении было всего 8 врачей вместо 15-ти, положенных по штатному расписанию, и им приходилось обслуживать 200 больных в стационаре, обеспечивать прием амбулаторных больных, помощь на дому и консультации на периферии района. Поэтому главный врач почти никогда не распоряжался своими подчиненными, а просил их о выполнении той или другой сверхнормативной работы.
И сейчас, после краткого объяснения обстановки, главный врач не приказывал, а просил Лидию Михайловну, оставляя ей право согласиться или отказаться от этого очень рискованного полета.
Перед глазами Лидии Михайловны предстала страдающая в ожидании её помощи женщина, у неё исчезла усталость, и теперь она ни о чем другом, кроме той воображаемой в страданиях женщины думать не могла.
Только тогда, когда двукрылый легендарный «кукурузник», поднявшись с примитивного аэродрома, пролетал над портом Александровск-Сахалинский, Лидия Михайловна, заметив заходящее в порт сухогрузное судно, вспомнила о радиограмме мужа...
- Состоится очередной серьёзный семейный разговор, – заколотилось сердце Лидии Михайловны, представив состояние мужа, когда сегодня он придет домой, и не обнаружит её дома, а, позвонив в больницу, узнает, что она улетела в район, а когда вернется, сказать не могут, – и конечно, он обидится. И, безусловно, он прав. Приехал он на два дня, а я вернусь только завтра... Когда у нас всё это наладится? Надо ему переходить на другую службу. Захочет ли? Хотя... Почему именно ему?.. Но нет... оставить свою специальность я не могу.
Её размышления прервала качка самолета очередным порывом ветра. Но самолет, тем не менее, уверенно летел на север. А у Лидии Михайловны мысли возвращались то к возможной обиде мужа, то к той, ожидающей её помощи женщине... Чем больше временами сгущался снегопад и усиливался ветер, тем больше Лидия Михайловна опасалась, что пилот решит вернуться... А как тогда та женщина?.. Она готова была подбодрить, требовать, настаивать, просить и умолять пилота не делать этого и долететь до Зеленого Гая, во что бы то ни стало, но ей мешали это сделать шум мотора и перегородка между пилотом и её кабиной... Она почувствовала своё бессилие и смирилась с тем, что будет... Вспомнила лето 1946 года, когда выпускники медицинского института, провожая друг друга, высказывали подбадривающие пожелания, обещали обмениваться новыми адресами и стараться помочь друг другу в любую минуту, чем смогут, когда появится такая необходимость...
Но кто может помочь Лидии Михайловне в данной ситуации? Чья помощь поспеет?.. Пытаясь отвлечься, она смотрела в иллюминатор и считала покрытые снегом сопки равнины. Ей хотелось, чтобы самолет шёл быстрее, и старалась вести счёт показывающихся впереди сопок вовремя и ускорить их приближение...
Наконец, она вздохнула, увидев знакомые строения шахтерского поселка и вездесущая «Двукрылка» пошла на снижение и, коснувшись очищенного снежного поля, покачнувшись несколько раз, замолкла.
- Не замерзли, доктор? – Спросил Николай Петрович, открыв дверцу и помогая встать Лидии Михайловне на сходню с самолета. – Всё ничего, если не напрасно приехали, - не дождавшись ответа, продолжал он.
Действительно бывали случаи, когда вызывали специалиста не по поводу серьезного заболевания, бывало и так, когда врач приезжал уже к роковому исходу. И после слов сомнения пилота, Лидия Михайловна больше всего встревожилась за возможный последний вариант в данном случае. Старалась она от себя отгонять дурные мысли, считая свои шаги в валенках под хруст, который отдавался от запорошенной снегом тропки, пока они вместе с встречающими доктора коллегами шли к сельской больнице недалеко от «аэропорта»...
На этот раз прилетели не напрасно… и вовремя, по поводу действительно серьезного заболевания и тяжелого состояния больной, требующего помощи высоко квалифицированного специалиста. Операция закончилась поздно. Обратно лететь ночью было рискованно, и пилот не хотел идти на это без необходимости. К тому же Лидия Михайловна пожелала на некоторое время после операции понаблюдать за состоянием больной.
На следующий день утром Лидию Михайловну и пилота на посадочной площадке провожали руководство шахты, поселка, участковой больнички и родственники больной. Лидия Михайловна, обычно не многословная, а по пути сюда – озабоченная тем, успеет ли во время быть у больной, теперь шла среди провожающих с приподнятым настроением с чувством исполненного долга, отвечая наспех на вопросы коллег, которых они задавали, вспомнив о них только сейчас…
Только тогда, когда «Двукрылка» поднялась в воздух и взяла курс домой, она вспомнила, что сегодня вечером муж вновь уедет в командировку... И представила, какой будет с ним, уже в который раз… разговор о её переходе на другую работу, и вновь у неё мысли перепутались: почему о переходе на другую работу её, а не – его?..
Уважаемый читатель, видимо уже догадывается, что я рассказал об одном из многочисленных подобных эпизодах из жизни врача-гинеколога портовой больницы Лидии Михайловны Кузнецовой.
Она после окончания медицинского института изъявила желание поехать на работу на Сахалин, где вышла замуж и проработала 6 лет. И после безрезультатной очередной попытки найти компромисс с мужем, она с единственной малолетней дочерью выехала из Сахалина.
- За 6 лет настолько я привыкла к Сахалину, - вспоминает Лидия Михайловна, - что, когда в 1952 году выезжала оттуда по семейным обстоятельствам, как будто рассталась с родными людьми и своей малой Родиной...
Лидия Михайловна в портовой больнице г. Туапсе начала работать в 1952 году. Своим внимательным отношением к больным и здоровым пациенткам она завоевала высокий авторитет и в новом коллективе.
Мне по моему положению по основной работе и по работе на общественных началах не раз приходилось проверять работу Лидии Михайловны. Позже ни раз мы бывали в одной комиссии по проверке работы различных медицинских учреждений города, отдельных служб и специалистов этих учреждений. Мы в этих комиссиях бывали председателями то она, то я, и каждый раз я убеждался в её высокой медицинской грамотности, непоколебимой принципиальности, объективности в оценках установленных фактов, честности и порядочности. В книге отзывов акушерско-гинекологического кабинета поликлиники и больницы в целом в её адрес были одни только благодарности.
Она была депутатом Туапсинского городского совета 6 и 7 созывов. Была заместителем председателя постоянно действующей комиссии горисполкома по социальному обеспечению, председателем производственной комиссии профкома больницы моряков. По её инициативе и при активном её участии были разработаны мероприятия по завоеванию права, включиться в социалистическое соревнование коллектива больницы за звание отличное обслуживание больных, за образцовый санитарный порядок в больнице и на врачебных участках.
Не случайно, что она трижды была избрана депутатом городского совета, и в очередной раз коллективом работников больницы моряков выдвинута кандидатом в депутаты городского совета депутатов трудящихся».
Эта моя статья была напечатана в городской газете «Ленинский путь» в марте 1961 года. Лидия Михайловна была избрана в депутаты и в тот раз. Она после ухода пенсию по возрасту в 1978 году еще почти полтора десятка лет продолжала работать в портовой больнице до ухода на заслуженный отдых в 1991 году, и уехала тогда к дочери в Москву. Но, как она говорит, не могла полностью отрываться от своих коллег и Туапсинцев, и время от времени приезжала в гости, а недавно вернулась вновь на постоянное жительство в Туапсе.
- Хотя у дочери в Москве были все условия для меня, хотя дочь, зять и внуки любят меня, - говорит она, - но я комфортнее себя чувствую здесь, в Туапсе, где мои коллеги и знакомые любят меня. Хотя город благоустраивается и меняется к лучшему, но каждый старый, даже ещё неблагоустроенный его уголок и берег моря напоминают мне о моих трудных, но в любимом труде прожитых здесь годах.
Она и ныне в полном здравии и ежедневно в благоприятную погоду по утрам ходит на море, и с доброжелательной улыбкой бодро отвечает на приветствия своих давнишних пациенток при встрече с ними…
Возраст женщины не принято называть, каждая из них имеет право считать у себя столько лет, на сколько лет она выглядит. Но, с позволения Лидии Михайловны, я сообщаю, что два года назад я поздравил её 85-летием, пожелал ей здоровья, как и прежде оптимизма на многие годы жизни!
2008 год.

КЛЯУЗНИК СО СТАЖЕМ
За всё время моей работы в Туапсе самой крупной и с наиболее серьезными обвинениями врача была жалоба-информация в разные инстанции двух медсестёр хирургического отделения городской больницы «Д» и «О» и заведующего тем же отделением. Они сообщали о преступлениях, якобы совершённых бывшим заведующим тем же отделением Неровновым Владимиром Ивановичем до его отстранения от занимаемой должности.
Это было во второй половине 1963 года, когда только что с должности заведующего горздравотделом на должность главного врача городской больницы был переведён Виктор Наумович Гутнер, первым секретарём Туапсинского ГК КПСС был Швыдков Яков Григорьевич, а инструктором орготдела, курирующим все медицинские учреждения была будущий первый секретарь горкома Самушкова Ксения Владимировна.
Вызвали меня в организационный отдел горкома и вручили мне эти заявления (жалобы) для разбора. Жалобу с резолюцией Швыдкова вручила мне Самушкова. По составу комиссии с несколькими изменениями её состава я почувствовал степень серьёзности вопроса. Но, в то же время, обратил внимание на изменение её состава в верхнем левом углу первой её страницы несколько раз. Председателем комиссии первоначально был назначен член бюро горкома партии Чертков Семён Лазаревич, а потом его фамилия зачёркнута, а вместо неё записана фамилия главного прокурора объединённой прокуратуры города и района Шашлова Виктора Яковлевича, а затем и его фамилия зачёркнута и написана моя фамилия. Фамилии первоначально назначенных членов комиссии: Гутнера и члена ГК КПСС заместителя главного врача больницы порта Бакировой Галины Николаевны, оставлены без изменения.
Ознакомившись кратко с содержанием жалобы, я спросил Самушкову, почему председателем комиссии по разбору такой серьезной жалобы, обоснованно назначив первоначально компетентных и крупных руководителей города, перепоручают мне?
Слегка, как мне показалось, многозначительно улыбнувшись, она сказала, что Семён Лазаревич заболел, а Виктор Яковлевич сказал, что «сильно занят, а по ходу разбора Язычьяну поможет», так что, имейте в виду…
Я подумал, могу ли и чем могу обосновать свой отказ от поручения, но не находя веских причин, дал согласие и вместе с Ксенией Владимировной прошёл в общий отдел горкома, где я расписался в журнале регистрации жалоб о получении документов на нескольких листах и ушёл.
На второй день после получения документов Бакирова заявила, что она заболела, и принимать участие в работе комиссии полноценно не может. Я доложил об этом по телефону в горком, где не стали ещё раз менять состав комиссии, и в итоге в комиссии по разбору таких серьезных жалоб фактически остались мы с Виктором Наумовичем вдвоем.
По материалам разбора, события развивались следующим образом.
Оказалось, что авторы заявления-жалобы писали во многие инстанции. В «Медицинскую газету» и в ЦК КПСС. По поводу письма в газету, после разбора появилась на её страницах разгромная статья. А из ЦК КПСС жалоба пришла в ГК КПСС. В то же время, после появления статьи в «Медицинской газете» бывшим заведующим хирургическим отделением, а теперь уже рядовым хирургом в том же отделении членом партии Неровновым В.И. было написано заявление в горком партии с просьбой, разобраться в клевете в его адрес, и защитить его честь коммуниста. Туда же, видимо узнав о заявлении Неровнова, написал докладную и вновь назначенный заведующим тем же отделением Андреев С.А. «о безобразиях, якобы, творившихся в отделении до назначения его заведующим».
Я сразу обратил внимание на то, что заявления медсестёр и Андреева были напечатаны на одной и той же пишущей машинке на нескольких стандартных печатных листах с обеих сторон листа без интервалов между строк. Листы жалоб были скреплены раздельно: двух медсестер – вместе, а Андреева – отдельно, но с первых строк явно было заметно, что заявление медсестёр написано под диктовку квалифицированного специалиста - хирурга, а возможно вообще не ими, а тем специалистом и дано лишь на подпись им. Действительно, как могли знать эти, пусть даже квалифицированные хирургические медсестры с уровнем своих знаний и компетенции, указывать на такие якобы допущенные ошибки бывшего заведующего хирургическим отделением, на которые и достаточно высоко квалифицированному хирургу не всегда бывает возможным это доказать. А когда я прочитал и заявление Андреева С.А., и детально их сравнил, бросилось в глаза, что оба заявления одного стиля и явно напечатаны на одной и той пишущей машинке. Уже на основании этих фактов у меня возникло подозрение на то, что инициатором и истинным автором заявлений в «медицинскую газету» и в ЦК КПСС был Андреев, а не медсестры. Об этих моих суждениях сказал Виктору Наумовичу. Внимательно и долго просмотрев текст тех заявлений, он полностью согласился со мной.
Но, тем не менее, обвинения были весьма серьезные и при условии их подтверждения, пришлось бы подключить криминалистов и предложить Шашлову возбудить уголовное дело на бывшего заведующего хирургическим отделением центральной городской больницы Неровнова или, если факты не подтвердятся – на авторов заявлений за клевету.
Что значило по степени преступности обвинение врача хотя бы в том, что он удалял у пациентов здоровые органы и брал взятки за операции по поводу, якобы, больных органов? Поэтому требовался сбор неопровержимых данных и их тщательный анализ для подтверждения или опровержения каждого факта, на которые ссылались медсёстры, подписавшие заявление, пусть даже написанное не ими, а кем-то (в данном случае Андреевым) или под его диктовку.
Предстояла громадная работа, поэтому попросился я на прием к первому секретарю Швыдкову и доложил ему о предполагаемом объеме работы и степени серьезности вопроса. По его просьбе начальник КГБ (по-моему) – Дедюхин нам, выделил машину с водителем, который обеспечивал по нашей заявке доставку нас по любому адресу города и района для встречи с людьми, которые фигурировали в жалобе, или выявлялась их причастность к делу в процессе расследования.
Расследование начали с изучения материалов профсоюзного собрания работников отделения, на которое ссылались авторы, а в процессе расследования уточнялись факты, изложенные в этих материалах и в индивидуальных беседах с фигурантами дела.
Изучение материалов указанного профсоюзного собрания выявило вопиющие факты нарушения элементарного порядка его подготовки и проведения. В беседе с должностными лицами они показали, что указанное собрание подготавливалось, и было проведено не по инициативе и не под руководством профгруппы отделения или профкома больницы, а по инициативе и под непосредственным руководством нового заведующего хирургическим отделением Андреева и указанных медсестер. Даже о повестке дня собрания профгруппорг отделения Соколова З.М. узнала, когда открывала собрание. С докладом выступал сам Андреев, а с содокладом – старшая операционная медсестра – одна из авторов жалобы. О содержании доклада, как и содоклада, профгруппорг узнала в процессе их изложения на собрании. Явно было видно, что доклад и содоклад были напечатаны на той же машинке Андреева, на которой были напечатаны и сами жалобы с идентичным стилем изложения и с одинаково тенденциозным содержанием. В прениях выступали многие работники отделения и представители руководства больницы, которые выражали сомнение в правдивости изложенных фактов. Выступала и секретарь первичной партийной организации больницы Чуканова Е.П., которая, вдобавок, осудила Андреева за обвинение коллеги в якобы совершении им преступлений и вредительства без проверки фактов компетентными специалистами.
По содержанию протокола собрания было видно, что в своем заключительном слове Андреев обвинил в «беспринципности» и «беззубости» всех, кто не поддержал трех инициаторов обвинения бывшего заведующего отделением Неровнова.
Хотя на основании детального изучения материалов указанного собрания мы поняли, что основной инициатор и автор жалоб Андреев, что он в своих целях использовал медсестер, обозленных, по какой-то причине, на бывшего заведующего хирургическим отделением и на некоторых других врачей-хирургов, но пока не было понятно, в каких именно целях они это делали. Само содержание протокола собрания служило основанием для выводов, но мы почувствовали высокую коварность автора и его умение создавать смуту и конфликт в корыстных целях чужими руками. Поэтому надо было собрать как можно больше конкретного материала.
Было нами опрошено 25 работников больницы, 20 из которых добровольно дали письменное объяснение, а остальные пять работников, устно подтвердив при свидетелях клеветнический характер содержания заявлений тройки, а письменно их подтвердить отказались. Были опрошены также больные, на которых ссылались авторы жалоб, и их родственники, и отдельные граждане города, фигурировавшие в заявлениях и в последующих объяснениях всех фигурантов расследования.
Встречи с особо важными фигурантами и их заявления и объяснения обязательно оформляли документально с указанием их паспортных данных, а при необходимости – за подписью свидетелей, присутствовавшими при нашей встрече с фигурантами. В нескольких случаях бывших пациентов фотографировали, чтобы можно было воочию сопоставить их внешнее состояние до и после произведенных Неровновым операций.
Андреев и медсестры в дополнительных письменных по нашему требованию объяснениях, повторяя прежние обвинения Неровнова в преступном удалении, якобы без необходимости, желудка у больного Миронова С.А. и кишки длиной в 1 метр у 7-летнего ребенка Апресова И.А., каждый раз называли новые факты, о которых будто только что вспомнили.
При разборе истории болезни и описании хода операции больного Миронова, оперированного Неровновым 04.11.60-го года при участии онколога Агеевой Л. И. и хирурга Чукановой Е.П. по поводу рака желудка, нами было предложено Андрееву комментировать, как бы он поступил, обнаружив в раскрытой брюшной полости желудок больного в описанном состоянии. Довёл бы операцию до конца в радикальном варианте, или зашил бы брюшную полость, и 1-2 недели ждал бы ответа биопсии, и лишь потом бы решил, в каком варианте произвести вторую – повторную операцию?
Мы вместе с Гутнером, Агеевой и Чукановой, как ни объясняли Андрееву, что при таких явных признаках рака желудка 2-й или 3-й стадии отказ от удаления желудка в радикальном варианте в ожидании ответа на биопсию – это преступление, тот продолжал доказывать, что преступлением является удаление желудка без ответа на биопсию. Только после моего предложения Андрееву подтвердить свой комментарий по ходу этой операции письменно для его представления главному хирургу края для оценки действий Неровнова и наших мнений об этом, он согласился с тем, что при такой ситуации он бы тоже оперировал, т.е., удалил бы желудок, но, мол, это риск… Это по существу опровергало его обвинение Неровнова в своём прежнем заявлении, и по моему требованию он эту поправку в письменном комментарии записал и подписал.
После просмотра истории болезни мальчика 7 лет Апресова И.А., который был оперирован Неровновым 01.10.60г. по поводу «Рецидивирующей острой кишечной непроходимости», для окончательного вывода потребовался осмотр самого мальчика. Он по данным истории болезни жил в поселке «Греческий разъезд». Когда мы туда прибыли, дома были его мать и старшие брат и сестра. Со слов всех родных мальчика и соседей он до операции почти беспрерывно болел. Куда бы ни обращались, а обращались к врачам в городах Куйбышеве, в Сочи и других городах, но каждый раз, определив у мальчика хроническую непроходимость кишечника, не предлагали операции, а советовали консервативные различные методы лечения. Мать подтвердила, что и Неровнов тоже в первый раз, когда она просила его «сделать что-нибудь, чтобы ребенок и она сама не мучались», отказывался оперировать мальчика, объясняя ей, что не гарантирует хороший прогноз, ибо у ребенка редкий сложный случай с возможной его инвалидизацией после операции. Но, когда в очередной раз ребенка привезли с непроходимостью, посмотрев в полные слез глаза матери, как она написала в своём объяснении, Неровнов взял у неё расписку-согласие на операцию своему ребёнку, и ребёнка сам повез в операционную на коляске…
Мать на мой вопрос подтвердила, что после операции, проведенной Неровновым, уже 2 года мальчик не болеет, и по поводу непроходимости к врачам не обращался. Вместе с ней это подтвердили письменно и присутствующие соседи и родственники.
Авторы жалобы писали, что Неровнов удаленную у ребёнка якобы больную кишку никому не показал, «чтобы скрыть преступление», а Мать подтвердила, что ей после операции доктор показал удаленный у ребенка очень тонкий отрезок кишки, что доктор ей рассказал, почему у ребенка бывали задержки стула, вздутия и боли в животе. Мать в присутствии детей и соседей подчеркнула, что она хотела отблагодарить доктора, но тот отказался и сказал: «Я должен вас благодарить за то, что вы доверились мне, и дали согласие на операцию, благодаря чему я видел и оперировал один из редчайших случаев аномалии кишечника человека».
Самого мальчика мы с Виктором Наумовичем нашли в городском интернате №1, который тогда располагался в доме выше теперешней горки героев, где мы его сфотографировали рядом со сверстниками. На ней было видно, что мальчик достаточно хорошо развивается, упитан, в росте не отстает от своих сверстников, он помнит имя и отчество Неровнова, и о нем отзывается с благодарностью. В итоге пришли к выводу, что и эта операция произведена Неровновым обоснованно, и что она дала отличный отдалённый результат. Ту фотографию приложили к справке горкому КПСС по разбору жалоб.
В этой части заявлений Андреева С.А. и медсестер у нас были все основания заключить, что их обвинения Неровнова являются полной ложью. Но в заявлениях были названы и другие факты, для уточнения которых требовалось ещё немало работ.
Признаюсь, что у меня, кроме обычного чувства ответственности за достойное выполнение порученного дела, появился обычный для меня «зуд» докопаться до конца и уточнить, кто из трёх авторов двух заявлений есть кто, кто инициатор, а кто исполнитель этой грязной клеветы на моего коллегу. И, самое главное, наконец, какую цель преследует каждый из них. Поэтому решил не оставлять не уточнённой ни одной детали, как изложенной в жалобах, так и возникшей по ходу их разбора. Виктор Наумович согласился с моим мнением, и мы продолжили расследование…
Эта тройка обвинила Неровнова в оставлении тупфера в животе больного Крыласова, оперированного 11.06.62 года. Было уточнено, что тупфер был забыт – оставлен ни в брюшной полости, а в подкожной клетчатке. Причем, за это в своё время ответственность Неровнов полностью взял на себя, хотя учёт используемого в операции мягкого материала и инструментов в процессе операции и к её концу, для повторного самоконтроля, полностью лежит на операционной сестре, а врач должен проконтролировать сам факт выполнения этого процесса операционной медсестрой.
Авторы жалобы медсестры обвинили Неровнова и травматолога Корнилина В.Т. в грубости с больными и сотрудниками. Но ни один больной и ни один сотрудник, кроме указанных медсестер, этот факт не подтвердил. Больные и их родственники об этих двух врачах отзывались с благодарностью за их отзывчивость. Однако имели место проявления взаимной грубости при конфликтах между Неровновым и Корнилиным с одной стороны и с данными операционными медсестрами с другой, связанных с неисполнительностью последних и в их попытках вмешиваться в технику подготовки и ведения самой операции, что не входит в компетенцию операционной медсестры.
При беседе с членами комиссии медсёстры сами называли грубостью то, что они с целью сокращения числа необходимых для стерилизации инструментов от врачей требовали делать разрез кожи и подкожные мягкие ткани одним скальпелем, а врачи требовали готовить и подавать им после разреза кожи второй скальпель для разреза остальных тканей. Доктора не раз им объясняли, что существует такой метод для предупреждения послеоперационных нагноений. Однако медсестры эти распоряжения хирургов не выполняли, а Андреев, будучи уже заведующим отделением, к ним мер не принимал. В результате, при таких конфликтах допускались взаимные грубости. Причем в беседе и Андреев доказывал правоту медсестер не только в этом, но и в других их вмешательствах в чисто профессиональные дела хирургов. На основании чего комиссия пришла к выводу, что основным виновником частых конфликтных ситуаций в операционной является односторонняя поддержка Андреевым неправильного поведения операционных медсестер в их неуместном вмешательстве в технику ведения операций хирургами и в нетактичном их поведении по отношению к ним.
Медсестры обвинили Неровнова в вымогательстве у них спирта. Неровнов факт получения спирта от них не отрицал, но объяснил, что спирт он отдал рабочим, ремонтирующим операционную. Мы высказали Неровнову наше неодобрение его действий. Но Андреев не стал сильно осуждать Неровнова за использование спирта на ремонт операционной, считая, что это делается везде. А ему тут же мной был задан вопрос, почему он перед каждой операцией требует от медсестер 50 граммов спирта для «приема вовнутрь?». Он был ошеломлен неожиданно точным повторением его выражения при обращении с такой просьбой к медсестрам. А если бы он стал отрицать этот факт, то у меня было подтверждение врача-ассистента, санитарки и тех же операционных медсестёр. Видимо, почувствовав это, Андреев признался и заявил, что он «уже в возрасте и при больших операциях не может долго оперировать без принятия 50 граммов спирта». На листе записи беседы под этими его признаниями я попросил всех присутствующих при беседе подтвердить его признание и расписаться, в том числе и ему, что они и сделали.
Эта тройка особо обвиняла Неровнова во взяточничестве, но по каждому факту ссылались на третье лицо. Вопрос взяточничества мы посчитали не нашим разделом, но решили разыскать одно конкретное лицо, на которого они ссылались. Этим лицом оказалась продавщица молочного магазина некая Кузнецова. Она нам сообщила, а на очной ставке повторила свои слова, что медсестра «О» сама, бывая у них в магазине, часто рассказывала работникам магазина и ей о больничных делах, о взаимоотношениях между врачами и сестрами, что Владимиру Ивановичу очень не нравится, что приехал новый врач Андреев и т.д.
Врачи и медсестры хирургического отделения признались, что были случаи, когда больные или их родственники приносили букеты цветов, виноград, яблоки и другие фрукты, и в отсутствие или в присутствии врачей оставляли на столе в ординаторской. Ими угощались все работники отделения. Были случаи, когда любитель охоты на диких зверей Неровнов не мог принять участие в коллективной охоте, а другие охотники в таких случаях, по старой традиции среди охотников, приносили ему его долю. Как подтвердили работники отделения, в таких случаях, как правило, Неровнов принесенной охотниками ему его долей делился со своими коллегами.
Андреев в дополнительном по нашему требованию объяснении сослался на врачей Козлова и Агееву, заведующую аптекой больницы Крючкову и других работников, которые, якобы, ему жаловались на Неровнова и предупреждали быть с ним осторожным, мол, «он – Неровнов мерзкий человек». Однако на очной ставке они всё это не подтвердили и обвинили Андреева в выдумке, после чего он стал кричать на всё отделение, и, обращаясь к Козлову, назвал его «патентованным негодяем». С трудом удалось Андреева угомонить.
В том же дополнительном объяснении, ссылаясь на слова онколога Агеевой, Андреев написал, что будто «в отделении Неровнов никому не давал хода, и, будучи онкологически неграмотным, калечил онкобольных, один из них после операции умер». На очной ставке, Агеева не только не подтвердила слова Андреева, но и сообщила, что на недавних курсах убедилась, что Неровнов при оперировании онкобольных пользовался новыми тактическими методами правильно. Агеева нам и Андрееву сообщила, что тот больной, о котором Андреев пишет, будто он умер после операции, и сегодня – через два года после операции живой, после чего Андреев опять начал кричать и грубить коллеге, что она врёт. Мы с Виктором Наумовичем вынуждены были прервать очную ставку, а потом побывать у того больного, который, по словам Андреева, якобы умер. Тот, выражая благодарность Неровнову и Агеевой, просил его не называть, ибо не хочет, чтобы его жена узнала, что у него рак.
Хирурги Корнилин, Неровнов и Кузнецов заявили, что они не один раз обращались к Андрееву как заведующему отделением с предложением собраться и побеседовать о неполадках и несогласованности в организации работы в отделении и общей операционной, о взаимном недопонимании в отдельных вопросах, но тот каждый раз отказывался от индивидуальной или групповой беседы.
Андреев в беседе, не отрицая этого факта, объяснил, что он «был вынужден, как новый человек, опереться на голос массы». А выявленные факты показывали, что он собирал «факты» для интриг и сталкивания членов коллектива отделения между собой.
Андреев и две операционные медсестры в своих объяснениях заявили, что Неровнов уничтожал удаленные им при операции органы больных, пытаясь скрыть их от объективного исследования результатов его операций, уводя их от гистологического исследования.
Выяснилось, что действительно до работы Неровнова заведующим и в первый период при нём не было организовано лабораторное исследование удаленных органов, но в тот период не было условий для хранения препаратов. К тому же периоду относятся случаи с больными Апресовым и Мироновым. Но и тогда Неровновым организовано было гистологическое исследование желудка Миронова в краевой лаборатории как интересный случай, на что имеется подтверждающее диагноз заключение. А удаленная у мальчика Апресова кишка, кроме матери ребёнка, была показана и другим хирургам. Условия для хранения препаратов были Неровновым созданы лишь в последний период работы заведующим хирургическим отделением.
Из изложенных в заявлении Андреева фактов подтвердился лишь один. Это то, что ход операций, записи опроса и объективных данных о состоянии больных при первичном осмотре и в дневниках ведения их в историях болезни всеми хирургами пишутся кратко. У Андреева эти записи значительно подробнее, но с таким неразборчивым почерком, что через строку нужно его самого объяснение, что же там написано?..
В каждой беседе Андреев приводил всё новые и новые «факты» даже 5-10-летней давности от имени третьих лиц, в том числе и от имени бывшего заведующего хирургическим отделением больницы до Неровнова Матвеева Н.А., давно уже не работающего. Для проверки этих «фактов» требовалось бы еще много времени.
Мы с Виктором Наумовичем, еще раз проанализировав собранный материал расследования, пришли к выводу, что инициатором и организатором смуты в хирургическом отделении городской больницы в данном случае и истинным автором жалоб является недавно назначенный заведующим данным отделением Андреев С.А..
Не оставалось никакого сомнения в том, что Андреев С.А., сам создал в хирургическом отделении склочную ситуацию и для достижения своих целей использовал двух операционных медсестер «Д» и «О», которые были недовольны уместными требованиями к ним со стороны бывшего заведующего отделением Неровнова и других ведущих хирургов отделения.
В ГК КПСС написали справку следующего содержания.
1. Считаем поведение операционных медсестер – коммунистов «Д» и «О» неправильным.
2. Их заявление в адрес бывшего заведующего хирургическим отделением Неровнова Владимира Ивановича считаем необъективным, и считаем необходимым вопрос об их поведении, как членов КПСС, обсудить на бюро первичной партийной организации больницы.
3. Считаем неправильным также поведение заведующего хирургическим отделением центральной городской больницы Андреева С.А., который вместо налаживания работы отделения, вступил на путь склок и интриг, для чего использовал недовольство вышеуказанных медсестер законными требованиями хирургов отделения к ним по соблюдению субординации и нужного порядка в операционных
4. Отмечаем отдельные моменты чрезмерно резкой реакции хирургов Неровнова В.И., Корнилина В.Т. и Козлова С.П. на неисполнительность, пререкания и т.д. со стороны работников операционного блока и, в частности, медсестер «Д» и «О».
5. Предлагаем руководству центральной городской больницы и первичной партийной организации в кратчайший срок создать нормальные условия работы в хирургическом отделении городской больницы, для чего обязать заведующего отделением Андреева С.А. по-деловому, принципиально и конкретно заниматься организацией работы отделения.
Справку с приложением к ней всех документов, подтверждающих наши выводы: выписка из названного профсоюзного собрания, объяснения фигурантов, фотографии больных и другие документы, подтверждающие наши выводы, сдали в ГК КПСС за нашими вместе с Гутнером В.Н.подписями.
Несколько дней спустя после передачи справки в ГК КПСС я получил повестку с требованием мне явиться в ОБХСС (Отдел борьбы с хищением социалистической собственности). Там показали мне докладную Андреева С.А. о якобы хищении мной из операционного отделения горбольницы операционных журналов в корыстных целях, чтобы скрыть преступные деяния Неровнова и других хирургов.
Я объяснил работнику ОБХСС, что все документы приносил в кабинет главного врача по его требованию сам Андреев, и, после их совместной с Гутнером проверки в присутствии самого же Андреева, он сам же их уносил, что я в операционной вообще не был. Предложил представителю ОБХСС потребовать от Андреева, чтобы тот показал ему мою расписку о получении у него документов, если у него она есть. Тогда только я напишу объяснение, а если у него нет моей расписки, и документы исчезли, ему придется отвечать за нарушение правил их хранения. Однако от меня потребовали объяснение, заявив, что они знают, что он не прав, но для закрытия дела им нужно моё объяснение для формальности. Я написал то, что устно отвечал на вопросы инспектора.
Ещё через неделю от главного врача горбольницы Гутнера узнал, что приезжает комиссия крайздравотдела по повторной жалобе Андреева и медсестер «Д» и «О» уже на меня, будто я отнесся к разбору их заявлений нечестно, односторонне. Виктор Наумович предложил мне встретиться с членами этой комиссии, и пообещал позвонить, когда они прибудут.
Когда я прибыл по звонку Виктора Наумовича, комиссия уже заканчивала оформление протокола проверки. Хотя главным я был представлен им, но они не обратили на меня внимания, и я, несколько минут постояв у двери кабинета, ушёл.
На третий день после краевой комиссии мне позвонил Гутнер, и сообщил, что в больнице был третий секретарь горкома партии Осадчий Иван Павлович, который побывал в больнице около трёх часов, побеседовал лишь с авторами жалоб и некоторыми работниками и, заявив Гутнеру, что нашим разбором заявлений он не доволен, ушёл.
Оказывалось, что комиссия крайздравотдела опровергла наше с Гутнером выводы и доложила об этом Швыдкову, а тот направил Осадчего для перепроверки.
Ещё несколько дней спустя, пригласила меня в орготдел горкома Самушкова, чтобы поручить мне разбор очередной жалобы. Я с иронией предложил ей поручить её разбор кому-либо другому, кто умеет быстро и лучше разобраться в них, чтобы потом не было необходимости перепроверять и опровергать мои выводы. Она догадалась, кого, и что я имею в виду, и сказала, что Яков Григорьевич верит мне. И рассказала, между нами, как, когда на аппаратном совещании недавно Иван Павлович высказал своё сомнение в объективности нашего с Виктором Наумовичем разбора той жалобы, Швыдков категорически заявил: «Я, всё же, Язычьяну верю!».
Я знал словоохотливость Осадчего, когда недавно он был председателем городского «Общества Знание», но в его бытность третьим секретарем я не раз замечал его поверхностный подход к решению конкретных вопросов, стараясь избегать конкретики и принципиальности при рассмотрении серьезных вопросов. Чувствовалось: он свою должность использует как трамплин для достижения своей цели, о которой я знал: он готовил диссертацию. Тем не менее, неприятный осадок, возникший после встречи с комиссией крайздравотдела, после услышанного о сомнениях Осадчего сгустился. Но Ксения Владимировна умела успокоить собеседника, и убедить его в необходимости не обращать внимания на всякие мелочи… Я взял у неё для разбора очередную жалобу и ушёл…
В городе шли всякие разговоры и суждения о делах в городской больнице, ибо характер обвинений врачей, как ни старались широко не разглашать, всё же слухи о, якобы, преступлениях врачей городской больницы просочились к людям. Население, тихо рассуждая в кухнях и очередях, ожидало финала…
Прошло еще время – одна или две недели. Неожиданно мне на работу утром позвонил Виктор Наумович и сообщил, что «сегодня должен приехать главный хирург РСФСР заведующий кафедрой общей хирургии Ростова-на-Дону медицинского института, и пообещал мне позвонить, как только тот приедет. Я в трепетном ожидании встречи с профессором направил на приём судна фельдшера, а сам стал ждать звонка, чтобы не прозевать встречи с крупным специалистом. Но ждал час, два, а звонка не было. Я, не выдержав ожидания, позвонил сам. Виктор Наумович сообщил, что ОН уже был и ушёл к первому секретарю горкома, но предложил быстро подойти, пообещав рассказать интересные вещи.
Я на «четвертой скорости» помчался в городскую больницу… Проходя мимо здания горкома, потянуло меня туда, но я, даже на миг остановившись, прошёл мимо, подумав, что меня там могут неправильно понять…
Меня встретил Виктор Наумович эмоционально с просьбой извинить его за то, что не успел вовремя сообщить, и предложил мне сесть, пообещав рассказать. Он ростом намного был выше меняя. И чтобы мне смотреть на него не снизу вверх, я поблагодарил, но не сел, ожидая его рассказа …
- Я ждал звонка, чтобы послать машину в аэропорт за профессором, – начал он с вой рассказ эмоционально, но не торопясь, с обычным грудным смехом и легкой улыбкой на лице с грубыми чертами, - и вдруг, постучав в дверь, открыл её и вошел, не дожидаясь моего ответа, средних лет мужчина с портфелем в руке и с перекинутым на предплечье плащом. Представился он, протянув руку, бросил плащ и портфель на диван и попросил вызвать Андреева. Оказывается, после нашей проверки тройка опять написала жалобу, но теперь в Минздрав РСФСР, обвиняя уже больше нас с вами в необъективном разборе их заявлений. Так вот, профессор сидел на диване, пока я вызывал Андреева. – Прохаживаясь по кабинету, эмоционально продолжал Гутнер свой рассказ, пытаясь повторить жестикуляции профессора, чтобы реальнее передать обстановку встречи его с Андреевым, а, остановившись на миг, продолжил. – Как только Андреев показался в дверях, профессор вскочил с дивана и кинулся к нему: одна рука в кармане, а вторая – с развернутой ладонью протянута к его лицу, и стал его крыть трехэтажным матом. Я даже испугался, что профессор сейчас даст ему пощечину. Но он, приблизившись к нему вплотную, чуть не касаясь вытянутыми пальцами руки, почти с криком сказал: «Сколько я могу за тобой ездить?» Опять матом. «Когда ты перестанешь кляузничать и станешь нормально работать? Можешь уходить!» сказал он Андрееву, махнув ему рукой, и вдогонку: «Я жалею, что подписал тебе первую категорию».
Пока Виктор Наумович, местами хихикая, рассказывал обо всём этом, я всё время стоял молча, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не пропустить детали в ожидании финала, а Виктор Наумович с сожалением продолжил.
– Как только Андреев вышел, - рассказчик старался показывать действия профессора, - профессор взял с дивана и накинул на руку плащ, схватил портфель, и спросил, как пройти в горком партии, и после моего объяснения, отказавшись от предложенного обеда, транспорта и моего сопровождения, ушел, пообещав доложить своё мнение в горкоме партии. Вот, почему, Сергей Агопович я не смог вам позвонить до его ухода. Извините, пожалуйста. – Попросил Виктор Наумович у меня прощения повторно, хихикнув своим обычным грудным смехом…
У меня вновь возникла мысль: побежать в горком, чтобы встретиться с этим интересным человеком и учёным, но, подумав, посчитал, что я могу быть неправильно понятым, и после непродолжительной беседы с Виктором Наумовичем ушёл, ибо меня ждала моя основная работа, хотя хотелось и другие детали встречи профессора с кляузником уточнить…
Мы с Виктором Наумовичем подружились с первых дней моей работы в Туапсе. По существу благодаря его подсказке я устроился на работу в СЭС. Часто мы с ним спорили по работе, но как человека я его высоко уважал. Тем более, что он был на много старше меня и имел большой опыт организаторской работы. Участник финской войны. И умел в любой ситуации человека успокоить и ублажать так, что, все люди уходили с его приема удовлетворенными, если он и не выполнил их просьбу…
Тем не менее, дискуссии в горкоме по поводу этих жалоб ещё не закончились.
Вскоре начался очередной отчетно-выборный период в партийной сети. Я попросил, чтобы меня не избрали секретарем первичной партийной организации, так как я знал, что вскоре я ухожу на другую работу. Коллектив знал, что я оформляю документы для разрешения мне работать на судах загранплавания, и мою эту просьбу удовлетворили. Я впервые в течение последних нескольких лет не был избран секретарём первичной партийной организации и делегатом на городскую отчетно-выборную партийную конференцию, и не был свидетелем тех тамошних, довольно горячих в то – Хрущевское время партийных дебатов. А делегаты от нашей партийной организации мне рассказали, что делегат конференции медсестра «Д» выступила там с критикой, почему-то в мой адрес, хотя в комиссию входил и Виктор Наумович, и в адрес руководства ГК КПСС. Меня за, будто необъективный разбор их заявлений, и за, якобы, хищение мной больничных документов, а ГК КПСС – за то, что там поверили мне, хотя третий секретарь горкома пришёл к другому выводу. Однако никто не опроверг её заявление, в том числе и бывший в зале Виктор Наумович о том, что окончательную точку в этом деле поставил главный хирург РСФСР, подтвердив наши выводы. Молчание Виктора Наумовича мне было понятно: первое – медсестра его не назвала, боясь от него последствий как от главного врача, а ему, по своему либеральному характеру, не хотелось, будучи только что назначенным на должность главного врача, вновь ворошить грязное дело. А Яков Григорьевич при нашей очередной встрече, на мой, между прочим, вопрос, почему не был дан отпор одной из участниц ложных доносов на врачей города и позорящих их честь, ответил, что, если бы он об этом сказал в своем заключительном слове, то, даже опровергая, поднял бы авторитет клеветников. Я не стал вступать с ним в дебаты о партийной принципиальности, но сам подумал: «У каждого свой метод продвижения по иерархии…».
По-моему, не прошло и двух месяцев, как Андреев С.А. исчез из города, а первого секретаря ГК КПСС Швыдкова Я.Г. перевели на работу первым секретарем ГК КПСС более крупного и важного города Новороссийска. Поговаривали, что его туда «перетащил» бывший первый секретарь нашего горкома партии, а теперь –начальник Новороссийского государственного нефтеналивного пароходства Сыченников О.А. Первым секретарем нашего горкома партии стал, если не ошибаюсь, Куцов, а третьим, вместо Осадчего – Цыркун (имя и отчество того и другого не помню). А я продолжал работать на всех должностях, в том числе – и общественных, в ожидании визы на судах СССР заграничного плавания…
Спустя несколько лет, я встретился с одним из моих однокурсников Георгием Нагорным, работавшим главным врачом лепрозория, по-моему, в станице Абинской. Когда я, рассказывая в беседе ему эту историю, назвал фамилию Андреева, он ухмыльнулся, и в шутку «упрекнул» меня за то, что, оказывается, мол, выгнав кляузника из Туапсинской больницы по моей «вине», руководство крайздравотдела навязало того ему на голову, и попросил рассказать ему подробней о той истории. А потом заявил, что тот у него тоже не задержится: или уволит его, или отправит в психбольницу…
В конечном счёте, во всём этом разборе оказались правы мы с Гутнером, а не комиссия крайздравотдела, по заключению которой появлялась сначала статья в «Медицинской газете», а потом был освобожден от должности достаточно квалифицированный для уровня города Туапсе хирург Неровнов В. И. По существу, он был нами оправдан. Однако, почему-то, не был восстановлен в должности.

БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ МАЛЬЧИКА
Однажды в апреле 1964 года, как только пришли на работу, у дежурного врача санитарно-карантинного отдела СЭС порта на столе лежало экстренное извещение врача здравпункта судоремонтного завода Страхилевича о массовом заболевании среди детей членов экипажа судна, которое там стояло для текущего ремонта.
Я взял с собой эпидемиолога СЭС и инфекциониста портовой поликлиники Далецкую Елену Викторовну, и мы с ней пошли на судно.
Начали осмотр всех членов экипажа и их детей, живущих в каютах кормовой надстройки судна. Оказалось четверо детей с температурой тела до 38-и градусов и с катаральными явлениями верхних дыхательных путей. Дали родителям больных детей рекомендации, и пошли осматривать членов экипажа и их детей, живущих в каютах средней надстройки (спардеке). Там оказалась та же картина у трех детей. После их осмотра Елена Викторовна стояла на переходном мостике, ожидая меня, чтобы уходить, а я ещё продолжал давать рекомендации жене старшего помощника капитана, как лечить ребенка…
Вдруг услышал крик: «Сыну второго механика плохо!». А мы того мальчика только что смотрели, и у меня мелькнула мысль: «Неужели у ребёнка мы что-то просмотрели»… я выскочил из каюты и увидел, как кто-то стоял на переходном мостике у кормовой надстройки судна, а к нему бежит со всех сил полная как колобок Елена Викторовна. Я пулей проскочил мимо неё, невольно потеснив её к леерам... Когда пришёл в каюту второго механика, она была забита женщинами-зеваками, которые лишь охали и ахали. На постели лежал ребёнок полутора-двух лет вверх лицом, синюшный, пытается дышать, как рыба, вытащенная из воды. Мне показалось, что у ребёнка что-то застряло в горле. Я, почему-то, скомандовал: всем выйти из каюты, и ребёнка сначала взял на руки, попытался залезть пальцем ему в рот, но челюсти оказались судорожно сжатыми. Поняв, что так я не смогу сделать задуманное, а для этого надо освободить свои руки, ребенка вновь положил на постель. Но я не смог при помощи и обеих рук залезть пальцем ему в рот. Понял, что ребёнка теряю… Тогда, не думая уже о возможном нанесении ему травмы, придерживая его голову одной рукой, пальцем второй руки отодвинул угол губ до предела и через щель между дёснами без зубов сунул его в рот ребёнку. Он на миг зевнул. И я успел видеть и на ощупь быстро определить, что в горле ничего постороннего нет, но ребёнок вновь сжал челюсти и зажал мой палец до боли. Чтобы осмотреть горло детально, надо было между челюстями ребенка вместо моих пальцев положить другой предмет и что-то ещё предпринять, но Елена Викторовна, ковыляя своими тяжёлыми ногами, ещё не подошла. На полке в углу каюты я увидел ложку, но второй рукой её не доставал, а вытащить пальцы изо рта ребёнка не хотел, боясь, что вторично не раздвину его челюсти. Я уже пожалел, что выгнал из каюты всех женщин. Но тут же забежала моя коллега, бедная – еле дыша. Она, молодчина, догадавшись, что надо делать, быстро отсоединила с фонендоскопа резиновую трубку, сняла с неё пластмассовый ушной наконечник, и трубку протянула мне. Я щекотнул пальцем носоглотку ребенка, и он раскрыл рот. Воспользуясь этим, под контролем пальцев я сунул трубку в трахею ребенка. Тут же начала в трубку выделяться пенистая сукровица. Но ребенок не вздохнул. Тогда я взял конец трубки в рот, и сделал всос себе в рот. В рот из трубки вылилась… теплая пенистая масса, и ребенок сделал вдох, и задышал, выдавливая из легких в трубку слизь с сукровицей. Я выплюнул всё из своего рта, и хотел ещё раз повторить всос к себе в рот, но ребенок стал розоветь… Елена Викторовна, стоявшая рядом с вытянутыми наготове к помощи мне руками, вздохнула…
- Ну, слава богу!.. Молодец! – Взяла резиновую трубку от фонендоскопа и завернула в марлевую салфетку...
Тут же прибыла машина скорой медицинской помощи и увезла ребенка в инфекционное отделение больницы, а мне дали спирт для полоскания во рту. А юморные члены экипажа советовали мне спиртом не полоскать рот, а пить его...
Как только я вернулся к себе в кабинет, мне передали, что звонила заведующая инфекционным отделением городской больницы Темнова Анастасия Михайловна (она в те годы была депутатом Верховного Совета СССР) и просила, чтобы я обязательно ей позвонил...
- Сергей Агопович! – коллеги меня так звали. Не волнуйтесь, у ребенка, я думаю, был не дифтерийный, а ложный круп. – Успокоила она меня. – Но вы молодец. Надеюсь, рот прополоскали марганцовым раствором?
- И спиртом! – сказал я в шутливом тоне.
К обеду позвонила мне инструктор горкома партии Самушкова, поздравила меня с успехом и предложила мне написать об этом подробности в нашу газету, но я ответил, что мне неудобно писать о себе… Тогда она сказала: «Хорошо, мы сами…». Но в местной газете никакой статьи и, даже короткого сообщения не появилось. Я это подспудно связал с недавним разговором на конференции и с вмешательством третьего секретаря Осадчего, который курировал нашу газету и был не согласен с нашим с главным врачом горбольницы Гутнером выводом по недавно разобранной нами необоснованной жалобе…
Несколько дней спустя, об этом случае появилась статья до этого незнакомого мне спецкора центральной газеты «Советская Россия» Лазебникова Александра Ефимовича.
К сожалению, фамилию того мальчика в свой архив я не записал, надеясь на то, что в медицинских документах есть о том случае все данные. Сам вскоре ушёл в заграничный рейса в качестве судового врача, а вернулся на свою должность лишь несколько месяцев спустя. Газету с той статьёй не нашёл. Только коллега Вопленко Валентина Васильевна похвастала, что её дочь в школе написала про тот мой «подвиг» сочинение и получила оценку «пять»…
Я продолжал работать на той же должности до следующего отпуска. Однажды на автобусной остановке у судоремонтного завода, какие-то две женщины прошли мимо, а одна из них сначала остановилась, задумалась и тут же вернулась и спросила: «Вы доктор?». Я подтвердил...
- Спасибо Вам, доктор! – сказала она, пожав мою руку, и побежала догонять подружку, а я тут же сел в подошедший мой автобус и поехал на работу
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАССКАЗУ.
Видимо, мать того ребенка, уточнив, доктор ли я, забыла спросить мою фамилию. А когда подхватилась, меня уже не было… И, чтобы узнать, позже написала корреспонденту, а возможно тот сам поинтересовался продолжением истории с тем ребенком, и обратился к матери ребёнка, и вскоре о встрече с матерью спасённого мной ребенка появилась в газете «Советская Россия» вторая статья Александра Ефимовича под заголовком «Шёл автобус двойка», но я потерял и ту газету…
Когда, спустя почти полста лет, я взялся за подготовку к изданию этой книги с туапсинскими моими воспоминаниями, я не помнил даже имя того ребенка. Для уточнения некоторых вопросов написал в редакцию газеты «Советская Россия». Вскоре любезная работница редакции Анна Григорьевна (тел. 257-53-00) сообщила мне, что, к сожалению, Александра Ефимовича Лазебникова давно нет в живых. Она нашла в архиве только газету со второй статьей от 30 октября 1966г. (воскресенье) №253 (3161) и её копию прислала мне. Благодаря чему смог уточнить, что это событие происходило на танкере «Житомир» Новороссийского нефтеналивного пароходства, а мальчика звали Сережа Шкурат. А данная, вторая статья Лазебникова: «Шел автобус «двойка»» про вторую нашу встречу с матерью спасенного ребенка после моих трёх загранрейсов. Один – по треугольнику: Куба – Канада – Польша и два – в порты Бразилии: Сантус и Рио-де-Жанейро.
Для любознательного читателя прилагаю ксерокопию второй статьи спецкора газеты «Советская Россия».
6.2007г.

РАЗДУМЬЯ О БУДУЩЕМ СЕМЬИ
Жена давно заочно окончила педагогический институт и стала работать в школе, и наши доходы немного увеличились. Я стал работать на полторы, две, ставки врача, читал платные лекции. И хотя в то время мы концы с концами в семье сводили, Но параллельно росли цены на рынке, а дети и расходы – дома, и я предвидел, что в ближайшие годы, когда дети ещё подрастут, подрастут и расходы. А мы с Валей ориентировались, во что бы то ни стало, детям обеспечить не только рациональное питание и хорошее воспитание, но и создать им материальные условия для учёбы в школе и в институте. Надо было подумать и предпринять конкретные шаги с целью создания материального резерва для осуществления намеченной цели. Я ещё в школьные годы планировал заниматься творческой деятельностью, но раз завёлся семьёй и, больше заботясь о ней, не получалось с моими планами, решил создать им условия для их творческой деятельности. Я видел, как многие мои коллеги и другие должностные лица создают такой резерв различным способом, но ни один из них меня не устраивал…
Кстати, квартиру, вместо положенного предоставить мне в течение года после увольнения, я получил её через почти 5 лет в январе 1961 года, а до этого жили мы на частной квартире, оплачивая её за счёт зарплаты.
Чтобы читатель мог представить материальное состояние нашей семьи, перечислю, что было у нас в квартире из мебели, когда, наконец, мы её получили? У нас было всего: две двуспальные железные кровати с панцирной сеткой, одна кушетка, столовый стол с шестью стульями, полуторный шифоньер первого советского образца, который был приобретен еще в период службы в армии и теперь стал единственным «украшением» зала новой квартиры. К 1962-му году добавился столик для занятий старших сыновей Вовы и Артюши, простенький раскладной диван, которого использовали как кровать для больной мамы. Кстати, она, будучи в колхозе стахановкой всю жизнь, и участницей первой Всесоюзной Сельхозвыставки в Москве, получала пенсию лишь 8 рублей 50 копеек.
Видя невозможность создания хотя бы небольшого резерва для будущих неизбежных расходов, работая на месте с максимальной нагрузкой, я начал искать другие пути дополнительного заработка.
Специалистам, владеющим английским языком стали добавлять 10% к зарплате, но для этого надо было окончить открывшиеся курсы и сдать зачёты. А курсы были платными, и опять нужны были дополнительные расходы. Я начал изучать английский язык самостоятельно, хотя в школе и в институте учил немецкий язык. Но когда дело дошло до зачёта, оказалось, что это положение о дополнительной оплате за знание английского языка не касается врачей... но я не пожалел, что овладел в какой-то степени разговорной английской речью, ибо в работе по приемке приходящих в порт иностранных судов, я стал чувствовать себя увереннее.
Написал я заявление в Минздрав с просьбой направить меня на работу на крайний Север, но получил ответ об отсутствии там вакансий...
Появилось так называемое вахтовое обеспечение медицинской помощи работников нефтяной промышленности в северной части Тюменской области, путём вылета туда бригады медицинских специалистов на 15 дней каждый месяц, но и там не оказалось вакансий.
Начал готовить материал для защиты диссертации с целью перехода на работу в институт, но небольшой объём и узкий диапазон деятельности СЭС порта Туапсе не давали оснований для разработки и защиты диссертации...
Я продолжал поиски выхода, исключая всякие левые варианты…

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА И ЗАГРАНВИЗА
Помог мне случай. Ещё задолго до разбора вышеописанных последних жалоб. Однажды летом 1963 года я принимал очередное наше нефтеналивное судно, прибывшее из-за границы. Оказалось, что на нём судовым врачом работал мой коллега по службе и по должности – заведующий СКО Одесской бассейновой СЭС Яценко. Кроме того, он в некоторой степени был и моим начальником, ибо в то время мы ещё подчинялись Одессе. В беседе узнал, что он совершает рейсы на судах заграничного плавания только на время своего трудового отпуска, и он спросил, не желаю ли и я воспользоваться таким вариантом?
- Конечно, хотел бы, если есть такая возможность! – почти воскликнул я, обрадовавшись от души.
Мы с ним договорились встретиться в Одессе, когда он вернётся из рейса. К указанному времени я был в Одессе. Он организовал мою встречу с главным врачом бассейновой СЭС Павловым, который, после краткой беседы, вызвал начальника отдела кадров и распорядился подготовить документы для назначения меня на должность судового врача на судах загранплавания, уточнив: предусмотреть на танкера. Вероятно, он знал об отделении в ближайшее время танкерного флота от черноморского пароходства во вновь формируемое Новороссийское пароходство.
Но до перехода на ту работу было ещё далеко. Я взял в отделе кадров бассейновой СЭС лишь письмо о наличии вакансий работы врачом на судах для начала оформления соответствующих документов с их перечислением.
Я стал готовить многочисленные – около десяти документов, предвкушая на радостях прелести дальних морских просторов, о которых когда-то, ещё в школьные годы подспудно романтично мечтал, но мешала мне та же моя глухота на одно ухо…
Родственники и друзья, в том числе и в ГК КПСС, узнав о моём намерении перейти на такую работу, высказывали сомнение в правильности такого решения, тем более – в период опасного, так называемого известного в то время Карибского кризиса на грани военного столкновения между нашей страной и США. Но, почему-то, меня это не пугало. Со слов вновь избранного секретарем нашей первичной партийной организации, особенно удивлялся моему такому решению новый первый секретарь горкома партии Куцов, но, тем не менее, он все необходимые документы подписал безоговорочно...
Соответствующим образом оформленную характеристику-рекомендацию нашей первичной партийной организации, заверенную горкомом партии, вместе с комплексом других документов я сдал в нужный отдел, а сам с нетерпением и трепетом ждал осуществления заветной мечты, продолжая работать на прежних общественных должностях, выполняя и отдельные поручения по ним,
Прошло больше трех месяцев после сдачи документов, как однажды я заметил, что мимо моего кабинета прошёл в кабинет главного врача частый наш гость начальник морского отдела КГБ Ефименко Иван Фёдорович. Не прошло и двух минут, как Мазманян позвал меня к себе. Когда я зашёл, они о чём-то шёпотом беседовали, а, как только я появился в дверях, замолкли. Это меня озадачило: не обо мне ли они шепчут, и не новые ли факты из моей биографии Иван Фёдорович уточняет?..
- Мы сейчас уточним! – Заявил Эдуард Павлович, ухмыляясь, как обычно, как только я, поздоровался с гостем, протянув ему руку, и обратил взгляд к нему в ожидании вопроса или распоряжения…
- Слушай! У тебя, случайно «наверху» нет волосатой руки? – тут же обратился ко мне работник КГБ, не дожидаясь вопроса главного, как только я поздоровался с ним.
Я не сразу ответил, заметив неопределённость вопроса и его юморной тон…
- Он родственник Микояна! – как обычно, пошутил Эдуард Павлович.
- Да он шутит! – обратился я к Ивану Федоровичу, хотя я знал, что, и Иван Федорович знает юморной характер главного врача.
- Серьёзно я говорю, – продолжил своё удивление Ефименко, – ещё ни разу не было так, чтобы отправленные документы на открытие визы я получал раньше, чем через шесть месяцев, а тут чуть больше трёх… они пришли…
Я ещё не понимал, о чьих документах ведут они речь, не веря сам в то, что так быстро мог быть ответ на мои документы, и, тем более, зная склонность моего шефа к шуточным насмешкам и розыгрышам, старался сдерживать себя, хотя сердце начало «прыгать».
- Что стоишь? Беги за коньяком!.. – улыбнулся с ехидцей Эдуард Павлович, обращаясь ко мне уже всерьёз.
- Вы знаете, что за мной это не пропадет! – ответил я ему, и, чтобы не попасть под розыгрыш, только через паузу, посмотрев на Ефименко и убедившись – по его лицу, что разговор без подвоха, пожал его руку и поблагодарил за новость.
Уже серьезно я высказал им обоим свое предположение, что решение данного вопроса за короткий период времени, возможно, связано с тем, что я проверен органами на лояльность уже четырежды. Первое – при оформлении моих документов в институте для перевода в военно-медицинскую академию, второе – при оформлении пропуска в первую пограничную зону в период службы на Северном ВМФ, третье – при вступлении в члены КПСС там же, и последнее – здесь при получении допуска к посещению иностранных судов в порту.
Они оба согласились с моими предположениями, уже серьёзно поздравили меня и высказали предварительное морское пожелание «Семь футов под килем»...
В начале 1964-го года я оформил соответствующие документы и, получив морской загранпаспорт, подал заявление с просьбой перевести меня на время очередного трудового отпуска на работу врачом на судах СССР заграничного плавания. И, наконец, в первых числах июня я ушел в первый заграничный рейс на танкере «Ливны» в самое пекло международной напряженности, известном как Карибский кризис на грани большой войны – в порт Сантьяго-де Куба...
*******

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Автор благодарен братьям: Игорю и Георгию Торосянам – потомкам дружной интернациональной семьи: армянина Георгия Еновковича и украинки с русскими корнями Федорченко Нины Леонидовны за то, что они продолжают дружбу с автором, начавшейся при жизни их отца. Высоко ценит такое уважительное их отношение не только к памяти своего отца, но и к его живым друзьям, и за содействие изданию книг автора! Они заслуживают того, чтобы люди знали историю рождения известной всей стране своей мясной продукцией высокого качества фирмы «Торес», которую два брата вместе с их ныне покойным отцом создали не за счёт «прихватизации», как многие предприниматели, а вложив в её основу своих личных трудовых сбережений, начиная с нуля. И она уже в течение почти двух десятков лет под их руководством успешно развивается, придерживаясь экономически обоснованных и приемлемых для населения цен. Благодаря рентабельности производства, не в ущерб интересов своих работников, фирма оказывает благотворительную помощь нуждающимся: ветеранам войны и труда, многодетным семьям, одиноким матерям, лицам и семьям, пострадавшим при несчастных и других экстремальных случаях. Они с людьми общительны, ведут скромный образ жизни, принимают активное участие в благоустройстве города, в течение ряда последних лет являются депутатами городского совета, а Игорь избран депутатом Краснодарского Краевого Законодательного Собрания последнего созыва.
При перепечатывании полного текста или части его, а также при использовании содержания в других целях, ссылка на автора обязательна
Для связи с автором (для желающих): Sidrak26@mail.ru.
С.А. Язычьян. Туапсе. 2010г.