Изотка ....1943

31.03.2024
Теплое июльское утро. Такое теплое. Солнце смело росу, разогнало туман и уже нагревало остывшую за ночь влажную землю. Июльское утро 1943 года, где-то в Литве, в местечке Лоздияй. Изотка лежал на нагретой земле в огороде между бульбой и грядкой с горохом. Тепло, покойно. Шмель прогудел и плюхнулся в траву. Мелкие мошки танцевали над кустами бульбы. Высоко в небе пророкотал одинокий самолет. Пошумел и унес с собой этот звук.
Савелий, отец Изотки, отправил его в огород следить за дорогой. От дороги их огород отгораживал соседский, не очень широкий. Между огородами невысокий плетень. Сам отец ушел в баню. Эта баня была закопана в землю. Изотка от отца знал, как строили такие ещё в старые времена. В небольшом склоне выкапывали котлован. Сруб из дуба тремя сторонами ставили в него и засыпали землей. Землей закрывали и крышу. В четвертой свободной стороне делали дверь и небольшое окно. В бане был предбанник и основное помещение — моечное. В предбаннике, возле окна, небольшой столик с тремя табуретами по сторонам. У противоположной стены длинная скамья. Баню топили по-черному. В ней мылись, стирали и гнали самогон. Вот отец и ушел, оставив Изотку на стороже, гнать самогон. Самогон в это лихое, военное время дело нужное. Полицаев умаслить, чтоб не совали свой нос, куда не надо. В бургомистрат на нужные аусвайсы, справки. На базар сходить — на одежонку, продукты или на мелочь по - хозяйству сменять. Война войной, а многочисленную семью надо накормить и обиходить. Немцы за самогон расстреливали. Было на хуторе и у них однажды такое. Вывели жандармы из дома старого Йозаса. Поставили у стены собственного сарая и застрелили. Застрелили просто, обыденно.
Надоело Изотке сидеть и непрерывно смотреть на дорогу. Здорово растянуться на теплой земле и смотреть в небо. Это потом будет гореть, разбрасывая горящие головни, отцовский дом. Будут скручивать листья, обугливаться от жара яблони и груши. Обрушит горящую крышу и стропила внутрь, разваливая деревянные стены, стоявшая неподалеку на пригорке деревянная церковь. Это будет следующим летом 1944-го. А сейчас Изотка лежит и смотрит в небо. Необъятно-голубое. И белые небольшие облака, облака, облака-а-аа...
Сон разлетелся. Голоса..! Изотка быстро поднял голову. У изгороди между соседним огородом трое. Немцы... В полевой форме, значит, не полицаи... Один, придерживая винтовку, присел на корточки. Что-то показывает второму и тот наклоняется к нему, рыжий, лицо в веснушках. Третий, в фельдфебельской кепке, с автоматом, стоит к Изотке спиной. Молчит. Страх, как холодная вода, ожёг и ознобил. Тату, проспал... тату, проспал! Изотка вскочил и рванулся побежать к бане. - Хальт! - Злой окрик веревкой спутал тело и ноги. - Хальт! - Изотка споткнулся, припал на правую ногу, обернулся. Двое с винтовками уже стояли в отцовском огороде. Третий только перелезал через плетень. - Ком, ком! - Немец с автоматом подзывал Изотку к себе. Не грубо, даже как-то добродушно. - Ком! - Ноги шли тяжело, тело не слушалось. В голове — бумм, бумм. Тату, проспал. Тату, проспал. Подошел. Немец наклонился к подростку и спросил, медленно и тщательно выговаривая слова. - Где живешь? - Изотка молчал. - Где живешь? - Тот показал рукой на дом. - Куда шел? - Снова показал на дом. Немец с автоматом засмеялся, что-то сказал второму с винтовкой и зашагал по направлению к бане. Тот тоже рассмеялся в ответ. Повернул мальца и слегка подтолкнул вслед уходившему.
Тот, что шел первым, толкнул дверь бани и вошел внутрь. Огляделся. Снял с плеча автомат, ранец и сел на табурет сбоку у стола ближе к двери. Второй, держа в левой руке винтовку, вошел в основное, моечное. Вывел оттуда, подталкивая в спину, отца. Что-то сказал сидевшему у двери и вернулся обратно. Третий прошел, винтовку приставил к стене. Ранец поставил рядом на пол. Сел на табурет, снял пилотку и вытер со лба пот. Изотка, как издалека, слышит в моечном радостный возглас рыжего немца. Тот шагнул в предбанник, согнув голову. Винтовка на плече, в руках бутыль с самогоном. Не поставил — установил ее на стол. Немцы оживились, задвигались, заговорили, жестикулируя и гортанно смеясь. Изотка, оставшийся стоять у входной двери, видел отца, прислонившего к косяку. Лицо его было не бледное. Нет. Оно было мертвенно-белое. Немец с автоматом, видимо, старший, перехватил взгляд мальчишки и тоже посмотрел на отца. - Зитцен, зитцен! — сказал, показывая рукой на скамью. Савелий сел. Прислонился спиной к стене. Глаза смотрели впереди себя. Как сквозь смотрели, а не видели. Тот, что сидел напротив старшего, достал из ранца хлеб, сало в целлофане, огурцы, лук перьями. Покрутился, ища что-то. Обратился к отцу, показывая пальцами. - Зальц, зальц! - Тот медленно качнул головой. Немец махнул с досады рукой, стал нарезать ножом сало, хлеб. Все трое достали алюминиевые кружки и налили в них самогон до половины. Выпили, захрустели луком и огурцами, совсем как тату и его брат дядя Ефим по праздникам. Налили по второму разу. Двое с винтовками заговорили без умолку. Немец с автоматом молчал, прислонившись к стене, смотрел в сторону расслаблено и отрешенно. Вдруг оживился. Встал, потопал сапогами по полу, закинул за спину автомат и надел кепку. Савелий вздрогнул, вжался в стену. Разговаривавшие между собой немцы замолчали. Старший немец ножом разрезал сало и хлеб надвое. Одну половину оставил на столе, другую аккуратно уложил в ранец. Достал из ранца плоскую фляжку и поставил на стол. Что-то коротко сказал остальным. Солдат, сидевший напротив окна, тоже достал из ранца свою. Взял обе фляжки и вылил из них воду на пол, в угол. Вернулся к столу и стал наливать во фляжки самогон. Самогон проливался на стол и немец ругался. Покончив с делом, оба солдата с винтовками в одной руке и ранцами в другой вышли из бани. Старший немец подошел к сидящему на скамье Савелию. Показывая на бутыль самогона, сказал: Карашо, гут! И тут же погрозил пальцем — Найн, найн, не карашо! Засмеялся, хлопнул хозяина по плечу и вышел из бани.
Изотка кинулся к отцу. Прижался к нему и заплакал. Савелий гладил сына по вздрагивавшей от рыданий голове и старался унять дрожь в руках. - Обошлось, Изотка, обошлось.
А немцы уходили по огороду туда, откуда пришли.