ОЛИВЬЕ

ОЛИВЬЕ
Проснувшись, и еще не открывая глаз, первым делом ощущаешь вкус салата оливье. Причем ощущаешь его не только ртом, но и всем остальным лицом. Мелькает мысль: «Надо похвалить жену, салат ей явно удался». Но говорить невозможно, так как во рту пустыня Сахара, а в голове аэропорт Домодедово. Пытаешься позвать жену, но повернуть это полено, что прежде было языком, совершенно невозможно. Пытаешься встать, но, кажется, будто все это происходит на борту потерявшего лопасть вертолета. Так как тарелка с отпечатком твоего лица остается на месте, то понимаешь, что ты не вертолете, а находишься дома, и это уже хорошо. Все-таки встаешь, долго, очень долго, по ощущениям – суток двое – идешь до туалета. Там салат неожиданно выходит наружу, что отбивает желание объявить жене благодарность. В ванной смываешь салат с лица. Судя по содержимому ванной и раковины, этим же до тебя занималось еще несколько человек. Напиваешься холодной воды из-под крана, и на несколько секунд чувствуешь себя человеком. Потом головокружение и тошнота отвергают эту глупую мысль. Так нажираться могут только какие-то очень дикие животные. Подходишь к зеркалу. Сквозь заплывшие глаза на тебя смотрит нечто, напоминающее труп инопланетянина после вскрытия. Несмотря на овощно-майонезную маску цвет лица лучше не стал, а приобрел синий оттенок. Более того, лицо разнесло еще больше вширь и как-то вглубь. Снова напиваешься воды, отчего желудок начинает напоминать кожу барабана. Ковыляешь на кухню, в скромной надежде найти в холодильнике бутылочку холодного пива. Увы, кроме месячных запасов салата там нет ничего. Один взгляд на салат вызывает тошноту. Надо отругать жену за этот салат. Нельзя его столько делать. Сколько бы пива купили за эти деньги!
Закрываешь холодильник, снова пытаешься напиться воды, уже цивилизованно, но руки дрожат так, что струя воды попадает в стакан через раз. Поднесенный к лицу стакан пытается выбить твои собственные зубы. Плюешь на приличие, и снова ловишь струю из-под крана зубами. Все-таки от этого становиться легче. Идешь в зал, и с ужасом застываешь на пороге. Из-под елки торчат чьи-то ноги в ботинках, на желтых штанах явные следы крови.
Мелькает мысль - «Все – тюрьма!». Начинаешь раздумывать, кто это может быть. Ноги какого-то нереального размера. Не вспомнив среди своих знакомых ни одного Гулливера, тянешь ноги из-под елки. Фу, черт! Это же ростовая кукла клоуна, в которой в гости приперся Гришка. Да, судя по этому «трупу», Гришка так же нажрался до поросячьего визга. Он же всем говорил, что взял костюм у брата только до одиннадцати ночи, тому в полночь надо было играть на городской елке. Голова куклы всмятку, на желтых штанах следы не крови, а кетчупа, рядом прилип кусок шашлыка. Размышляю о том, в чем же тогда ушел домой Гришка? Его же привезли на машине, и он сам говорил, что у него под костюмом только трусы и майка. Ладно, это его проблемы.
Выходит из спальни жена. Голос ее воспринимаешь как визг пилорамы, и вся эта лесопилка направлена в свою сторону. По ее воспоминаниям в последний раз так себя ужасно вел покойный Садам Хусейн перед вторжением. Чтобы как-то задобрить, хвалишь ее салат. В ответ тебе дают ведро с мусором и выталкивают за дверь. Свежий воздух немного бодрит. У мусорных баков сидит компания разжиревших от новогодних харчей собак и кошек. На твой приход они даже не реагируют. На миг показалось, что в лапах у одного сидящего на заднице кота бутылка пива. На этот же миг позавидовал ему.
Дома радостное событие. Приперлись Ивановы, и не просто так, а с пивом! Обещаю Сашке поставить памятник на кладабище, но при его жизни. Жена несет салат. Сначала от одного взгляда на него начинает мутить, но, после третьей рюмки он уже идет в охотку. Единственное, что тревожит – впереди еще десять дней праздников, и хватит ли «Оливье» на этот отмеренный правительством срок? Все-таки они у нас там, наверху – изверги! Нельзя подвергать народ пыткой любимым салатом.
Евгений Сартинов.